Потерпев несколько последовательных неудач оказаться на свободе, Амидала собрала остатки сил, и так рьяно встрепенулась в руках бывшего любимого, что оба они едва не стукнулись головами, и лишь сейчас, в самый для этого не подходящий момент, на глаза Падме вдруг попался относительно начавший недавно заживать кривой порез на лбу Скайуокера.

- Твоя рана, Энакин… - в один момент позабыв обо всём, что было до этого, изумлённо воскликнула Амидала, почему-то вдруг завороженно уставившись на генерала, который так и отпустил её от неожиданности.

Рука женщины легко скользнула по голове Скайуокера и, только сейчас до конца осознавшая какую-то лишь теперь открывшуюся ей истину, сенатор заговорила дальше:

- Так вот откуда она появилась… Это Асока разбила тебе голову, а ты соврал, соврал мне, прикрывая её. Ты всё время мне врал!

От произносимых ей слов, Падме ещё больше затряслась, как тонкий листок на осеннем ветру, и в ужасе приложила руку к собственным губам, то ли для того, чтобы не продолжить говорить столь ужасную правду, то ли для того, чтобы её внезапно не стошнило от слишком сильного волнения.

Ровно в таком же шоке, как и его супруга, слушая неожиданное истеричное, но отчасти правдивое открытие сенатора, Энакин уже в который раз почувствовал себя до безумия виноватым, хотя опять же виноватым не во всём том, в чём его обвиняли в данный момент. И желание джедая объясниться, наконец-то сказать жене пусть и горькую, но правду, хлынуло через край.

- Я не врал тебе, просто… Не мог… Не успел рассказать! Рана и… Поцелуй… - запинаясь от некого рода невозможности подобрать нужные слова, мгновенно затараторил Скайуокер, но из-за своей неуверенной медлительности опять был жёстко перебит, причём перебит уже не в состоянии остановить поток ни своих эмоций, ни своих мыслей, ни своих оскорблённых высказываний Падме.

- Нет… Мне больше не нужны твои лживые оправдания, извращенец, - резко влепив генералу вторую пощёчину, гордо прервала его Амидала, - оставь их для своей мелкой проститутки, - женщина ещё раз судорожно задохнулась в истерике и, пуще разрыдавшись, абсолютно уверено, жёстко заявила, - Я с тобой развожусь! Сейчас же убирайся вон из моего дома! – переполняемая обидой, гневом и негодованием из-за нанесённого ей такого рода оскорбления, сенатор злобно ткнула аккуратным, наманекюренным пальчиком в сторону выхода, и вновь запнулась, будто на несколько мгновений задумавшись о чём-то, а затем уточнила, - Нет, убирайтесь вы оба! Вон! Вон!

С каждым словом повышая и тон и эмоциональность своих требований, чтобы джедай и его падаван незамедлительно покинули её жилище, Амидала уже буквально подпрыгивала на месте от того, как сильно она трясла рукой, указывая на «дверь» квартиры. Общее душевное состояние Падме сейчас было даже хуже, чем вообще возможно представить. И, наблюдая за ней со стороны, не трудно было понять, что полу обезумевшая от всех свалившихся на неё происшествий, оскорблений, правды, боли и горя, в данный момент «Ангел» была даже менее адекватна, чем накачанная Асока. Трезво осознавая, что действия Амидалы являлись не столь истиной реакцией на его признания, а скорее тяжёлыми последствиями покушения на сенатора Тано, Скайуокер догадался, что в данный момент он абсолютно ничего не смог бы сделать. Его супруга была так расстроена, так взволнованна, так взбудоражена, что она просто не улавливала и не принимала ничего, никакой правды, никаких знаков на словах или в действиях, кроме тех, что могла видеть в данный момент она. И донельзя опечаленному и невероятно боящемуся потерять любимую Энакину абсолютно не хотелось усугублять ситуацию, а всеми своими попытками оправдаться или объясниться он сейчас только делал хуже и хуже. От чего, совершенно расстроенно и тяжело вздохнув, так, будто на его плечах в данную секунду лежал весь груз проблем этого мира, Скайуокер, скрипя сердцем, решил подчиниться.

Быстро развернувшись, генерал, не сказав больше ни слова, ввиду их абсолютной бесполезности, спешно направился в сторону комнаты, из который доносился шум крушащихся предметов.

