— Нет, — пока он меня не уничтожил, я пояснила: — Быть, как ты — значит быть способной дать отпор событиям.

Он словно что-то вспомнил, его лоб чуть разгладился:

— Ты не стала бежать.

— Да…

— Почему? Ты должна была бежать. Это нормально. И у тебя, кстати, был шанс.

— Я не смогла себя заставить, — медленно вымолвила я. — Мысль о бегстве была для меня… хуже смерти.

Теперь он удивился:

— То есть?

— Бегут только слабаки и трусы.

— Белла, это безумие… — он попробовал рассмеяться, но, увидев моё лицо, не стал и вздохнул: — Мне только начало казаться, что ты становишься для меня предсказуема, и вот опять. Огорошила.

— Я это понимаю, — мягко перебила я, медленно кивнув. — Но изменить это не смогу, такова моя природа. Если я и способна бежать, то просто не всегда. Я просто стою на месте и жду нападения, думая, как защититься.

— Потому что тебе некуда бежать.

Я почувствовала, как тоненькая дрожь прошлась по моим плечам от его слов и тона, каким это было сказано. Эдвард улыбнулся:

— Дичайшее несоответствие внутренних и внешних качеств. Как, скажи на милость, при своей хрупкой конституции в тебе помещаются инстинкты льва? Да еще и так нелепо… так не вовремя себя показывающие. Ты бы погибла в том переулке.

— Поэтому я и обязана стать сильнее. У меня нет выбора. Я должна быть, как ты.

— Мне нужно подумать над этим, — сказал Эдвард, а потом тихо рассмеялся.

— Что?

Меня поразил этот его смех. Он был настоящий. Это был смех не его маски-подростка, не показательная насмешка для меня.

— Интересный ты человек.

— Я так и думала, — усмехнулась я.

Настал его черед удивленно поднимать брови.

— Твои глаза опять почти желтые. Всякий раз, когда они светлеют, с тобой можно безопасно общаться. Ты даже мне улыбаешься. А когда они чернеют, я предпочитаю держаться с тобой осторожнее.

Он вздохнул и покачал головой.

— Я что-то не то ляпнула?

— Нет, ты как обычно раздражающе проницательна.

— Скорее, это остальные слепые идиоты.

— А ты гадкий высокомерный мизантроп.

— Меня это устраивает, — невозмутимо парировала я и добавила, глядя на его улыбку: — Тебя это, кстати, тоже устраивает.

В той его улыбке впервые скользнуло нечто отеческое и искренне теплое.

«Лучше бы ему так мне не улыбаться, — подумала я. — Пока я воспринимаю его, как сфинкса, мне комфортно. Он похож на монумент. Или пирамиду. Или ходячий символ. А когда он становится живее обычного, то между нами пропадает пропасть официальности и холодности. Тогда он становится слишком близко, и мне это сейчас совсем не нужно. Не хватало только привязаться. Я отчетливо понимаю, что такие, как Эдвард, привязываться не способны. Это поставит меня в уязвимое положение».

— Ладно, — пробормотал Эдвард с сожалением, посмотрев в окно. Затем перевел на меня ледяной взор, под которым я застыла:

— Пора покончить с твоей замечательной и безмятежной жизнью. Я вижу, ты в норме. Расскажи мне, о чём ты догадалась.

— С чего ты взял, что я о чём-то догадалась?

— Твоё подсознание мудрее тебя, оно всё чувствовало, оно пыталось предупредить.

— Сначала я хочу кое-что знать.

Мне уже принесли равиоли. Я ела их, едва чувствуя вкус.

— Спрашивай.

— Ты следил за мной?

— Да.

— Зачем?

— Потому что я твой информатор.

— Но не телохранитель. Если бы я погибла, у вас бы не было с этим проблем. Ты снова спас меня по собственной воле. Сегодня было солнечно, и ты не показывался на люди, был вынужден следить за мной издалека.

Эдвард сощурился, подался ко мне ближе и медленно улыбнулся:

— У тебя есть теория?

— Не делай так…

— Белла, ты начала эту игру, так играй до конца. У тебя есть теория? Зачем я спас тебя в третий раз по собственной воле, да еще и… в столь отвратительно погожий солнечный день?

— Возможно, тебе от меня что-то нужно.

