Около двери он останавливается, чтобы перевести дух и слышит, как эти двое говорят на повышенных тонах. Подслушивать, конечно — нехорошо, но очень познавательно.

— Рон, нет, — железным тоном отвечает на какой-то вопрос Грейнджер.

— Слушай, — голос Уизли тоже звенит от злости, — я не против твоего обучения, твоей карьеры и чтобы ты занималась тем, чем хочешь. Я не дурак, и все понимаю. Но, знаешь ли, когда ты меня и близко не подпускаешь, а потом срываешься в Хог… Что я должен думать? Скажи прямо, у тебя кто-то появился? Я не верю, что все из-за учебы. Ну не верю.

— Рон, мы сто раз это обсудили! Просто… просто сейчас…

Уникальный случай: Гермиона Грейнджер, у которой всегда на все есть ответ, не может подобрать слов!

— Да ничего не просто! — взрывается Уизли. — Я места себе не нахожу! Мать вопросы задает, Джинни надо мной подшучивает. Что происходит, Гермиона? Ты же сама хотела быть со мной! Я из-за тебя оставил Лаванду!

— И жалеешь теперь?

— Иногда да, — бросает Уизли. — Она, конечно, умом не блистала, но с ней было все предельно ясно, и она меня любила, в отличие от тебя.

Северус отходит, а потом, нарочито громко топая, стучится в дверь и тут же распахивает ее, обводя помещение грозным взором.

— Мисс Грейнджер, мистер Уизли? — он выжидает, с интересом переводя взгляд с одной на другого.

— Рон уже уходит, — ровным тоном сообщает Грейнджер. — Я могу его проводить?

— Сделайте милость, — он отходит от двери, позволяя им пройти.

— Не стоит напрягаться, все, что хотел, я выяснил, — и Уизли уходит один, напоследок саданув дверью.

— Извините, — Гермиона отворачивается и начинает что-то писать в своем дневнике. Ее рука подрагивает.

Северус подходит и встает рядом.

— Вы еще можете его догнать, — говорит он.

— Зачем? — она перестает писать, бросает перо и смотрит в сторону. — Он прав, с Лавандой Браун ему будет лучше. Она все время смотрела ему в рот, а я…

— Возможно, он не хочет, чтобы Браун смотрела ему в рот? Возможно, ему, возможно, нравится именно ваш ужаснейший характер?

Грейнджер наконец-то переводит взгляд на него.

— Вопрос не в том, что хочет он, а в том, чего хотите вы, мисс. Ну же — догоняйте, он не успел уйти далеко, — добавляет он.

Она снова берет в руки перо и продолжает писать, даже не удостаивая его ответом.

— Вот-вот, — ворчит Северус, сам не понимая, почему ему хочется улыбаться, — жуткий характер!

— У вас не лучше, — замечает она. — Кстати, на вашем столе записи по последнему этапу приготовления образца номер четыре. Посмотрите. Я изменила порядок рун и результат оказался неожиданным, мы строили совершенно иные гипотезы.

Через минуту он забывает о Рональде Уизли и своем дне рождения и погружается в работу.

Минерва все же не сдерживает обещание и вечером Сесиль приходит к нему с подарком, оживленная, будто и правда в его комнатах — праздник и все ждут только ее.

— Я знаю, ты не хотел праздновать, но мы же можем сделать вид, что просто так встретились?

— И ты просто так принесла мне подарок?

— Почему нет? Ну же, посмотри! — она сама распаковывает сверток, достает красивый, шитый серебром по изумрудному, шлафрок. — В нем не будет холодно зимой и не будет жарко летом. Примерь!

Вещица красивая, но Северусу по вкусу его старый, кое-где основательно потертый халат. Он смотрит на подарок, стараясь не кривиться, и думает, что скоро Сесиль начнет менять тут мебель, переберет и изменит весь его гардероб и хорошо, если на этом успокоится. Он сдерживает вздох, благодарит ее и уже привычно раздевает. Он не может не удивляться — то, что недавно дарило столько эмоций, заставляя тело растворяться, а душу — парить, теперь становится чем-то вроде чаепития — мило, приятно и помогает занять время. По краю сознания плывут мысли, что им не хватает настоящей увлеченности друг другом, не хватает чего-то важного, но оргазм опустошает разум не хуже окклюменции, и Северус засыпает, сжимая Сесиль в объятиях.

