– Черт возьми, Дуглас, почему вы мне об этом не сказали сразу? – возмутился Президент.

– Прошу прощения, сэр, – Локарт уважительно склонил голову, – но ЦРУ постоянно собирает какие-нибудь оперативные группы даже сейчас, когда активность агентства значительно снизилась. Мы просто не придали этому значения. Ведь мы работаем на одной стороне. Нельзя же подозревать всех. Хотя теперь, после крушения самолета Хастера и исчезновения его семьи…

– Семьи? – удивленно вздернув брови, переспросил Уолберг.

– Да, сэр. Директор Хастер проводил в Сан-Франциско совещание с группой офицеров разведки Седьмого флота. Можно сказать – был нашим гостем. Поэтому сразу после падения самолета в океан мы взяли на себя скорбную миссию сообщить об этом его семье, но не смогли ее найти.

– Очень странно. Вы думаете…

– У меня нет оснований в чем-то обвинять руководство ЦРУ, но теоретически они могли вступить в сговор с руководством базы ВВС Киртлэнд, которое затем подбило молодых офицеров на мятеж. Нападавшим удалось похитить несколько боеголовок. После этого, опять же – чисто теоретически, ЦРУ ликвидировало всех лишних свидетелей, переждало зиму и отправило боеголовки в Украину. Насчет цели похищения могу только строить предположения, но вряд ли они планировали использовать их против России. Скорее всего, просто хотели продать арабам и заработать на этом.

– Твою мать! – не сдержался Президент.

– Хочу повторить, сэр, то, что я сказал, – просто предположения. У меня нет никаких, даже косвенных, доказательств или улик. Но теоретически все могло произойти именно так.

– Вся эта история слишком серьезна, чтобы ее рассматривать чисто теоретически, – сказал Президент, немного успокоившись. – Вы говорили, что ваша контрразведка вела собственное расследование по Киртлэнду? Я бы хотел взглянуть на его материалы. И еще… Вы могли бы поручить контрразведчикам продолжить работу. Я предоставлю вашим следователям дополнительные полномочия, чтобы они получили доступ к документам и свидетелям любого уровня в ЦРУ. Сделайте все возможное, чтобы докопаться до правды. Если боеголовки действительно наши, надо сделать все, чтобы оградить Америку от давления со стороны тандема и ООН. Очень важно, чтобы русские и китайцы узнали, что нападение на ядерное хранилище и доставка боеголовок в Украину – дело рук кучки сумасшедших заговорщиков из ЦРУ. А если вы найдете еще какие-нибудь заряды, украденные из Киртлэнда, и представите их ООН, я при всех станцую для вас хулу12.

– Я сделаю все, что вы прикажете, сэр, – без тени сомнения, ответил Локарт. – Вы Президент и главнокомандующий. Я ваш министр обороны.

Когда экран погас, Уолберг долгое время обдумывал последние слова министра. Что это было, подтверждение лояльности и отсутствия амбиций или скрытая издевка? Ему отчаянно не хотелось верить в то, что Локарт обвел его вокруг пальца, направив по следу, ведущему в ЦРУ. Ему хотелось верить в то, что Локарт и все его ведомство по-прежнему преданны и лояльны, а операция с ядерными зарядами – это задумка злобных агентов ЦРУ, всегда плетущих вокруг честных солдат свои темные липкие сети. «Да, скорее всего, так и есть», – подумал Президент и с некоторым облегчением вздохнул.

В это же время в Сан-Франциско министр обороны Локарт уже инструктировал по видеоканалу директора Управления контрразведки. Указания были предельно лаконичны и точны, потому что начальник и подчиненный уже давно знали, где и что искать.

Когда-то, а министр иностранных дел Павлов отчетливо помнил это время, Первомай был всенародным праздником.

Обильно расцвеченные алым колонны демонстрантов на городских улицах и площадях. Первые чуть распустившиеся веточки берез в руках улыбающихся людей, повсеместное ощущение праздника, настроение радости и душевного подъема, маевки на природе с пахнущими дымком шашлыками и пенящимся пивом… А вечером скромное, но от этого не менее душевное застолье, собиравшее друзей и соседей за одним общим столом. Но больше всего запомнилось солнце. По-летнему теплое майское солнце, щедро согревавшее любимую страну своим теплом.

