— Луи, нам надо поговорить, — сбивчиво произносит он. Томлинсон странно смотрит то на него, то на Синтию. — Это быстро, всего на минуту, проверить, эм… кое-что.

— Гарри, сейчас не лучшее время, — усмехается тот. — Мы и так опоздали. Давай, иди, спой на бис.

— Нет, сначала мне нужно кое-что сказать.

— Ну, так скажешь потом! Все ждут, — Томлинсон кивает в сторону, где слышатся приглушенные крики толпы. Несколько пар глаз выжидающе смотрят на Гарри, пока он мнется в нерешительности, увести ли Луи подальше от чужих взглядов. Куда-то, где он сможет, наконец, спасти их обоих.

— Но это важно!

Все оборачиваются, пялясь на него как на ненормального. Гарри и не думал, что звучал настолько пораженно, но Луи нет никакого дело до его поражений.

— Иди на сцену, Гарри, — качает головой Томлинсон.

— Всего минута.

— Нам надо идти, Гарри, — грустно отзывается Найл. Гул толпы поднимается и затмевает всё.

Гарри делает неустойчивый шаг назад, и даже если он не хочет сдаваться, он недостаточно силен, чтобы бороться дальше в одиночку. Он может спеть на автомате любую свою песню, сыграть на гитаре что угодно, быть пустой оболочкой и притворяться на сцене. Но за кулисами он не может лгать, и он устал от слабости, которая наполняет его тело этим бременем лжи.

Луи провожает его взглядом, и Гарри чувствует, что не один он съедает сам себя смятением, но, в конце концов, никто из них не останавливает эту чертову пантомиму. Они слабаки. Трусы. Оба.

Гарри допевает последнюю строчку, и его улыбка полна облегчения, потому что все закончится уже сейчас. Луи выходит на сцену, обнимает его так ярко, но холодно, как для хорошего кадра. Ухмыляется и приступает к своей «импровизированной» речи в микрофон. За его глазами скрывается правда, и только Гарри её видит, он знает, что они сами довели друг друга до этого, сами пришли к этому пути. Но ему так больно от обиды, когда он замечает пустоту в глазах Луи, слышит его лживые слова, когда знает, какие бы были настоящими.

Луи говорит:

— Я так горжусь тем, что ты сейчас здесь, на этой сцене, Гарри.

Но на самом деле, он бы сказал:

— Это был долгий путь тебя и меня, но в итоге мы здесь, и ничего больше на самом деле не имеет значения.

И это было бы абсолютно другое «я люблю тебя».

Но вместо этого он слышит:

— Ты выйдешь за меня?

И Гарри еще никогда не ненавидел Луи сильнее, чем в этот момент.

Он игнорирует тишину зала, игнорирует биение своего сердца. Ему нужна правда, именно в этот момент.

Он отвечает:

— Нет.

***

Гарри принимает решение оставить на время все, как есть. Некоторые вещи стоят ожидания, и он надеется, что сейчас, если он переждет грядущую бурю и даст Луи небольшую передышку, им обоим будет проще принять чувства внутри Стайлса. В конце концов, Гарри все еще не уверен, стоит ли это того. Ощущения схожи с чем-то глупым и подростковым, будто он школьник, а Луи бойфренд его лучшего друга. И есть одна проблема — Гарри вроде как влюблен, но есть ли смысл рисковать всем ради этого? Он, конечно, романтик, но реальность не настолько романтична.

Между ними все еще стоит долбанный контракт, помолвка, распад группы Луи, всеобщее внимание к их личной жизни, и еще куча дерьма, которое надо преодолеть, чтобы лишь на шаг приблизиться к Томлинсону. И то, лишь для того, чтобы тот оттолкнул на три назад.

Гарри нервничает. Времени осталось слишком мало, пиар-кампания вокруг их фейковой пары и предстоящей помолвки разрастается в пугающих масштабах. Он так много думал об этом в последнее время, и теперь не уверен, что правильно, а что нет. В голове мелькают слова Гинзберга «Первая мысль — лучшая мысль», а о чем собственно подумал Гарри, когда впервые увидел Луи? Он помнит, что поразился тому, каким страстным выглядел Томлинсон на сцене. Дело было даже не в музыке, которую он исполнял, дело было в нем. Он сам был как музыка — непостоянный, колеблющийся, завораживающий. Если Гарри и не влюбился в него тогда, то все равно был где-то на грани этого чувства.

