Эдвард зачитывал мне пункты Договора один за другим. Я повторяла их, и у меня создалось чувство, что я глотаю противные таблетки.

Но я бы не согласилась променять эту правду на неведение. Это отвратительная правда, мерзкая, но теперь я немного знала, где нахожусь. Мне определили место без моего вмешательства. Машина системы четко скоординировала мои действия и будущее. Чем больше ты знаешь о системе, тем сильнее тебе система доверяет, и в этом случае она контролирует каждый твой шаг.

— Мы прибыли в Форкс потому, что искали здесь диких вампиров. Точнее, один из разыскиваемых осведомлен о Договоре, но еще парочка имеет о нём слабое представление, — сказал Эдвард. — Они убивают в резервации. Оборотни пытались выйти на их след, но пока безуспешно. Мы явились сюда, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Вампир, которого необходимо ликвидировать, мятежник.

— В чём именно? — спросила я.

— Он против того, чтобы люди диктовали ему, как и где охотиться. Охотится и на одиночек и на социально значимых. Он тоже довольно стар. Гораздо старше меня. Он очень опытная ищейка с неплохими навыками. И ему помогает парочка чуть более юных дарований. С тех пор, как мы приехали, удалось узнать только примерные места обитания. Мы используем время охоты, чтобы подобраться к ним ближе, но… — Эдвард нахмурился, — тут случается нечто невероятное. Им всегда удается уйти. Не важно, какие мы ставим ловушки, они их чувствуют и просто уходят. Словно у них есть лазутчик, но это исключено. Каким образом они ускользают — для меня пока загадка. Хорошо, что они стали меньше убивать. За то время, что ты приехала, ни одного трупа или пропавшего. Но недавно Розали сказала, что по ее подсчетам скоро тут появится новая жертва. Это значит — новые зацепки, хотя утешение слабое.

— Я могу чем-то помочь? — спросила я.

— Пока что просто наизусть выучи Договор и в школе веди себя адекватно. Потом я посмотрю, можно ли тебя использовать.

Удивительно просто давались ему эти слова.

Наконец, сквозь стоящие деревья я различила асфальтовую полосу и мой пикап. Кольнуло тоскливое осознание того, что в этот лес я входила совсем другим человеком. Меня всё еще трясло, но я старалась этого не выдавать. Эдвард был молчалив, хотя я видела, что он пристально за мной наблюдает.

— Я выучу его через день. Нормально? — спросила я, садясь в машину.

— Учи понемногу, — рассеянно пробормотал он и добавил: — Я сяду за руль.

— Как скажешь… — я вложила ключи в его ладонь.

Теперь шарф снова закрывал почти всё лицо, так что я видела лишь глаза. Но мне было так невыносимо смотреть в них, что я не видела их выражения. Да и не хотела видеть.

Появившееся ненадолго солнце стало прятаться за облака к пятому часу дня. Эдвард ехал неторопливо.

— Тебе нужно поесть, — заметил он неожиданно через полчаса пути.

— Я не умру, если пропущу обед.

— Станет легче. Просто перекуси.

— Я не хочу, чтобы мне становилось легче. Это то, что я должна испытать на себе до конца.

Он вздохнул:

— Когда же в тебе это закончится?

— Что именно? — холодно спросила я.

— Стремление быть солдатом. Ты девушка.

— Я больше не девушка. Я, вообще, никто.

— Не говори так.

— Как скажешь, — равнодушно ответила я, глядя в окно.

— Ты не станешь больше со мной общаться, как раньше, верно? — подумав, спросил он.

— Не стану.

Он чуть сильнее сжал руль ладонями:

— Ты можешь на минутку допустить, что… не вполне ясно понимаешь меня?

— Я не хочу сейчас тебя понимать.

Помолчав, он слабо улыбнулся:

— Ладно.

— Мне неприятно быть твоим личным ходячим театром. Можешь наблюдать со стороны, — ответила я. — Лучше просто относись ко мне с безразличием.

— Боюсь, отсутствие моего покровительства для тебя не безопасно.

— Для меня это не важно.