— Возможно, — сладко протянул он, отчего у меня неприятно задрожали колени.

— И что это?

— И правда — что бы это могло быть? У тебя пока неплохо получается угадывать. Я предоставлю тебе возможность самой ответить на вопрос.

— Так не честно, — прошептала я.

— Ты можешь попробовать заставить меня рассказать, — невинно добавил он.

Я мрачно сдвинула брови и сказала:

— Мне действительно не хочется есть.

— Тогда я отвезу тебя до дома, и ты расскажешь о своей догадке в машине.

Официантка зачарованно смотрела Эдварду вслед, и мне сделалось неприятно, словно я увидела, как любуются чем-то постыдным и плохим. Иногда людям достаточно видеть что-то красивое, чтобы наделить это самыми возвышенными качествами. Эдвард так холодно дал ей чаевые, что девушка взглянула на него неприязненно, и я поняла, что он сделал так нарочно. Он пытается отталкивать от себя малейшее проявление незаслуженной привязанности.

Стало немного легче.

Я села в машину. В салоне было тепло и тихо, так что я могла говорить негромко, и Каллен всё равно слышал бы меня. Стрелка на спидометре стремительно росла, но мне было не страшно. Слегка захватывало дух, когда она достигла числа сто тридцать. Это значило, что мы приедем быстро, и у меня не так много времени.

— Ты умеешь читать мысли? — спросила я.

— Нет, — ответил он. — Всё не совсем так. Человек редко думает с помощью слов. В зависимости от вектора восприятия человека и от того, как устроено его сознание, он мыслит по-разному. Кто-то быстро и безостановочно, да еще и в два, три потока. У кого-то в голове музыка и всякая чепуха в виде картинок. Кто-то старается думать поменьше или тормозит, а кто-то думает исключительно звуками. Я чувствую всё это, как… запах и цвет, принимаю это на себя и узнаю информацию в том виде, в каком она находится в голове человека.

Когда он это сказал, до меня стала доходить одна жуткая истина, которая на секунду заставила меня в ужасе распахнуть глаза:

— Господи, и долго ты так существуешь?

— Долго, — промолвил он.

— И это можно отключить?

— Только если далеко уехать или глубоко погрузиться в собственные мысли. Со временем я натренировал этот навык достаточно хорошо, чтобы слышать только шум. Будто постоянно находишься в толпе народа. Но по большей части я не могу не воспринимать их. Как вечно перегруженный приёмник.

— Ужасно, — вырвалось у меня. — Если существовать так долгие годы, можно хорошо понять человеческую натуру. Можно… — я осеклась, поняв, что мой тон слегка изменился, стал растерянным. — О… Так вот почему ты так легко убиваешь их? Ты сказал, что те парни должны были умереть…

— Проклятье и прелесть моего дара заключается в том, что я не могу с оптимистичной наивностью сказать, что каждого можно исправить или что каждая жизнь ценна. Теперь я понимаю, что это не так, потому что у меня перед глазами круглосуточно пополняющиеся факты, статистика и огромный опыт. Есть люди, а есть животные. И на животных я охочусь, — он опять перестал выглядеть молодо, его профиль показался мне почти царственным, но это не красило его, а лишь внушало безотчетное смущение.

— А почему ты не слышишь меня? — спросила я.

— Догадливая какая, — пробормотал он. — Думаю, дело в том, как ты мыслишь.

— У меня с головой не в порядке?

— Белла, я слышу голоса, а ты считаешь, что с тобой что-то не в порядке? — он усмехнулся. — Я понятия не имею, в чём дело. Ты человек. И ты должна подходить под стандартные шаблоны, подобно остальным. Каким бы интересным и сильным ни был человек, он мыслит определенным образом, и чаще всего не может этого изменить. Ты не исключение, но почему-то читать тебя сложно. Может… это не с тобой что-то не так, а со мной.

— Не понимаю.

— Ты помнишь нашу первую встречу?

— Да, — нахмурилась я. — Это довольно трудно забыть.

Взгляд Эдварда буравил пространство перед собой.

— Ты была в большой опасности, — тихо сказал он. — Ты и сейчас в опасности.

— Я знаю…

— Расскажи мне о своей догадке, — тихо сказал он. Мы оба всё уже понимали, но я знала, что обязана сама произносить это вслух.