Сколько ему было тогда, пятьдесят лет назад? Десять? Пятнадцать лет? Конечно, будучи мальчишкой, он больше интересовался военным парадом на День Победы, но все равно майские праздники были его любимыми после дня рождения и Нового года.

«Хорошо жили тогда. Просто. Понятно», – подумал министр, глядя в окно своего бронированного лимузина на блеклый, скорее, мартовский, чем майский подмосковный пейзаж. Тогда была ясная цель. Одна на всех. Цель благородная, захватывающая своим размахом, влекущая какой-то всеобщей справедливостью и, самое главное, поддерживаемая большинством. Были и те, кто мешал достижению цели, кто хотел остановить великий советский народ в его стремлении к справедливости. С ними тоже все было ясно – они были врагами, вполне конкретными, осязаемыми врагами со своими президентами, армиями, разведками и коварными кознями. И с этими врагами велась отрытая война, пусть по большей части холодная, но – война. А на войне, опять же, все предельно ясно: ты либо союзник, либо враг, либо соблюдаешь нейтралитет. Союзникам помогают. С врагами борются. Нейтральных до поры до времени терпят.

Просто все. Понятно.

Потом как-то резко весь этот привычный и в общем комфортный мир затрещал по швам и начал разваливаться. За десять с небольшим лет великая страна рассыпалась на куски, как брошенная на асфальт тарелка из дорогого фарфора. Люди разбежались по своим каморкам, притихли. Куда-то пропал размах, ощущение причастности к большому, общему делу. Чувство правоты и справедливости сменилось сомнениями, боязнью и стеснением. Гордость народа-победителя за свое прошлое незаметно переросла в непонятный стыд. Враги стали «партнерами», которым с готовностью были отданы на растерзание союзники и друзья, десятилетиями доказывавшие свою преданность. Пропала великая цель, почти столетие двигавшая страну вперед. Вместо нее появились лишь интересы, да и те были четко очерчены новыми «партнерами».

Но самое главное происходило не на улице, самое главное происходило в головах и сердцах людей. Вековые моральные устои, закрепленные почти на генетическом уровне, стали методично размываться тонко спланированной культурной экспансией Запада. В рамках новых «демократических» ценностей девальвировались понятия добра и зла, справедливость стала выборочной, толерантность возводилась в абсолют. Появились новые ориентиры в виде гигантской медной статуи с поднятым над головой факелом и зеленой бумажки с портретом американского президента.

И когда-то сильный духом народ, как восковая свеча, поставленная слишком близко к очагу, стал медленно плавиться и отекать, превращаясь в нечто бесформенное, липкое, бесполезное.

Что смогло остановить этот набравший скорость и огромную инерцию процесс? Появление нового самостоятельного мощного лидера? Война на Кавказе? Крым? Сирия? Когда Россия вновь осознала, что она – РОССИЯ? Что брошенные друзья все еще друзья, а новые «партнеры» – просто хорошо замаскировавшиеся старые враги. Когда пришло понимание того, что справедливость в этом мире у каждого своя и что свою справедливость надо защищать? Когда стало ясно, что медной вашингтонской бабе с факелом и улыбающемуся с зеленой бумажки президенту не переписать заложенный тысячелетней историей генетический код, а интересы и ценности, подсказываемые западными «партнерами», не имеют ничего общего с национальными интересами загнанной в угол, но все еще великой страны.

Не сразу вернулась Россия в определенную ей историей колею. Не сразу…

Двадцать лет назад был даже момент, когда мир вплотную подошел к большой войне, когда западные «партнеры» поняли, что россиян не переломить и что они готовы идти до конца, чтобы отстоять свои справедливые интересы. Да, это произошло двадцать лет назад. Тогда мир окончательно понял, что заявившие о своей исключительности США считают себя глобальным гегемоном и действуют без оглядки на международное право и что именно Россия – единственная страна, способная этому противостоять.