В это время он повернул голову к набережной и увидел вдали мерцание желтой вуали идущей женщины.

Наклонив голову на одно плечо, она медленно шла по пустынной набережной, озаренной лунным светом. Впереди неё трепетала маленькая подвижная тень.

Деметриос смотрел, как она приближалась. Диагональные складки испещряли её тело, насколько его можно было видеть сквозь легкую ткань; один локоть выдавался из под перетянутой туники, а другой рукой, оставленной обнаженной, она придерживала длинный шлейф, чтобы он не тащился по пыли.

По её драгоценностям он понял, что она куртизанка; желая избежать поклона от неё, он быстро перешёл через улицу. Он не хотел смотреть на неё. И он намеренно остановил свои мысли на идее Загрея. И тем не менее его глаза повернулись к прохожей.

Тогда он увидел, что она не останавливалась, что она не обращала внимания на него, что она даже не делала вида, будто смотрит на море, или подымает спереди свой вуаль, или поглощена своими мыслями; она просто гуляла и ничего здесь не искала, кроме свежести ветра, уединения, одиночества, слабого трепетания безмолвия.

Не двигаясь, Деметриос не покидал её взглядом и странное изумление охватило его.

Она продолжала выступать вдали, как желтая тень, ленивая; впереди неё двигалась маленькая черная тень.

При каждом её шаге он слышал слабый скрип её обуви в дорожной пыли.

Она дошла до острова Маяка и поднялась по скалам.

Вдруг, и как будто он уже давно знал незнакомку, Деметриос побежал за ней, затем остановился, вернулся обратно, задрожал, возмутился против самого себя, и попытался покинуть Мол; но он никогда не пользовался своей силой воли для чего-нибудь иного, как для того, чтобы удовлетворять своему собственному удовольствию; а теперь, когда наступил момент употребить ее для блага своей личности и устройства своей жизни, он почувствовал, что он беспомощен и пригвождён к месту, как будто ноги его налиты свинцом.

Так как он больше не мог перестать думать об этой женщине, он пытался оправдать себя перед самим собой за это волнение, так сильно смутившее его.

Он стал думать, что он исключительно из эстетического чувства восторгается тем, как грациозно прошла она мимо, и сказал себе, что она была бы желанной моделью для Грации с веером, которую он намеревался набросать на следующий день.

Потом, внезапно, все его мысли смешались и целый рой мучительных вопросов зареял в его уме вокруг этой женщины в желтом.

Что она делала на острове в эту ночную пору? Зачем, для кого она выходила так поздно? Почему она не подошла к нему? Она его видала, вне всякого сомнения, видала, когда он переходил набережную. Почему же она продолжала свой путь, не проронив ни слова привета? Шёл слух, что некоторые женщины выбирали иногда прохладные часы перед зарёй, чтобы купаться в море. Но у Маяка не купались. Море было слишком глубоко в этом месте. Кроме того, было слишком невероятно, чтобы женщина так покрыла себя драгоценностями только для того, чтобы пойти купаться!..

Но тогда что же привлекло ее так далеко от Ракотиса? Быть может свидание? Какой-нибудь молодой кутила, который из жажды разнообразия выбрал вдруг в качестве ложа большие скалы, отполированные волнами?

Деметриос хотел удостовериться в этом. Но молодая женщина уже возвращалась той же спокойной мягкой походкой, лицо её было освещено медленным лунным светом и концом веера она смахивала пыль с перил.

В ней была какая то особенная красота. Ея волосы походили на две массы золота, но их было слишком много, и они заполняли низкий лоб двумя глубокими волнами, отягченными тенью, затопляли уши, и свертывались на затылке семью поворотами. Нос был изящный, с выразительными ноздрями, дрожавшими по временам над толстыми накрашенными губами с закруглёнными и подвижными углами. Гибкая линия тела волнообразно изгибалась при каждом движении и оживлялась колыханием свободных грудей или поворотами прекрасных бедер, над которыми склонялась её талия.