Сейчас он немного на грани от этого чувства.

— Так ты признался ему? — спрашивает Найл. Найл — светлая душа, увидев Гарри во вторник поздно вечером на пороге его квартиры, лишь обнял и по-доброму похлопал по плечу. Очевидно, даже глаза Гарри выдавали все, что произошло часами ранее.

— Конечно, нет, — то ли раздраженно, то ли печально говорит он. — Я трус, чего ты от меня хотел?

— Что случилось?

— Это было неподходящее время, вот и все, — пожимает плечами Стайлс.

— Неподходящее для чего?

— Для признания, чего же еще.

Сердце Гарри стучит по заведенному резкому ритму, но ритм какой-то не тот. Что-то неправильно, но он не знает что.

— Все равно стоило сказать, — говорит Хоран.

— Это был не тот момент, понимаешь? Просто надо подождать.

— Гарри, позволь сказать тебе одну вещь. Видишь ли, для любви нет подходящего момента. Если Луи тебя не любит, то любой момент будет неподходящим, и наоборот, если он чувствует тоже, что и ты — то не имеет значения, когда вы узнаете об этом.

Гарри чувствует, как холодок проходит по спине.

— Где ты только этого понабрался? — спрашивает он. Найл улыбается, словно все эти вещи абсолютно очевидны, и улыбка его рождает надежду.

***

Иногда Гарри кажется, что ждать любви, это все равно, что кричать в пустоту — толку никакого, но возможно кто-нибудь и откликнется. Ждать, что откликнется Луи — это даже и не тысячная доля вышесказанного. Это как кричать в космос, надеясь, что на Плутоне тебя услышат. Но только на Плутоне нет жизни, и в легких Гарри тоже её осталось уже катастрофически мало. Он спотыкается, но это чепуха, когда его спина встречается с кирпичной стеной клуба, это тоже глупость. Но когда он заглядывает в глаза Луи — вот что причиняет настоящую боль.

— Какого черта, — шипит Томлинсон ему в лицо, пока Гарри пытается ухватиться за него, как за последнюю крупицу реальности. — Какого черта, Гарри! Ну, отвечай, ты, ублюдок!

Он трясет его, затылок встречается с камнем позади. Но это даже не настоящая боль. Его грудная клетка вот-вот рассыплется.

Луи снова кричит на него, но, не получив никакого ответа, срывается на потертом рыжем кирпиче, врезая по нему что есть силы.

— Я не мог сделать этого, — качает головой Гарри. Ему жаль, действительно. То, во что этот вечер превратится завтра, станет большой проблемой. Но он больше не может.

Томлинсона выводит из себя его ответ, он дергается, как ошпаренный, и снова яростно смотрит на Гарри.

— В чем твоя проблема? Мы сделали уже так много, Гарри, блять! Зачем?

— Я не хочу делать это! Это тяжело, я не могу больше обманывать самого себя!

— О чем ты говоришь? Все было нормально, у тебя не возникало проблем с самообманом, когда ты ложился ко мне в постель!

— Что?

— Думаешь, я поверю, что это была безысходность? Просто сексуальное неудовлетворение?

— Это другое.

— С хрена ли другое? Ты почему-то мог переступить через себя тогда, или это было потому, что тебе что-то было нужно? Может, сейчас что-то изменилось? Например, то, что я падаю на чертово дно?

— О чем ты говоришь?

Луи кивает сам себе, будто познал самую большую истину в своей жизни.

— Это твоя месть? Или может, ты просто решил избавиться от лишнего балласта?

Гарри пораженно смотрит на него.

— Я не мщу тебе, Луи.

— Тогда почему ты сделал это?! Почему сейчас, когда Джордж повсюду пиздит о том, что я одной ногой в наркологии, и что я разрушил группу? Почему сейчас, когда все вокруг ненавидят меня? Почему?

— Я просто…

— Что? Ну что, Гарри?

— Я люблю тебя!

Луи замирает, Гарри замирает. Время останавливается. Ночь разрезает звук их дыхания. Гарри первым поднимает глаза, ожидая чего угодно, но только не того, что Луи развернется, и облегченно вздохнет.

— Бред.

Он делает вид, будто ничего не слышал, будто слова Гарри пустой звук, всего лишь вибрация в воздухе. Пустота, отправленная в пустоту. Сообщение до Плутона.