Едва выйдя из больницы и добравшись домой, Фэйн снова слег на целый месяц. Счета на оплату росли, а банковский скукожился сильнее, чем его причиндалы тогда, на Аляске.

С тех пор прошло уже почти два года, но ледниковый грипп все никак не отпускал. Привязался как банный лист, и с каждым обострением болезни Фэйн скатывался все ниже, потому что не мог выходить на работу. Два раза это случалось во время съемок. В первый раз продюсеры отнеслись с пониманием, во второй – его заменили. С тех пор он перебивался озвучкой рекламного дерьма и эпизодическими ролями или массовкой в сериалах, которые никогда не смотрел.

Если бы он взялся за этот новый кусок лабуды, то появились бы деньжата, чтобы хоть как-то удержаться на плаву, что совсем недурно, но придется снова торчать на морозе, вот ведь досада. «Гигантскую ледниковую сороконожку против ленивца-осьминога», часть третью, собирались снимать в северной Канаде. Малость южнее, чем «Затерянные во льдах», но тем не менее. Уже стоял октябрь, и эти идиоты хотели начать съемки в январе. Будь проклят чертов ледниковый грипп! Да туда, на север Канады, в разгар зимы даже лоси не забредают, о чем, черт возьми, эти дебилы думают? Надеются, что те недоумки, которые станут смотреть эту муру на канале фантастики, протрезвеют настолько, что отличат настоящий снег от бутафорского? В конце концов, фильм о чудовищах, а их делают с помощью компьютерной графики, так что, какого черта…

– Эй, Майк!

Подняв голову, Фэйн увидел, что его подзывает помощник старшего смены. Перерыв закончился, и Фэйн поднялся, поборов искушение подпалить этот сценарий или швырнуть его в мусорку.

Он еще раз покосился на девиц. Те застыли, вытаращившись на него.

– А, чем черт не шутит, – пробормотал он и выудил из бумажника визитку, на которой была фотография с той самой ухмылкой, адрес электронной почты, ссылки на страницы в «Фейсбуке» и «Твиттере» и номер сотового телефона. Потом достал из кармана шариковую ручку и, убедившись, что на него смотрят, написал на обороте: «Звоните».

Наконец он выпрямился, в упор не замечая начальника, с таким важным видом, насколько это было возможно в синтетической рубашке с тремя пуговицами и зеленом переднике. Сложив сценарий пополам, он сунул его под мышку, а проходя мимо девиц, с поклоном оставил визитку на столе ровно посередине между ними, и в последний раз одарив своей фирменной улыбкой, продефилировал к стойке.

Вскоре он получил сообщение от блондинки.

Ему было без разницы, кто клюнул. В конце концов, ему было пофиг кого шпилить, любая сойдет.

Департамент полиции Нью-Йорка, шестой участок.

12 октября 17:06

За день до события В.

– Меня же поджарят, да? – спросил заключенный. – Копы, окружной прокурор… хотят меня убить.

– Они хотят вас понять, – сказал интервьюер.

– Брехня! Это ты хочешь меня понять. Все будут требовать высшей меры. Электрический стул. Или… как там еще казнят? В этом штате вроде ставят смертельный укол? Что еще?

– Нам неизвестны их планы. Или намерения. Кроме того, – успокоил интервьюер, – в Нью-Йорке нет смертной казни. Даже не знаю, существуют ли еще камеры смертников.

– Они хотят меня прикончить, – настаивал заключенный. Он потупился и потом сказал: – Бьюсь об заклад, тебе сказали, что они хотят меня поджарить.

– Я всего лишь консультант. С такими, как я, дела не обсуждают.

– А если тебя спросят?

– Не спросят.

– Ну если? Не для протокола. Около кулера с водой или за пивом. Как по-твоему, заслужил я смертную казнь?

Наконец заключенный произнес слово «смерть». Уже радует. Похоже они чуть-чуть сдвинулись с мертвой точки.

– Даже если бы в этом штате применялась смертная казнь, – сказал интервьюер, – я бы такое не одобрил.

– Хватит увиливать. Если бы ты одобрял смертную казнь, по-твоему меня бы стоило казнить?

– Нет, – ответил интервьюер. – Я считаю, что даже по закону вас казнить не следует.

