Деметриос провел рукою по лбу и затем с развязностью человека, соблаговолившего сделать выбор, пробормотал:

– Ну, веди меня!

Наклонившись она взяла рукой свою ногу: – Вот видишь, как эти узенькие ремешки жмут мои ноги?

– Но я же не хочу! – с изумлением запротестовала Хризис. – Ты даже не спросил, доставит ли мне это удовольствие. «Веди меня»! Каким тоном он это сказал! Не принимаешь ли ты меня часом за девку из публичного дома, которая плюхается на спину за три обола, не посмотрев даже, кто ее берет? Знаешь ли ты, по крайней мере, что я свободна? Осведомился ли ты о подробностях моих свиданий? Ходил ли ты за мною во время моих прогулок? Заметил ли ты двери, которые раскрывались, чтобы впустить меня? Считал ли ты мужчин, думающих, что они любимы Хризис? «Веди меня»! Будь спокоен, я не поведу тебя. Оставайся здесь или уходи, но только не ко мне!

– Ты не знаешь, кто я…

– Ты? Как раз! Ты – Деметриос из Саиса; ты сделал статую моей Богини: ты любовник царицы и хозяин над моим городом. Но для меня ты только красивый невольник, потому что ты меня увидел и ты меня любишь. – Она приблизилась к нему и продолжала заигрывающим голосом: – Да, ты любишь меня. О! не возражай, – я знаю, что ты скажешь: что ты никого не любишь, что ты привык только, чтобы тебя любили. Ты – Возлюбленный, Драгоценный, Идол! Ты отверг Глицеру, которая отвергла Антиоха. Демонасса, лесбиянка, поклявшаяся умереть девственной, легла в твое ложе, когда ты спал, и взяла бы тебя силою, если бы две твои лигийские рабыни не вытолкали ее нагою за дверь. Каллистион, прекрасноименная, потеряв надежду приблизиться к тебе, купила дом напротив твоего и по утрам показывается в окне так же мало одетая, как Артемида в бане. Ты думаешь, что я всего этого не знаю? Но, ведь, между куртизанками говорят обо всем. В ночь, когда ты прибыл в Александрию, мне уже говорили о тебе, и затем не прошло ни одного дня, чтобы предо мной не произносили твоего имени. Я знаю даже вещи, которые ты уже забыл. Я знаю даже вещи, которых ты сам ещё не знаешь. Бедная маленькая Филлис повесилась позавчера на косяке твоей двери, не так ли? Ну вот, это начинает входить в моду. Лида поступила так же, как Филлис. Я зашла посмотреть на нее сегодня вечером, – она была уже вся посиневшая, но слезы ещё не высохли на её щеках. Ты не знаешь, кто это такая, Лида? Ребёнок, маленькая куртизанка пятнадцати лет, которую мать продала в прошлом месяце судовладельцу из Самоса, проезжавшему через Александрию, чтобы подняться вверх по реке, в Фивы. Она приходила ко мне: я ей давала советы; она ничего, ровно ничего не знала: даже не умела играть в кости. Я её часто брала спать в свою постель так как в те ночи, когда у неё не было любовников, и ей негде было ночевать. И она любила тебя! Если бы ты видел, как она прижимала меня к себе, называя меня твоим именем!.. Она хотела написать тебе. Понимаешь ли ты? Но я сказала ей, что не стоит…

Деметриос смотрел на нее, не слыша её слов.

– Да, это тебе все равно, не правда ли? – продолжала Хризис. – Ты ведь её не любил. Это меня ты любишь. Ты даже не слыхал, что я тебе только что говорила. Я уверена, что ты не мог бы повторить ни одного слова. Ты слишком занят рассматриванием, как устроены мои веки, как хороши, должно быть, мои губы, и как приятно было бы прикоснуться к моим волосам. А сколько других уже изведали это! Все те, все те, кто только хотел меня, удовлетворили на мне свои желания:. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Слышишь ли ты, я никому не отказывала!. . . . . . . . . .

. . В прошлом году я плясала нагая перед двадцатью тысячами народа, и я знаю, что тебя там не было. Не думаешь ли ты, что я прячу себя? Ах! зачем? Все женщины видели меня в бане. Все мужчины видели меня в постели. Только ты один никогда не увидишь меня. Я отказываю тебе, я отказываю тебе. Ты никогда, никогда не узнаешь ничего о том, что я из себя представляю, что я чувствую, ни о моей красоте, ни о моей любви. Ты отвратительный человек, самонадеянный, жестокий, бесчувственный и трусливый! Я не понимаю, почему ни у одной из нас не нашлось достаточно ненависти, чтобы убить вас обоих, друг за другом, тебя первого и потом твою царицу.

