Только детей жалко. Заболеем мы тут все от холода.

Я, более не в силах слушать плач и жалобы детей, принялась с силой тарабанить по перегородке, разделявшей кабину водителя и багажный отсек.

Пусть этот Палач чёртов считает меня животным или мебелью, или кем угодно и сколько угодно, но с детьми нельзя так дико обращаться. Они ни в чём не провинились.

В перегородке незамедлительно открылось окошко.

– Чего надо? – пренебрежительно поинтересовался Палач.

Разве ему не слышно, что тут творится? Или он опять о чём-то задумался и вылетел из реальности? Как можно не реагировать на детский плач?

– Дети плачут. Им страшно без света. Можно нам хоть какой-нибудь фонарик? – жалостливо попросила я Палача, но мне далась эта просьба с великим трудом.

Моя душа в тот момент материлась и проклинала этого монстра, на чём свет стоит. А насчёт того, чтобы просить его о чём-то, и вообще речи не зашло бы никогда, если бы я находилась тут одна.

Окошко закрылось, и в багажном отсеке зажегся свет. Здесь стало находиться не так пугающе, но всё равно неуютно. И теперь, когда глаза мои видели все вокруг, а мозг понимал, что это за фургон и для чего он был предназначен, стало совсем не по себе.

Помещение багажного отделения оказалось относительно чистым и практически пустым. Не считая каких-то мешков, сложенных у задних дверей, и спального мешка с постельным бельем. По всей видимости, здесь поочередно дрыхли и "Иллюзия", и слуга, и Палач, пока спешили меня застать врасплох. Они определенно провели несколько дней в непрерывном пути и точно не останавливались надолго.

Обрадовало, что то постельное, которым я обмотала голые ноги – не носилки для трупов, и никаких пятен крови на нем не имелось. Однако, всё равно касаться этих вещей, а тем более укрывать детей и себя, зная, что на этом постельном спали до нас, было противно. Но иного выхода не оставалось. Либо это, либо замёрзнуть.

Вонь в фургоне стояла точь-в-точь такая, как в больнице в санчас. Причем, не только от пола, но и от стен тоже исходил въедливый запах хлорки. Здесь не раз всё перемывалось и дезинфицировалось.

Я не знала наверняка, но догадывалась, для чего существовал этот фургон, и что в нём перевозилось до нас. Судя по затертому полу – часто перевозилось. Явно не ценные вещи и не живые люди были тут пассажирами.

Вот для чего Палач приехал за мной на этом фургоне, а не на комфортабельной тачке. Он вовсе не собирался меня щадить не при каких условиях. Он бы труп мой сюда кинул и вывез на мусорку.

Если бы не Тимур.

Именно сын повлиял на то, что я до сих пор жива. А "Иллюзии" наконец-то нет. Это обстоятельство не может не радовать.

Но насколько этот вариант хорош для всех нас при том раскладе, что Палач, убив "Иллюзию", непременно навлечет на себя скорые неприятности в виде преследования и полиции, и людей Джамала, остаётся лишь догадываться.

Но если Палач посчитал, что так будет лучше, то заранее рассчитал все возможные риски, и нам с детьми ничего не будет угрожать. И фургон не будут обстреливать.

Надеюсь…

Через некоторое время, а по моим подсчётам прошло несколько изнурительных часов, дверь фургона открылась, впустив утренний свет в багажный отсек.

Всё бы ничего, но вместе с утром и солнышком я увидела хмурую рожу Палача, которую вообще никогда больше не хотела видеть.

Дети, тепло укутанные и согретые мною, хорошо спали, пока их не разбудил этот бездушный гад. А вот я не сомкнула глаз, моля Бога, чтобы этот гул и дребезжание железа вместе с холодом поскорее прекратились. И чтобы нас посетило чудо.

Даже когда фургон остановился, я не заметила, что стало тихо.

У меня в ушах до сих пор стоял грохот этой чёртовой железной будки.

– Что едят твои дети? – громко поинтересовался Палач своим неприветливым басом, чем и разбудил всех.

Позади него, в нескольких метрах, виднелся какой-то магазин и заправка.

