Молился.

Умолял.

В тишине этих безлюдных святилищ.

Вспомнил, как вчера вечером выходил из одной церкви. Кажется, католической. Величественное, просторное, гулкое сооружение, из тех, где за спиной мерещится шепот духов. Он положил деньги в коробку пожертвований для бедных и зажег дюжину свечек. Молился несколько часов, хотя не мог припомнить ни одной молитвы, которые учил в детстве. Тогда он не придавал им такого значения, чтобы зубрить наизусть. За спинками скамей нашлось несколько книг, и он перелистывал их все подряд в поисках ключевых слов.

Милосердие. Прощение. Отпущение грехов. Искупление.

Фэйн вспомнил, как оставил одну из этих книг открытой на холодной деревянной скамье. Или… может, уронил ее на пол?

Он не мог точно припомнить, потому что потом начало твориться что-то странное.

Словно стало темнее.

Не вокруг. Наоборот, зрение у Фэйна даже обострилось. Он мог разглядеть любую мелочь, услышать любой шорох, учуять любой запах.

Даже воздух приобрел какой-то вкус, а прикосновение к полированной скамье вызвало целую гамму новых ощущений.

Нет, зрение его не покидало.

Это был свет его разума.

Он изменялся, то слабел, то затухал.

Его место заполняла бесформенная, беспросветная тьма, непроницаемая для любого звука, запаха, вкуса или прикосновения.

На какое-то мгновения он даже запаниковал, решив, что умирает. «Не дай бог умереть с таким грузом на сердце», – подумал он. Или взмолился вслух?

Потом он почувствовал, будто покидает свое тело. Такое бывало, когда он проваливался в сон сидя в кресле. Ощущение падения, словно душа выскальзывает из привычной оболочки. При этом он обычно вздрагивал, просыпаясь, и душа бросалась обратно, становясь единым целым с очнувшимся телом.

Но не в этот раз.

Поскольку тьма все активнее захватывала разум, он понимал, что сам ускользает. Теперь он сам исчезал во мраке, заволакивающем разум.

В какой-то переходный момент возникло странное ощущение, будто его тело встает на ноги. Но в то же время это было не его тело. Оно двигалось само по себе, без его ведома.

Он пытался крикнуть: «Нет!»

Но его поглотила тьма.

Теперь он оказался непонятно где спустя неизвестно сколько времени. Тьма уходила, спадая с него, словно брезентовый чехол со старой машины, оставленной на хранение. Разум пробудился, пыльный и заброшенный.

Он проснулся в переулке.

Открыв глаза, он увидел над собой высокую серо-зеленую стену мусорного контейнера. За ним возвышалось грязное кирпичное здание с десяток этажей. На черных зигзагах пожарной лестницы мерцали капли утренней росы. Кругом стояла жуткая вонь. Воняло гниющим мусором, испражнениями людей и животных, потом, мочой и…

В голове что-то щелкнуло, и разум Фэйна со всеми чувствами вернулся на место.

Он вытаращил глаза.

Стенка контейнера была не просто серо-зеленой, кирпичи были не просто грязно-красными. Все было заляпано кровью.

Чужой, это Фэйн понял сразу же.

Он с трудом поднялся на ноги. Он был голым.

Длинный переулок выходил на оживленную улицу, где виднелись машины, даже в такую рань здесь были люди.

От одного их вида его захлестнула паника.

Как ему теперь попасть домой? Голому, в крови…

И тут он что-то заметил. Торчащее из-под крышки контейнера, словно какой-то мусор. Согнутое, перекошенное, изломанное под неестественным углом.

Едва похожее на женскую руку.

Она явно была оторвана, просто прижата металлической крышкой контейнера.

Фэйн не хотел к ней прикасаться. Ему хотелось завопить и убежать оттуда подальше. Он ощущал, как из горла рвется дикий вопль.

Но дотронуться все же придется. Не до руки, до крышки. Фэйн дрожащей рукой поднял крышку контейнера, огромную, тяжелую, но она сдвинулась под его рукой, словно пушинка.