— Для меня это важно, — неожиданно разозлился он. — Я спасал тебя не для того, чтобы ты так безалаберно относилась к своей жизни. Я знаю, тебе чертовски плохо. И знаю, что ты справишься. Завтра в воскресенье ты встанешь, как обычно, будешь жить, как раньше, сходишь в лес, подумаешь, вернешься домой, примешь решение. Но всё-таки береги себя. Не ради себя самой или меня, а ради отца и матери. Они всё еще живут в том слепом мире. И должны оставаться в безопасной колыбели неведения.

Я, молча, вытащила из рюкзака сандвичи и стала есть их один за другим, не чувствуя вкуса.

— Я не могу понять, за что ты злишься именно на меня, — сказал он, качая головой.

— Я на тебя не злюсь, — нахмурилась я. — Мне просто не нравится, как ты ко мне относишься. Но ты не обязан относиться ко мне как-то иначе. Кроме того, как ты не понимаешь… Не важно, что я чувствую. Это больше совершенно не важно. А если тебе не нравится, что мы не станем общаться, как раньше, так что ж… — я пожала плечами, — это тоже нормально. Это логично.

Мне показалось, что он скрипнул зубами.

— Ты очень умная девушка, но в некоторых отношениях…

— Договаривай, — ледяным тоном бросила я.

— Не важно. Ты имеешь на это право, — вздохнул он.

— Не притворяйся, что для тебя это важно.

Он не ответил.

Еще один камень тяжело лег мне на грудь. Глядя в его глаза, я всегда буду спрашивать себя — интересно, на каком вопросе ему неожиданно станет скучно, и он просто уйдет? Он был моим сфинксом. Он им и остался, просто… теперь он действительно представляет собой камень.

Проводив меня до дома, Эдвард отдал мне ключи от машины. Солнце уже садилось. Закат был печальный. По розоватому небу плыли серебристые облака, и сквозь них редко-редко скользили умирающие солнечные лучи. Эдвард перед тем, как проститься со мной, поднял руку, чтобы погладить меня по щеке. Не знаю, зачем он это сделал. Я недоуменно посмотрела на него, и он убрал ладонь, опустив голову. Мне показалось, он напряжённо сжал челюсти, чтобы не выругаться.

— Ты справишься, — сказал он мне, но показалось, словно он сказал это в первую очередь себе самому.

Он очень быстро исчез, и я почувствовала, что рада оказаться в одиночестве.

Я медленно вошла в дом. Знакомая обстановка, знакомые запахи… только мир другой. Я должна принять его.

Помню, как поднялась в свою спальню, медленно-медленно ворочая ногами. Помню, как открыла дверь, бросила в угол сумку, подошла к кровати и упала на нее, а потом в голос заревела. Мне хотелось кричать, но я просто захлебывалась слезами, оплакивая свою… веру.

Когда мы живем, оглядываясь на мир и социум, мы можем видеть много грязи — всякой разной. На самом деле мало кто из нас носит розовые очки. Но закрадывается спасительная мысль: может, в будущем будет всё не так плохо. Или раньше было гораздо хуже. Теперь у меня не осталось этой веры и спасительных мыслей. Была только обнаженная уродливая действительность, в которой люди поставлены на конвейер и вертятся в жестокой, не знающей жалости, машине, пожирающей их. И хуже всего… намного хуже всего этого было то, что я знала это всегда. Просто слова Эдварда открыли для меня действительность с новой стороны. Раньше эту действительность можно было как-то игнорировать, сейчас — уже нет.

Я, мои друзья, семья, знакомые, бродяги и все обычные люди — просто корм.

Не важно, для кого — для экономической системы или для Договора. Это не играет роли, потому что и в том и в другом случае безжалостно пожирается человеческая жизнь.

Я захлёбывалась рыданиями, оплакивая свою наивность, так сильно, что заболело горло и голова. Наконец, задыхаясь, я поплелась в ванную, чтобы умыть лицо. Когда я это сделала, сделалось уже темно. Я должна притвориться, что сплю, когда приедет папа. С ним я совершенно не готова сейчас говорить.

Умывшись, я вернулась в спальню, снова легла на кровать, выключив свет. Меня еще трясло от озноба, сильно болела голова, но я не плакала. Я пыталась дождаться отца — не знаю, зачем. Я не хотела видеть его и в то же время — хотела. Мне хотелось, чтобы он, как в детстве, обнял меня и сказал: милая, это просто кошмарный сон.