Он не собирался морить нас голодом. Что меня удивило, если признаться. Оказывается, он в курсе, что мы, как и все другие животные, тоже есть хотим.

– Кашу едят мои дети. – безэмоционально отвечала я, принципиально отвернувшись от Палача.

Пусть знает наверняка, что я не хочу глядеть на его ненавистную морду.

– Конкретней. – Палач распахнул дверь ещё шире и жестом подозвал к себе детей. – Без разницы, какую кашу?

– Без разницы. Они любую едят. Только чтобы сладкая была, и на молоке. Можно сходить в туалет? – напыщенно поинтересовалась я, продолжая не смотреть ему в глаза.

– Тебе – нет. – Палач усмехнулся, снимая Марьяну с фургона. – Детям – можно. Что купить из основного?

– Подгузники, салфетки и воду.

Я насупилась и покосилась на Палача.

Чуть не заплакала при этом.

Неужели, мне придется выбирать, или под себя ходить, или умолять его разрешить мне сходить в туалет??? Это же уму непостижимо!

Я же не Тимур, который помочился ночью в памперс, покряхтел и уснул, несмотря на то, что он полный до краёв. Я не могу так. У меня нет памперса.

– Почему мне нельзя в туалет? – искренне недоумевала я. Я же без детей никуда не сбегу, если он не отпускает меня именно по этой причине.

– Потому, что я так сказал. – Палач взял Тимура на руки и какое-то время не опускал на асфальт. Всё любовался своим творением.

– Но мне надо. – дотошная я прервала его занятие.

– Потерпишь.

Палач пренебрёг моей просьбой. Зато помог детям вылезти из фургона и от души захлопнул дверь.

Оставил меня одну в этом чертовски угнетающем помещении и с сильной нуждой опустошить мочевой пузырь.

Вот же бессердечная тварь!

Я попробовала подергать дверную ручку, но безрезультатно. Разумеется, этот хмырина меня запер.

Я попробовала покачать ногами, чтобы обмануть себя и на время отвлечься от нужды, ставшей болезненной вследствие многочасовой терпячки. Но настолько замерзла за эту ночь, что не чувствовала пальцев, а онемевшие без шевеления ноги превратились как будто бы в чужие.

Разминая их и растирая на ходу, пока нервно нарезала круги по фургону, я беспрестанно сетовала на себя и свою глупость.

Хорошо, хоть детей одеть успела. А вот телефон с собой и банально необходимые вещи, к примеру, колготки или штаны со свитером, собрать не догадалась.

С другой стороны, если соседи вызовут полицию, а они обязательно её вызовут, и полиция станет меня искать, моё внезапное исчезновение посреди кровавой бойни будет выглядеть, как самое настоящее похищение.

Если меня вообще кто-то хватится, ведь я не успела ни с кем сдружиться из соседей.

Ещё через некоторое время, показавшееся для меня вечностью, я услышала приближающиеся к фургону детские голоса. Весёлые.

А затем открылась дверь в кабину и, спустя минуту, фургон тронулся.

Я же, подскочив в панике, почему Палач не вернул мне детей, ринулась к перегородке, и давай стучать по ней.

Окошко открылось.

– Где мои дети? – я извернулась и заглянула в водительскую кабину.

Там было тепло, сухо, шумно. Радио играло. Вкусно пахло чем-то сладким и кофе.

– Тут. Дочь захотела порулить. Вон твоя мама. Так что не плачь. – Палач указал на меня пальцем.

Марьяна, убедившись, что её не обманули, кивнула мне с довольным видом.

Она сидела на коленях у Палача, а Тимур, поднявшись на ноги, дотянулся ручкой до окошка и хвастливо показал мне новую машинку.

– Мама. Папа нашел мою Машу. Папа учит нас водить машину. – с гордостью сообщила Марьяна.

Я не заметила, что на руле имелась ещё и та самая кукла, которую дарила дочери на день рождения, потому что внимание зацепило совершенно другое.

Меня аж передёрнуло.

Папа?

Марьяна назвала эту мразь папой???

Не иначе, как он заставил её. Моя дочь знала, что отец её погиб. С чего бы он вдруг папой её стал?

– Мам, а ты хочешь к нам сюда? – поступило заманчивое предложение от дочери.