Как только он поднял крышку, рука с глухим стуком скатилась ему под ноги. Фэйн взвизгнул и чуть не уронил крышку. Он долго не мог оторвать от нее глаз, но все-таки потянулся к мусорному баку и заглянул внутрь. Там, среди разорванных мусорных мешков, грязных подгузников и пустых коробок от пиццы лежали останки женщины.

Она была не…

Не целая. И не одна.

Из контейнера на него смотрели три бледных лица. Все незнакомые, и вдруг его пронзила безумная мысль, что это самое страшное. Что они мертвы, разорваны на куски, лишены жизни и крови… но он не знал, кто это.

Он почему-то был уверен, что даже не спросил, как их звали, потому и не знал имен сейчас.

Просто мясо. Кровь.

Пустое место. Отбросы.

Фэйн вдруг понял, что действительно допускал такую мысль. Точнее, верил где-то в глубине души, а это еще хуже.

Он совершил грех. Чудовищный грех.

Последняя капля, переполнившая чашу.

Его наконец прорвало. Фэйн развернулся, изрыгая дикий вопль в смрадный воздух переулка.

От того, что случилось дальше, в памяти остались какие-то обрывки.

Он помнил, как мчался нагишом, не разбирая дороги.

Помнил, как орали люди, шарахаясь от него в разные стороны.

Сигналы машин, визг тормозов.

Удары и скрежет сталкивающихся автомобилей, резко тормозящих, чтобы его не сбить.

Чьи-то вопли. Окрики полицейских.

Он бежал от них. Бежал к ним.

Одно время он просто стоял посреди улицы и выкрикивал имя Господа, проклинал его, умолял поведать, как же так, и почему это случилось.

Потом его схватили.

Вспомнил, как размахивал руками, отбивался, толкался.

Крики становились все громче, по-прежнему чужие, крики ярости и боли.

И боль, когда полицейские окружили его со всех сторон с дубинками, перцовыми баллончиками и шокерами.

Падая на землю, Майкл Фэйн понимал, что его скрутили не силой. Он просто поддался.

Он этого хотел и надеялся, что его забьют до смерти.

Пустыня – место красивое и опасное.

Говоря это, люди имеют в виду жару, а также гремучих змей, скорпионов, коварные кактусы с жуткими шипами, заполонивших все вокруг. В конце концов, откуда им знать, что может на самом деле случиться в бескрайней пустоши, пока утренний воздух еще хранит холод ушедшей ночи, где встречаются твари, что так и норовят урвать толику тепла и другие блага у любого живого существа, что им придется по вкусу.

Муни Лопес известно, что самый страшный хищник пустыни ходит на двух ногах и охотится не ради пропитания, а получает удовольствие, причиняя боль и страдания другим.

– Я согласилась дать тебе денег на поездку в большой город. Это из тех, что отложены на учебу в колледже, потому что я надеялась поднять твой дух и помочь развеяться, – говорит Мама Гасо.

Муни сидит на обшарпанном диване в темной комнате трейлера и молчит. В Селсе, Аризона, сейчас июль, и грузная пожилая женщина включила кондиционер на полную мощность и задернула шторки на окнах. Муни знобит, ей хочется выйти наружу и погреться на солнце. Вот уже неделя, как она вернулась из Нью-Йорка, и чувствует себя отвратно. Она повторяет:

– Развеяться?

Круглолицая, с морщинистым лицом, обрамленным длинными седыми волосами Мама Гасо невозмутимо кивает:

– Забудь. Что было, то прошло. Тебе надо жить дальше.

Муни не повышает голоса, но руки на коленях сжимаются в кулаки. Ничего не изменилось, ни у нее, ни в резервации. Ее народ – тохоно-оодхам – все такой же нищий, она несчастная сирота, которой ничего не светит, за которую никто из многочисленной родни не хочет отвечать, а ее опекунша до сих пор надеется, что она по какому-то волшебству вдруг заживет по обычаям своих так называемых соплеменников…

За полтора месяца до поездки в Нью-Йорк Муни изнасиловали в пустыне нелегалы из Мексики.

– Прийти в себя, – повторяет Муни. Она расслабляет пальцы, потом ловит себя на том, что скрежещет зубами. – Зачем это? Значит, я ничего не добилась, ни к чему не пришла.