- Выпустите меня! Выпустите немедленно! – бушевала внутри, тоже совершенно неадекватная в данный момент и не получавшая того, чего ей хотелось, эгоистичная Тано, - Или я всё здесь сломаю, разобью, разнесу… Или я убью… - под конец перейдя не только на грубые пинки и удары руками и ногами по чему попало, в том числе и прочной металлической двери, а уже на вполне реальные для её нынешнего состояния угрозы, девушка хотела сказать «убью себя».

Однако, внезапно, преграда, отделявшая наркоманку от внешнего мира, сама устранилась так резко, что навалившаяся всем её весом на деверь тогрута, чуть было не упала на пол, едва удержавшись на тощих ногах, а перед девушкой в один момент предстал Скайуокер.

- Пошли, Асока. Мы уходим, - относительно спокойно и в то же время крайне обречённо произнёс генерал, аккуратно положив руку на одно из хрупких плеч Тано, чуть подталкивая ту в нужном направлении.

Явно попавшая врасплох, ничего не понимающая наркоманка, в итоге таки добившаяся своего, от изумления даже не нашлась, что сказать и, лишь как-то присмирев, удивлённо произнесла:

- Э… Ну, ладно…

А затем, покорно двинулась следом за учителем.

Всё ещё стоявшая посреди разгромленной «гостиной» и даже уже переставшая плакать Падме невероятно оскорблённым и обиженным до глубины души взглядом провожала когда-то столь близких ей людей, сегодня, в один день, в один момент, ставших для Амидалы чуть ли не злейшими врагами, причинившими ей такую боль. Видеть их, тем более, созерцать мастера и падавана, так называемых правильных джедаев, а на самом деле тайных любовников, вместе, было для сенатора просто невыносимо, непередаваемо жестокой пыткой. Наверное, от того, сломленная Падме, стараясь держаться как можно более гордо и отстранённо, позволила себе абсолютно по-хамски поторопить их, крича ненавистной «парочке» разнообразные гадости вдогонку:

- Правильно, вот и убирайтесь, мерзавцы, предатели, извращенцы! Убирайтесь вон!

Уже в который раз, сенатор до побеления костяшек сжала пальцы в кулаки и судорожно махнула обеими руками сверху вниз от бессилия и безысходности.

Её убитый голос болезненным эхом отдался в любящем сердце Энакина, просто мгновенно заставив того остановиться. На некоторое время задержав и бывшего падавана в «дверях», его теперь уже тоже бывшего дома, Скайуокер смело развернулся лицом к любимой, пытаясь заглянуть в её глаза, наладить духовный контакт, который передал бы всю искренность, всю правдивость его прощальных слов. Взгляды заплаканной Амидалы и абсолютно расстроенного генерала невольно встретились, и Энакин заговорил, хотя и понимал, толку от этого будет крайне мало, но в его душе до сих пор горела последняя самая мельчайшая толика надежды, что сквозь броню обиды на страшнейшее предательство в жизни, до сих пор любящее сердце супруги отзовётся на его мольбы и ответит… Пусть даже не сразу, но когда-нибудь, ответит доверием и правильным осмыслением произошедшего и произнесённого.

- Падме, я понимаю, ты сейчас слишком расстроена из-за всего случившегося, и поэтому ухожу, чтобы ещё больше не травмировать тебя. Но я вернусь, и мы всё обсудим. Конечно, тому, что тебе довелось пережить из-за нас, нет никакого прощения, мы… Я виноват, но Ангел, я всё же прошу и за себя, и за Асоку, твоего снисхождения…

Фразы и предложения, произносимые Скайуокером, звучали так красиво, так искренне и благородно, так идеально, но для обманутой и обжёгшейся Падме они уже ничего не значили. Все эти извинения, все эти раскаяния, нежности и мольбы о снисхождении казались ещё одной, отвратительной уловкой мужа-изменника обелить себя и свою драгоценную сумасшедшую ученицу. Вконец обнаглевшую развратную девчонку, которую Скайуокер защищал, ставил, превозносил больше и выше собственной законной жены. Девчонку, что разбила их с Энакином любовь одним своим появлением, что раз и навсегда разрушила, казалось бы, идеальный, счастливый брак. И от осознания этого, Амидале вдруг стало ещё противнее и больнее, как будто само существование Асоки выжигало в её умирающем сердце горючей кислотой огромную дыру пустоты, заполняемую лишь страданиями и отчаянием, злобой и ненавистью, унижением и гневом.