— Знаю что? — наконец, твердо спрашивает он. Его голос, как и холодный утренний воздух, отрезвлял.

— Меня. Только ты знаешь, что со мной. Я не могу спать, не могу дышать, я чувствую, что теряю контроль. Чувствую, что все рушится, а теперь еще и этот мальчишка… столько времени рядом с ним… я… — я почувствовал, как моя рука дрогнула от чужого прикосновения.

Он приблизился ко мне вплотную. Его холодные тонкие пальцы дотронулись до моей щеки, призывая замолчать. Он и так видел, что со мной происходит, и в его глазах теперь, наконец, что-то появилось — уверенность. Он знал, что делать с таким мной.

— Даллон, — я опустил голову и еле-еле коснулся воротника его белой рубашки носом. Сквозь нее просачивался тот самый тонкий аромат его тела, холодный, неживой, в отличие от Брендона, но я знал этот запах лучше, чем собственное имя, я жил им на протяжении долгих лет. И он напоминал мне о многом, о том, что у нас было, о том, что мы пережили. Он словно переносил меня на век назад, в прошлое, и вот уже живы мои родители, мои братья, мои друзья из цирка. Воспоминания снова оживают в моей голове, снова отзываются в моем сердце. Они настолько яркие, насколько не были реальные события.

А после снова мрак, снова мертвые люди, которых я когда-то похоронил, снова его холодная улыбка и жесткий взгляд. Но он нужен мне, прямо сейчас он нужен мне, как и когда-то больше сотни лет назад, когда вся моя жизнь была лишь для него.

Я поднял на него свои глаза, встречаясь с ним взглядом. Даллон медленно водил ладонью по моей шее, пока не стиснул ее в сильной хватке, притягивая меня еще ближе. Его губы прикоснулись к моим, и это был не нежный поцелуй влюбленных, это был раздирающий поцелуй старых любовников, пропитанный противоречиями и взаимной ненавистью. Грязный и страстный, он поглощал нас и отпускал все то, что гложило меня ночами, что не давало мне спокойно жить все эти годы.

Даллон с силой вырвал несколько верхних пуговиц на моей рубашке, оголяя мою шею и часть груди. Его губы почти коснулись открывшейся ему части кожи, но остановились. Так близко, что я ощущал его сбивчивое дыхание. Он чувствовал запах человека, оставшийся на мне. Запах Брендона. Даже я его чувствовал. С тех пор, как мальчишка появился, его аромат чуть ли не въелся мне в кожу.

— Пахнет солнцем, — прошептал он мне в шею, прежде чем вцепиться в нее зубами. Тихий вскрик вырвался из меня, и я почувствовал давно забытое ощущение, когда я могу делать все что угодно со своим партнером.

Рубашка Даллона с тихим шелестом упала на пол, когда я, сорвав пуговицы, стянул её с его тела. Его прикосновения были чем-то очевидным, но таким давно забытым. Я снова становился тем молодым новообращенным рядом с ним, снова терял любую волю, подчиняясь ему. Но мне было это нужно.

Даллону хватило меньше минуты, чтобы стянуть остатки моей одежды и избавиться от своей. Он сделал резкий шаг вперед ко мне, и я, дернувшись назад, упал на постель — ту самую, на которой он лежал несколько минут назад. Она не хранила его тепло, не запоминала запах. Ничего человеческого не было в нас обоих, и это было прекрасно в каком-то смысле.

Он навис надо мной, снова заключая мои губы в жесткий поцелуй. Его рука надавила мне на плечо, заставляя лечь, и, как только я подчинился ей, он, перевернув меня на живот, прошелся пальцами по спине, оставляя дорожку из холодных прикосновений. Я не видел, но знал, чувствовал его взгляд на себе.

Даллон схватил меня за шею, заставляя резко поднять голову вверх и слегка придушив. Его пальцы больно надавливали, а губы стали целовать мой подбородок, опускаясь ниже. Я дотянулся рукой до его волос, цепляясь за них, притягивая его ближе к себе и даря глубокий поцелуй. Это усыпило его бдительность, и долгожданная кровь попала на кончик моего языка, когда я резко прокусил его губу.

Даллон резко отстранился от меня; он был разозлен.

