Да, он не любит меня. Да, между нами в любом случае ничего не будет. Я знаю, что являюсь для него просто очень увлекательным хобби, которое он страстно не хотел бы потерять. И однажды (наверное, очень скоро) наступит день, когда я пойму, что больше его не увижу. Но пока он просто рядом, когда я сплю.

Той ночью мне больше не снились кошмары.

========== Коллапс. Часть четвёртая - история Калленов ==========

Это было тяжелое утро. Моё тело словно придавили к кровати каменной плитой, предварительно переломав мне все руки и ноги. У меня больше не было температуры, но я немедленно вспомнила про Договор. Просыпаться расхотелось.

Большая часть человечества…

Я зажмурилась сильнее.

Большая часть человечества — корм.

И так было всегда.

За окном во дворе снова поднимался туман, но облака на небе оказались слишком легкими, словно внушая надежду на то, что солнце еще выглянет.

Я узнала о существовании чудовищ, но самыми большими чудовищами всё равно оказались люди.

Я не знала, как жить с этой мыслью. Что, если…

Что если всё рассказать? Эта мысль промелькнула в голове яркой бунтарской вспышкой. Но кому и как? У меня есть родители, и я люблю их. Их просто убьют, если я нарушу Договор. И Эдварда тоже казнят, ведь он информировал меня и отвечает за меня.

Значит, пока что я отложу мысли об обнародовании информации. И позже как следует это обдумаю. Если бросаться в такие затеи, очертя голову, можно сделать всем только хуже.

Но вместе с мыслями об этом у меня появилась хрупкая, утешительная определенность. После этого я смогла открыть глаза. Эдвард сидел в кресле. Я испуганно вздрогнула:

— Ты и не уходил?

— Не самая приятная погода на улице, — флегматично отозвался он. — А мне нужно за тобой следить.

— Но тебе было не скучно?

— Я наблюдал за твоим сном. Ты опять говорила во сне.

— Опять?! Сколько раз ты наблюдал, как я сплю?

— Уже очень давно и часто… — ответил он совершенно спокойно.

— Иногда я сплю без одежды, — прошипела я.

— Не переживай, мне уже приходилось видеть обнаженных женщин. Ты помнишь, сколько мне лет?

— Перестань так делать.

— Я не смотрел, как ты раздеваешься, это было бы действительно не вежливо, — сказал он невозмутимо, прямо глядя мне в лицо. — Просто тот факт, что ты говоришь во сне, позволил мне чуть лучше тебя изучать. Я не мог от этого отказаться.

— Ладно, мне всё равно, — вздохнула я, махнув рукой. — В других обстоятельствах я бы серьезно разозлилась, но мне… немного не до того.

Он сказал:

— Чарли уже уехал. Можем немного прогуляться. Заодно проснешься. Завтракай, приводи себя в порядок, потом выйдем. Нужно учить Договор.

Я слабо кивнула.

Перед тем, как уйти в ванную, я спросила:

— Ты передаешь Карлайлу всё о моей реакции?

Помолчав, он поднял на меня внимательный взгляд:

— Нет.

Почему? Одно дело — просто спасать мне жизнь, но сейчас он нарушает закон. По его твёрдому, проницательному взгляду я поняла, что если спрошу его об этом, он не ответит. А в худшем случае — рассердится.

У меня не просто не правильная реакция. Если бы меня информировал Джаспер, я была бы уже мертва.

Эдвард продолжал сурово взирать на меня.

Нет, лучше и правда ничего не спрашивать.

Я тихонько пробормотала:

— Спасибо.

Я вышла в ванную, чтобы немного привести себя в порядок. Когда вернулась, Эдвард нашелся на кухне. Он со спокойным видом всматривался в кофейные гранулы, что-то ворча под нос.

— Никуда не годится, — услышала я. — Он слишком крупный. Еще и механический помол сжигает зерна, потому что сила трения слишком большая. Но ничего не поделаешь… — после чего высыпал кофе в турку.

— Ты что творишь на моей кухне?

Обычно когда женщина задает вопрос таким голосом, со стороны мужчины самым разумным будет притвориться, что он оказался тут случайно, потому что его занесли туда бесы или коварные инопланетяне. Потом сделать невинные, круглые глаза, извиниться и почтительно встать где-нибудь, чтобы не мешаться. Эдвард так поступать не собирался.

— Кофе тебе варю, — спокойно ответил он.

