— Когда ты сказал, что в Ла Пуш не твоя территория, это сильно засело мне в голову. Я приехала на пляж, и там повстречала людей из резервации. Один из них, желая произвести на меня впечатление и напугать, рассказал парочку местных страшилок. И когда я их услышала, мозаика стала складываться. Потом я приехала домой, всё проанализировала, но у меня оставались сомнения, и… — я почувствовала, что сильно нервничаю.

Стрелка спидометра медленно поднялась чуть выше. Эдвард не смотрел на меня и молчал.

— Я стала искать информацию в сети…

— О чём? — вкрадчиво и тихо спросил он.

— О вампирах.

— Нашла что-нибудь?

— Только чепуху и домыслы… Эдвард, — я посмотрела на него беспомощно и открыто, признавая свое поражение, — у меня так много вопросов, что это почти меня убивает.

Эдвард нахмурился, потом медленно выдохнул:

— Так. У тебя появились вопросы? Это всё?

— Не совсем, — я решила быть откровенной до конца, — с той поры я совсем тебя не боюсь.

Он перевел на меня полный изумления взгляд:

— Что?!

— Мне всё равно, что вы монстры. Важно совсем не это…

— Чёрт возьми, а что тогда для тебя важно?

— Важно, насколько огромен этот мир и какое место я в нём занимаю. Всю свою жизнь я была тут словно пассивный зритель — чужой всему и вечно скучающий. Теперь у меня слишком много вопросов.

— Я могу убить тебя или использовать, ты понимаешь? Это не шутки, Белла. С чего ты взяла, что можешь положиться на мои моральные принципы? У меня их практически нет — издержки возраста, знаешь ли. Приходит понимание относительности морали.

— Да, — раздраженно сказала я, — всё верно. Ну и что?

Секунду посмотрев на меня, он покачал головой:

— Господи, да ты и правда ненормальная.

Я смутилась и впервые почувствовала, что готова зареветь. Слышать это от него сейчас оказалось болезненно. Но я заметила, что он улыбается — слабо и печально. Эхом пробормотал:

— Да, ты совершенно чокнутая.

— Это хорошо? — неуверенно уточнила я.

— Мне нравится, — ответил он тихо и рассмеялся. — Но ты же не понимаешь, что тебя может ждать…

— О, ты думаешь, я дура наивная? — слегка язвительно поинтересовалась я. — Может, ты думаешь, что я верю в свою исключительность в твоих глазах? Вообще, как только я поняла, кто ты, до меня дошло, в каком смысле я могу тебя интересовать. Это дико неприятно, но я знаю, что может меня ждать. Ты воспользуешься тем, какое место теперь занимаешь в моём мире, и однажды скажешь мне, что тебе нужно немного моей крови. Знаешь, я дам ее тебе хоть сейчас. Я буду знать, что ты просто меня используешь, но я не смогу отказать тебе. Это бесит. И всё же я это хорошо понимаю.

— Тогда почему ты…

— Да, потому что есть нечто большее, чем мои идиотские переживания, чем сама моя жизнь, гордость или судьба. Потому что есть этот мир, есть настоящая жизнь и истина. Я прикоснусь к ней, чего бы мне это ни стоило, — а потом я поняла, что дрожу от слез. — Даже если ты невыносим. Даже если твой интерес ко мне абсолютно хладнокровен. Даже если я умру. Ты меня не интересуешь, мне вообще плевать, что ты такое… Мне нужно понять, как всё устроено. Мне нужна логика происходящего, чтобы ответить, наконец, есть ли в этом мире для меня место или я… просто тень.

Эдвард заговорил тихо:

— Порой по улице бредешь — Нахлынет вдруг невесть откуда И по спине пройдет, как дрожь, Бессмысленная жажда чуда.

Отчего-то эти незнакомые меткие, волшебные строки подействовали на меня так, словно в грудь вонзили кинжал, смазанный сладким ядом. Я зарыдала почти в голос от того, что кто-то понимал меня. От того, что кто-то когда-то создал эти строки, а теперь, спустя много лет, их произносит человек в машине рядом со мной. Он произносит их так, что я совершенно точно понимаю — Эдвард Каллен никогда не убьет меня. А даже если и убьет, я, кажется, не против.

Он остановил машину и, молча, привлек меня к себе, пока я выплакиваю у него на груди годы неведения, слепоты, тщетных попыток понять мир. Не то чтобы это нас сблизило. Скорее, это было элементарным и естественным диалогом между нами.

— Твоя кровь и впрямь притягательна, но это… не особенно верное определение. Я так сильно хочу тебя укусить, что каждую секунду вынужден контролировать собственные рефлексы. Если не сделаю этого, ты умрёшь, — ровно вымолвил он, отпуская меня и давая салфетки. — Вся моя сентиментальность — это привязанность хищника к своей добыче.