Когда она была уже не далее, как в десяти шагах от молодого человека, она повернула взгляд на него. Это были необыкновенные глаза, – голубые, но вместе с тем тёмные и блестящие, влажные, томные, полные слез и огня, почти закрытые под тяжестью век и ресниц. Их взгляд был словно пение сирен. Кто попадал в их свет, тот был непреодолимо пленён. Она это хорошо знала, и умело пользовалась производимым ими впечатлением. Но ещё более она рассчитывала на деланную пренебрежительность к тому, которого не могла искренне тронуть такая искренняя любовь.

Мореплаватели, объездившие Красное море и доходившие до Ганга, рассказывают, что они видели под водою магнитные скалы. Когда корабли проходят возле них, гвозди и железные части вырываются и навсегда пристают к подводной глыбе. И то, что было прежде быстрым кораблем, жилищем людей, живым существом, становится только кучею плавающих досок, рассеянных ветром и швыряемых волнами. Так и Деметриос внутренне погибал пред этими большими притягивающими к себе глазами, и вся его сила покидала его.

Она опустила глаза и прошла возле него.

Он готов был вскрикнуть от нетерпения. Его кулаки сжались: он боялся, что ему не удастся принять спокойный вид, чтобы заговорить с нею. Однако он обратился к ней с обычными словами:

– Приветствую тебя, – сказал он.

– И я тебя, – ответила прохожая.

Деметриос продолжал:

– Куда ты так торопишься?

– Я иду домой.

– Одна?

– Одна.

– Приветствую тебя, – сказал он. – И я тебя, – ответила прохожая

И она сделала движение, чтобы продолжать прогулку.

Тогда Деметриосу пришло в голову, что он, может быть, ошибся, приняв ее за куртизанку. С некоторых пор жены судей и чиновников стали одеваться и накрашиваться, как публичные женщины. Должно быть, это была какая-нибудь почтенная особа и он уже без всякой иронии спросил наконец:

– К своему мужу?

Она подперлась руками – и начала смеяться:

– У меня на сегодня его нет.

Деметриос закусил губы и почти с робостью осмелился сказать:

– Не ищи его. Ты вышла слишком поздно: уже никого нет.

– Кто тебе сказал, что я вышла на поиски? Я гуляю себе одна и ничего не ищу.

– Откуда же ты идешь в таком случае? Ведь не надела же ты всех этих драгоценностей ради себя самой, и вот эту шелковую вуаль…

– Что ж ты хочешь, чтобы я выходила нагая или в полотняном платье, как рабыня? Я одеваюсь только для собственного удовольствия. Мне приятно видеть, что я такая красивая и я на ходу рассматриваю свои пальцы, чтобы изучить все свои перстни…

– Ты должна была бы иметь зеркало в руке и смотреть только на свои глаза. Эти глаза не рождены в Александрии Ты – еврейка, я это замечаю по твоему голосу, более мягкому, чем у здешних женщин.

– Нет, я не еврейка: я – галилеянка.

– Как тебя зовут, Мариам или Ноэми?

– Моего сирийского имени я тебе не скажу. Это – царское имя, которым никого не называют здесь. Мои друзья зовут меня Хризис, и это комплимент, который и ты мог бы мне сделать.

Он прикоснулся к её руке.

– О, нет, нет! – сказала она насмешливым голосом. – Слишком поздно уже для этих шуток. Пусти меня скорей идти домой. Уже скоро три часа, как я встала, и я умираю от усталости. – Наклонившись она взяла рукой свою ногу: – Вот видишь, как эти узенькие ремешки жмут мои ноги?.. Их слишком стянули. Если я их сейчас не расплету, они оставят следы на ноге, – красиво будет, когда меня будут целовать! Пусти меня скорей! Ах! сколько беспокойства! Если бы я это знала, я бы не останавливалась. Мое желтое покрывало всё измято на талии, посмотри только!