— Дрянь, — бросил он, прежде чем заставить меня наклониться и прогнуться в спине. Его пальцы больно проникли внутрь, заставляя издать рваный вскрик. Два, три — я потерял им счет. Он не подготавливал — он наказывал, причинял боль. И, черт возьми, это самое меньшее, что он может.

Даллон вытащил пальцы, и спустя секунду я почувствовал разрывающую резкую боль. Я зажмурил глаза до потемнения, и из моего горла даже не мог вырваться полноценный крик. Я словно задыхался от этой боли и в тоже время дышал ею. Запах моей крови наполнил комнату почти мгновенно. Он вышел из меня, и я почувствовал прикосновение его пальцев к месту увечья.

Обернувшись, я увидел, как он заворожено наблюдал за размазанной по его пальцам красной жидкостью. Глаза его словно сверкали, зрачок терялся в их голубизне. Он казался обдолбанным наркоманом, когда взглянул на меня. Языком он осторожно провел вдоль пальцев, слизывая кровь, и я с замиранием и без того еле бьющегося сердца наблюдал за этим. Вкус моей крови вывел его из себя. Белые клыки полностью вышли, и весь его вид говорил о том, как он желал убивать. Он был ужасен на самом деле. Он был прекрасен для меня в любом случае.

Крови на его пальцах было ему недостаточно, так что Даллон, наклонившись, провел языком по месту разрыва мышц, которое все еще кровоточило. Я отвернулся, я не хотел видеть этого. Его прохладные касания приносили облегчение, и я чувствовал процесс собственной регенерации, но он, не дав ране полностью затянуться, снова вошел.

Это была его садистская игра: боль, облегчение, боль, боль и снова боль. Мы оба обожали эту игру когда-то.

Его движения сразу стали быстрыми, уверенными. Я выгнулся, стараясь всеми силами удерживаться на руках и не падать. Пальцами Даллон вцепился мне в бока и продолжал толкаться с безумной силой. Мне не было плевать на боль, проходящую сквозь все тело, — я упивался ею.

Его стоны мешались с моими, его запах имел схожесть с моим. Мы были связаны всегда, мы были неразрывны. Он наклонился, почти навалившись на меня, и снова я почувствовал хватку на своей шее. Уикс притянул меня ближе к себе и, вцепившись зубами в мое горло, надорвал тонкую кожу, позволяя крови стекать вниз и марать простыни под нами. Он больно высасывал мою кровь, продолжая движения внутри меня. Мне казалось, я терял сознание от подобного всякий раз, но я вампир, мой болевой порог выше, чем у людей, и держусь я при подобном дольше.

Я чувствовал, что теряю последние силы держаться, и поэтому, резко дернувшись, я оттолкнул от себя Даллона. Он неуверенно посмотрел на меня затуманенным взглядом, не понимая, зачем я остановился. Я положил руки на его плечи, заставляя лечь на спину, и забираясь сверху. Пришла моя очередь.

Его руки крепким кольцом объятий прижали меня к себе, и он снова вошел в меня. Боль не была уже столь сильной из-за быстрой регенерации, что только разозлило меня. Она была нужна мне.

Я совершил движение и услышал очередной его вздох. Мы вернулись к прежнему ритму, двигаясь быстро, непрестанно. Я снова вцепился в его волосы, заставляя его склонить голову вбок, открывая мне шею.

Мой язык сначала медленно касался его кожи, очерчивая место будущего укуса. Мои клыки давно вышли, поэтому я не тянул слишком долго. Я с какой-то неведомой мне ранее жестокостью разрывал его кожу, кусал так сильно, что Даллон недовольно вскрикивал и больно стискивал меня в объятиях. Но он не отпускал. Он привык. Бывало гораздо хуже, когда я был новообращенным и желал убить его всякий раз, когда он просто был рядом. Сейчас я был очень близок к этому. Его кровь по-прежнему была со смешанным горьковато-сладким вкусом, отдавала стальным, но это был лучший вкус вампирской крови, что я знал. Так же, как и он — вкус моей. В былые времена я предпочитал эту кровь любой человеческой.

Он пытался оторвать меня от своей шеи, на которой я оставил несколько глубоких следов, но все его попытки проваливались. Тогда он просто сдался, прижимаясь ко мне еще ближе, и под чуть ускоренное биение наших сердец и рваные неритмичные толчки вцепился в мою шею ответным укусом.