— Зачем? — мрачно спросила я. — Ты думаешь, я не в состоянии сама сварить себе кофе?

Он посмотрел на меня с усмешкой:

— Пытаюсь тебя подбодрить. Мне нужно, чтобы ты сегодня хорошо держала себя в руках. И еще тебе можно задавать мне вопросы.

Я пожала плечами, а потом вздохнула:

— Мир устроен дерьмово. У меня нет больше к нему никаких вопросов. Я… нахожусь в такой растерянности, в подвешенном состоянии, что просто не понимаю, нужно ли мне что-то ещё знать о нём.

— Я думал… я тебе интересен. Это не так?

Он не рисовался, уточнял вполне искренне. То есть, он правда думал, что его возможно разлюбить, просто однажды проснувшись утром. Очаровательно.

— Так мне можно спрашивать о тебе? — удивилась я. — Ну, было бы здорово, если бы ты рассказал о себе.

Эдварду пришлось отойти в сторону, потому что я оттеснила его от плиты, а он не хотел лишний раз находиться ко мне слишком близко.

Он посмотрел в окно:

— Когда ты перестаёшь спать, время для твоего восприятия останавливается. День и ночь сливаются в одни длинные сутки. Я помню многое так, словно это было совсем недавно — всю эту карусель собственных перевоплощений и перевоплощений мира. Войны, болезни, смерти, революции и катастрофы — мир поразительно динамичен и не стоит на месте. Он менялся так быстро, что я едва успевал понимать его, понимать людей и их постоянную лихорадочную, почти демоническую тягу к саморазрушению. Я читаю их мысли, я исповедаю души их, но я так до конца и не понял, — он обернулся на меня. — Я родился в 1901-м году в Чикаго. Единственный сын в семье. Моя мама никак не могла забеременеть, поэтому для своих родителей я в буквальном смысле стал благословением. В юности я всерьёз собирался стать пианистом. Я сочинял музыку и играл её — в том числе за деньги. При этом меня всегда интересовали люди. Я рассчитывал, что играя в кафе и салунах, я смогу приблизиться к ним и изучить лучше. Люди были моей страстью. Они доверяли мне свои мысли, выговаривались мне, и среди своих друзей я славился проницательностью, умением понимать. Моим мечтам пришёл конец, когда грянула, как черный занавес, пандемия испанки.

— Ты из-за нее начал умирать?

— Да, — пробормотал он, задумчиво глядя перед собой. — Она началась стремительно, как цунами. Никто и не заметил, как это случилось. Понимаешь, мир тогда был занят первой мировой войной, политика многих стран находилась в нестабильном состоянии. Все поняли масштаб происходящего, когда на улице стали замертво падать люди… — он покачал головой. — Нам казалось, пришёл конец света. С одной стороны — война. С другой — эпидемия, которая косила самых молодых и сильных. Люди сгорали за сутки, порой даже за восемнадцать часов после заражения. Это было похоже на то, как если бы нас стало пожирать разумное, злое, никем невидимое чудовище, — пока я слушала и доваривала кофе, Эдвард рассказывал, мне казалось, сам голос его изменился. — Когда началась эпидемия, я был призван на фронт, но в последний момент, так как являлся единственным ребенком в семье и, к тому же, уже учился. Меня определили в санитарный отряд, так как я был образован и немного знал медицину. Хотя я не убивал, но мне пришлось видеть, как убивают и умирают другие. Я таскал на своём хребте умирающих - по двое, трое. Спасать порой приходилось своих и чужих. Под конец было не совсем понятно — что убивает нас сильнее — наш противник или болезнь. Пациентов разделили на две группы — с пулевыми ранениями и умирающими от болезни, чтобы хоть как-то минимизировать заражение, но это, конечно, слабо помогало. Я неизбежно заразился, подобно многим другим, в самом начале июля 1918-го. В тот день было очень жарко — до сих пор это помню… Солдатам раздавали почту и посылки от родных, но мне пришло лишь одно письмо. В нём говорилось, что мои родители умерли. Заболели оба. Карлайл тогда был полевым врачом, с которым я работал. Он узнал о смерти моих родителей… Они очень ждали меня, ведь я был их единственный сын. К тому же, война, кажется, заканчивалась, это чувствовали все. И вот, — он развел руками, — пришла «испанка». Я уверен, родилась она в Америке. Просто в Испании она позже скосила огромное количество населения.