Деметриос спокойно взял её за обе руки и не отвечая ни слова, с силою склонил ее назад.

Она на минуту испугалась, но вдруг сжала колени, сжала локти, отодвинулась и тихо сказала:

– Ах! Деметриос, я не боюсь этого! Ты никогда не захотел бы взять меня силком, хотя бы я была слаба, как влюбленная дева, а ты силен, как Атлант. Ты хочешь не только своего собственного наслаждения, – ты главным образом хочешь, чтобы я его имела. Ты хочешь видеть меня такою, хочешь видеть меня всю, потому что ты думаешь, что я прекрасна, и я действительно прекрасна. А луна освещает не так сильно, как мои двенадцать восковых факелов. Здесь почти ночь. Да и не принято раздеваться на молу. Я не могла бы, видишь ли одеться без своей рабыни. Дай мне оправиться, ты мне больно сжимаешь руки.

Несколько минут они стояли молча, Потом Деметриос продолжал:

– Надо покончить с этим, Хризис. Ты хорошо знаешь, что я не буду насиловать тебя. Но позволь мне пойти за тобой. Как бы ты не была тщеславна, но эта честь отказать Деметриосу – обойдется тебе дорого.

Хризис продолжала молчать.

Он продолжал ещё более ласково:

– Чего ты боишься?

– Ты привык, чтобы тебя другие любили. А ты знаешь, что нужно давать куртизанке, которая не любит?»

Он начинал терять терпение:

– Я не прошу, чтоб ты меня любила. Я уже устал от любви. Я не хочу, чтобы меня любили. Я прошу, чтобы ты отдалась мне. Я дам тебе за это все золото мира. Я имею его здесь в Египте.

– Я имею его в своих волосах. Я устала от золота. Я хочу только три вещи. Дашь ты мне их?

Деметриос почувствовал, что она потребует сейчас чего-нибудь невозможного и с беспокойством посмотрел на нее. Но она улыбнулась и сказала медленным голосом.

– Я хочу серебряное зеркало, чтобы любоваться своими глазами на свои глаза.

– Ты получишь его. Что ты хочешь еще? Говори скорее!

– Я хочу резной гребень из слоновой кости, чтобы погружать его в мои волосы, как сеть в воду, освещенную солнцем.

– Затем?

– Ты мне дашь этот гребень?

– Ну да. Кончай.

– Я хочу ожерелье из жемчуга, чтобы раскинуть его на своей груди, когда я буду плясать для тебя в моей комнате свободные танцы моей родины.

Он поднял брови:

– И это все?

– Ты мне дашь это ожерелье?

– Какое ты только захочешь.

Она заговорила ещё более нежным голосом:

– Какое я только захочу? Я как раз это и хотела спросить. Ты мне предоставляешь самой выбрать свои подарки?

– Конечно.

– Ты клянешься?

– Клянусь.

– Чем ты клянешься?

– Чем хочешь.

– Клянись Афродитой, которую ты изваял.

– Ну хорошо, клянусь Афродитой. Но почему все эти предосторожности?

– Вот видишь… я не была спокойна… Теперь я спокойна.

Она подняла голову:

– Я выбрала свои подарки.

Деметриос почувствовал беспокойство и спросил:

– Как… – уже?

– Да… Не думаешь ли ты, что я приму какое-нибудь там серебряное зеркало, купленное у смирнского торговца или у неизвестной куртизанки? Я хочу зеркало моей подруги Бакхиды, отбившей у меня на прошлой неделе одного любовника и ещё насмехавшейся злобно надо мной во время небольшого кутежа, который она устроила с Триферой, Музарион и несколькими молодыми дураками, которые мне всё потом передали. Она очень дорожит этим зеркалом, так как оно принадлежало прежде Родопис, бывшей рабою вместе с Эзопом и выкупленной братом Сафо. Ты знаешь, это знаменитая куртизанка, зеркало её великолепно. Говорят, что Сафо смотрелась в него. Потому-то Бакхида так и дорожит им. У неё нет ничего в мире, чем бы она дорожила больше, но я знаю, где тебе его найти. Она раз ночью в пьяном виде сказала мне это. Оно спрятано под третьей плитой алтаря. Она каждый вечер кладет его туда, когда выйдет из дому после захода солнца. Пойди завтра к ней в это время и ничего не бойся: она уводит с собой и своих рабов.