— Я так и поняла, — икая, сказала я. Странно. У меня размазалась косметика, опухли глаза, покраснел нос, я выглядела ужасно, но меня это не волновало. Он не воспринимался мной, как симпатичный монстр. Эдвард Каллен — сфинкс. И я отгадываю его загадки.

— Подожди. Как же ты держишься, если влечение настолько сильное?

— У меня есть на это причина, — ответил он твёрдо. — Я должен остаться в Форксе, а убивать тебя нельзя. И мне нужно терпеть, выхода нет.

Теперь мне стало ясно, что его мучило всё это время. Ясно, почему он резко отходил от меня, торопился уйти от меня с каждого урока. Он берёг меня, а я порой…

Что же он испытывает каждый день? Читая чужие мысли, мучаясь от постоянного огня в своих венах, сохраняя невозмутимость или играя роль подростка.

Я смотрела на него с ужасом.

— Мне не стоит пить твою кровь, — добавил он спокойно. — Так что этого никогда не случится, будь уверена. Это не полезно ни для меня, ни для тебя. Мягко говоря… Выходит, у тебя много вопросов?

— Очень, — шепотом призналась я, стараясь отодвинуться от него подальше.

Он только что обнимал меня. И не ради себя, а просто чтобы утешить меня. Я посмотрела ему в глаза. Кто он такой?

— У тебя фантастическая сила воли, да? — спросила я.

— Мне так говорят. Во всяком случае, Эмметт сказал, что я делаю нечто невозможное. Но я всегда был очень упрям. Я решил остаться здесь, пока не решу кое-какие дела. И я останусь. Никакая девчонка с особенно вкусным запахом не должна перебить мои планы.

— Справедливо.

— С каждой минутой я всё сильнее привыкаю к тебе, так что сейчас всё нормально, не нужно так вжиматься в дверь. Хотя если я отойду от тебя хотя бы на три или четыре часа, то привыкать придётся заново, — усмехнулся он. — Давай продолжим о твоих вопросах.

И я приготовилась слушать, полностью отодвинув на задний план реальность. Если бы где-то поблизости прогремел бы взрыв, едва ли бы он меня отвлек.

— Ты произнесла это гламурное словечко «вампир», но по большей части мы упыри. Это и есть то исконное слово, которое в разных вариациях повторяется в легендах.

Я поморщилась:

— Звучит некрасиво.

— В этом и нет ничего красивого, — не смутился он. — Вампиризм — это очень старая, редкая и живучая разновидность бешенства. Наиболее верное обозначение нас — слово «упырь». Или «белый».

— Бешенство? — я выглядела разочарованной, поэтому Эдвард ухмыльнулся.

— Звучит, может, обыденно, но бешенство — не самый простой вирус. Во всяком случае, у вампиризма с бешенством есть родственная связь, хотя и небольшая. Бактерия вируса бешенства очень сложная по своему строению, и бактерия вампиризма по своему строению напоминает огромный запутанный фуллерен — она круглая и почти симметричная. Как и бешенство, вампиризм распространяется по нервным путям, но при этом заражает их по пути своего продвижения. Заражение длится дольше, чем бешенством и протекает тяжелее. В отличие от бешенства, вампиризм устойчив против любого воздействия, включая радиационное. Но прямое попадание солнечных лучей вызывает кратковременную защитную реакцию, которая заставляет вампиров на солнце… несколько преображаться. Это, помимо прочего, причиняет нам невероятную, дезориентирующую боль на короткое время.

— Ты хочешь сказать, что поражается сама способность нервных клеток передавать друг другу информацию?

— Умница.

— И как это происходит? — нетерпеливо спросила я.

— Обычно электрохимическая связь происходит довольно долго. То есть, для человека это быстро, но на самом деле процесс перехода из чисто электрического состояния в химическое — сложная реакция, состоящая из нескольких этапов. Так вот нервная система вампира устроена совершенно иначе, нежели у любого другого живого существа. Между всеми нервными клетками вместо аксонов протянуты молекулярные трубки. До сих пор не известно, что за процессы в них происходят, потому что они слишком быстрые, но благодаря им меняется вся нервная система, скорость ее работы, реакции и взаимодействия с организмом. Мы быстрее, мы можем не спать, наша регенерация полностью контролируется головным мозгом, и она довольно быстрая, поэтому процесс старения для нас невозможен. Наша сила контролируется только нашим сознанием. Существенно страдает только один отдел в голове. Способность сопереживать, любить, привязываться… Потому в древности люди считали, что вампиризм убивает в человеке душу. На ранней стадии заболевания человек впадает в длительные, жуткие припадки бешенства. В этой стадии человек уязвим, смертен и почти не отличим от любого больного бешенством, поэтому его можно убить. Их и убивали.