Заключенный помолчал немного, потом сказал:

– Хорошо.

– Хорошо, – ответил интервьюер.

– Спасибо.

– Не за что.

Помолчав секунд десять, заключенный снова заговорил:

– Я не врал, когда сказал, что многого не помню.

Интервьюер ждал.

– Какие-то куски выпали у меня из памяти. В смысле, отрезки времени. Они просто… пропали.

– Совсем стерлись?

– Нет… как раз из-за этого я начал беспокоиться. Не знаю, как это называется, провалы в памяти или что.

– А до этого провалы были?

– Конечно.

– Конечно?

– Такое с каждым бывает. Бухнешь, занюхаешь пару дорожек… ну, то есть…

– Можете не скрывать, что употребляли, – заметил собеседник. – Вряд ли полицейским вздумается заводить на вас дело из-за наркотиков.

Арестант снова хмыкнул и то ли усмехнулся, то ли всхлипнул.

– Да уж, – заметил он, – наверное.

– Провалы… – подсказал интервьюер.

– Просто… ну да, порой закладываю за воротник. Но я не алкоголик, – быстро заговорил заключенный. – Но я…. да, я знаю, как пить. Потом, переехав в Лос-Анджелес, затусил с нужными людьми, а у нужных людей всегда найдется кокс. Там все нюхают.

– Я в курсе.

– Бывало, после таких тусовок просыпался в квартире у какой-нибудь телки или в шезлонге возле бассейна в фешенебельном особняке на холмах. Пару раз очухивался у себя в машине. Однажды оказался посреди Южного централа, и даже не спрашивай, какие черти меня туда занесли. Я сам белее белого, какие у меня черные друзья.

– Ясно.

– Но теперь все не по-другому. Я про новые провалы. Они совсем не похожи на прежние.

– В каком смысле?

– Они… Даже не знаю. Обычно вырубаешься после тусовки, поутру во рту словно коты нагадили. Так крутит-мутит, что сдохнуть хочется, до того хреново.

– А эти новые провалы?

– О, черт… это совсем другое.

Кристофер-стрит, Вест-Виллидж, Нью-Йорк

30 сентября, 6:22

За 13 дней до события В.

Фэйн проснулся от запаха.

Вонь стояла жуткая.

– Боже, – простонал он и отпихнул простыню, уверенный в том, что обделался. Он не первый раз так надрался, случалось и облеваться, и обмочиться, ну да, после одной вечеринки в колледже разок даже в штаны наложил. В ту ночь он уяснил, что не стоит хлебать из чужого пупка, догоняясь залпами «Миллера», двойным «Егермайстером» и занюхивая шестью дорожками кокса.

Эх, молодо-зелено!

Фэйн снова застонал от собственных воспоминаний, таких отчетливых, словно цифровая копия высокого разрешения, да еще под перебранку ангела с дьяволом, нашептывающих в оба уха. Что тот, что другой – порядочные сволочи, так и норовят всю жизнь превратить в хреновый анекдот.

«Черт с ними, и с этим тоже», – Фэйн уселся в постели, кривясь от жуткой вонищи.

На простыне дерьма не было.

Там вообще ничего не было, кроме распечатанного, но не использованного презерватива и пятна от губной помады. Фэйн все никак не мог продрать глаза, а во рту было так погано, будто крысы нагадили.

Черт, все насквозь провоняло. Аж в горле першит.

Впрочем, дело не только в вони.

Он огляделся и выругался:

– Блин!

Он оказался в чужой квартире. Кровать была накрыта черными простынями и одеялом. По одному цвету можно было догадаться, что без подружки-гота тут не обошлось, небось это она на Рождество блондинке подарила. Ночник с наброшенным розовым шарфиком свалился с прикроватной тумбочки на пол. Там же был треснувший радиобудильник с потухшим экраном.

В спальне больше никого не было. Чисто девчачье жилье. По стенам развешаны фотографии в рамках: девчонка-всадница, семейные снимки, где все улыбаются, немецкая овчарка. Интересно, какому идиоту придет в голову вешать портрет овчарки в рамочке?

Комод заставлен пузырьками, флаконами с духами, тюбиками всякой косметической фигни. Все чужое, ничего знакомого.