Примерно в это время я узнал, что «Запорожец» – не самая лучшая машина в мире.

У некоторых родителей моих детсадовских друзей были машины. В основном они являлись порождениями советского автопрома и волжского автозавода в частности. У нас был двадцатилетний «ушастый» «Запорожец» – заднеприводный гигант далекого украинского города, легкий в управлении и починке автомобиль.

Однако вскорости на столичных улицах замелькали элегантные иномарки с непривычными для отечественного уха названиями. Мы благоговейно произносили «Мерседес», «Опель», «БМВ». В жвачках Turbo и Bombibom, которые мы иногда жевали, нам попадались Bugatti и Ferrari. Волшебный мир иномарок закружил нас в своем диком танце.

Мы все мечтали, что однажды будем управлять этими роскошными уличными лайнерами. «Забивали» машины для себя. Мы знакомились с техническими характеристиками и в первую очередь, разумеется, обращали внимание на максимальную скорость.

И вот, томным летним утром, нам напомнили, что скоро нам всем предстоит идти в школу.

Я до сих пор не знаю, правильно ли поступили родители, отдав меня в 16-ую, а не в 127-ую школу. Я оказался в чужом районе, который находился в целой остановке от дома, я разом потерял всех детсадовских друзей, я был потерян и разбит.

1-ое сентября 1993 года был невыносимо пасмурным и хмурым днем. В другом садике, куда нас всех загнали, ярко горели лампы, неверный свет рассеивался плафонами, создавая желтый полумрак. Меня посадили с мальчишкой, который плакал и махал маме ручкой. Мне хотелось сделать то же самое, но я был обескуражен большим количеством новых и незнакомых людей и нервно сглатывал слюну.

Говорили какие-то речи, кто-то приглушенно всхлипывал, и было непонятно, что это за место, чем оно грозит неокрепшей детской психике и способно ли повлиять на будущее. С тех самых пор я словно всю жизнь стою на вокзале, встречаю и провожаю, здороваюсь и прощаюсь, люди мелькают, как вагоны скоростных поездов. Я не успеваю запомнить их имен, а они забывают меня уже на третий день. Временами я пытаюсь побежать за поездом, но он уходит, безвозвратно и навсегда…

Потом началась рассадка. Девочка, с которой меня посадили, была строга, сидела ровно и всегда держала руки сложенными по школьным канонам. Я, разумеется, проникся к ней симпатией, ведь мы сидели бок о бок, и сколько нам так предстояло сидеть, было неведомо никому.

Потянулась длинная канитель уроков. К обеду мои мозги кипели от всех этих логических задач, руки тряслись от бесконечных каракуль в прописях, сердце стучало от непривычных уроков физкультуры.

Мы постепенно знакомились. Парни мерялись длиной пеналов и крутостью автомобилей-моделек. Девочки сбивались в стайки и шушукались. В школу я впервые пришел в костюмчике со смешным ранцем с бабочками. Он был вместителен и прочен, я его любил.

В тихий час мы первое время, конечно, спали, особенно ближе к зиме. Но к концу первого года учебы самым престижным у пацанов было примерно за полчаса до подъема полностью одеться и лежать под одеялом в «готовом к употреблению виде». Мы даже соревновались, кто сможет одеться во всю одежду, вплоть до штанов.

Воспитатель из продленки раскусила нас довольно быстро. Кто-то неосторожно высунул облаченную в одежду руку и привлек внимание. Нагоняй последовал суровый. Но мы были почти второклассниками и все равно периодически одевались не в срок.

Мы оставались почти примерными детьми, почти не знали матерных слов и совсем не дрались. Правда, я как-то ругнулся некрасиво, за что был сдан учительнице, в свою очередь я свалил вину на кого-то из родных, была серьезная беседа, но мы, кажется, стали материться чаще и чаще.

А потом отец достал черно-белый монитор дюймов на 10, включил кассетный магнитофон, смахнул пыль с клавиатуры, извлек из шкафа новый джойстик и сказал, что теперь у нас есть компьютер.

Что такое компьютер, я не знал. В процессе я разобрался, что это громоздкое устройство, которое несет в себе всякие полезные ништяки. Например, калькулятор на «тыщу миллионов» цифр или мозговыносящую игру, в которой бита выбивает мячиком кирпичики.

Современным детишкам трудно представить, что когда-то самая простая игра грузилась с аудиокассеты минут шесть-семь. Все это сопровождалось жутким перезвоном, который нисколько не напрягал, потому как мы с отцом с нетерпением ждали загрузки. Бывало, старый магнитофон «Маяк» отстреливал кассету, а это означало, что весь путь нужно было проделывать заново. Я сидел с открытым ртом, глядя на это чудо инженерии.

Праздник в доме наступал, когда папа подключал цветной телевизор. Игра становилась не черно-белой, а раскрашенной яркими красками. По выходным я играл около часа. В будни я не мог самостоятельно все настроить и подключить. Это были тяжелые дни.

Учеба начала даваться мне неплохо. Я выписывал корявки в тетрадках, но больше умел и любил читать. Я знал простейшие данные об окружающем мире, но буксовал на «трех кругах», в которых надо разместить фигуры так, чтобы они соответствовали условиям задачи.

Мне помогали родители. Это было тяжело – педагоги из них не самые лучшие. Тем не менее мы постепенно осваивали мир цифр, знаков, слов и предложений.

В конце года я забыл в классе машинку и решил вернуться за ней. Впереди было лето, а там, как нам сообщили, мы переходили во второй класс, в «настоящую» школу.

Школа поразила меня деловитостью, обилием людей, контрольно-пропускным режимом в виде суровых вахтерш и необходимостью поднять руку, чтобы спросить разрешения выйти в туалет. Привычка контролировать свои естественные нужды очень помогает мне сейчас, особенно в районах, где с туалетами напряг.

Я научился выговаривать букву «Р» (спасибо логопеду), а мы оказались лицом к лицу с «Б» и «В» классами. Нас дразнили «ашками-какашками» и вообще считали за биомусор (ведь по глупой советской традиции считалось, что в «А» класс набирали лучших. Нас ставили в пример, и это неожиданно оказывалось плохо, если ты общался с ребятами из параллелей.

Во втором классе я пережил страшное унижение моей школьной жизни – меня на двадцать секунд закрыли в женском туалете. Я успел оценить его чистоту и приятность. В него было не страшно заходить, в отличие от мужского.

Старшеклассники с утра занимали позицию в темном предбаннике столовой и пугали нас красным фонариком-брелоком, с ревом выбегая навстречу. Мы слышали истории о том, что тех, кто не успел убежать, щекочут до потери пульса. Так я научился быстро бегать задолго до советов Форреста Гампа.

Нас ловили и мутузили дежурные, окрикивали учителя, нам не давали веселиться на переменах. Однажды я поднялся на третий этаж. Это было негласно запрещено, но уж больно интересно было попасть туда. Журналистский нюх привел меня в запретное царство очень быстро.

Там я увидел загадочные кабинеты, наполненные какими-то длинными жирафами (старшеклассниками), нереальное движение и симпатичных девчонок.