На следующее утро, после завтрака, он, по чистой случайности, провожает мадам Помфри в больничное крыло. Поппи всегда не против поболтать с ним и нет нужды выдумывать повод. Когда они приходят, он спрашивает, грозно насупив брови:

— Поппи, это ты меня остригла, пока я валялся в беспамятстве?

— Ну… ты понимаешь, Северус… — Поппи идет красными пятнами. Видимо, она давно ждала этого разговора. — Там было столько крови. Мисс Грейнджер молодец, она сделала все, чтобы ты выжил, но все равно… столько крови, а пока ты лежал, уж прости, у нас было столько пациентов, что было немного не до сохранения твоей прически.

— И что мне делать с этим теперь? Я похож… я даже не знаю, с чем это можно сравнить, — заявляет он. — И они мне мешают!

— А лохмы вечно немытые, значит, не мешали? — Поппи упирает руки в бока.

— Ты знаешь, работа с зельями… — объясняет он ей в тысячный раз.

— Садись, Северус, — она ставит перед ним стул. — Я так понимаю, тебя надо постричь?

— Хуже не будет. Можешь все это сбрить.

— Не стоит подвергать детей такому испытанию — у тебя не тот череп, чтобы щеголять им, а у детей хрупкая психика.

— Это у меня от них уже хрупкая психика, — он снимает сюртук и садится на стул.

Через полчаса он выходит из больничного крыла, вполне довольный собой.

— Оу… — Грейнджер в классе собирает свои пергаменты и, увидев его, замирает в удивлении. — Вы подстриглись.

— Что вы? Не заметил. Это опять Поппи во сне, — говорит он совершенно серьезно.

Она хмурится, не зная, как реагировать, а его это забавляет.

— Грейнджер, мы не подружки, собравшиеся в Хогсмид, чтобы обсуждать мою внешность. Что у нас по плану?

— Мы вчера закончили всю практическую часть, теперь только аналитическая работа. Завтра, завтра же начинаются занятия, так? Я решила, что надо убрать свои вещи. И микроскоп.

— Микроскоп понадобится, записи тоже, но вы правы, хранить здесь слишком рискованно. Студентам под силу уничтожить абсолютно все… Значит… — он думает секунду, — рядом с моей комнатой есть еще одна, перенесем все туда.

Они споро разбирают записи — что-то уничтожают, что-то складывают в стопку. Потом Грейнджер занимается ножами, а он уносит и ставит на место котлы и прочую утварь. Они наводят порядок до обеда, почти не разговаривая, но Северусу спокойно и хорошо, как бывает только когда он один. Грейнджер, надо отдать должное, иногда умеет быть почти незаметной. Он смотрит на неё: она сосредоточенно разбирает последние склянки и то и дело вздыхает.

— Прекратите вздыхать, вы поднимаете пыль.

— Нет тут пыли, я вчера ее уничтожила, так что могу вздыхать сколько захочу, — дерзит она.

— Уизли? Жалеете, что не догнали и не вернули? — говорит он как можно равнодушнее.

— Не только. Я уже устала мучиться сомнениями. Хочу, чтобы все было просто и ясно. Как раньше.

— Ой ли. Мне кажется, просто и ясно не было и раньше.

— У нас была цель, а сейчас мне иногда почти все кажется бессмысленным по сравнению с войной.

— Даже наша работа?

— Нет, — она мотает головой. — Иногда это единственное, что меня заставляет слезть с кровати. В этом же есть практическая польза, так? — спрашивает она с надеждой. — Наша работа кому-то поможет?

— Конечно, мисс, — он подхватывает микроскоп и специальный ящик с ручкой для переноски фиалов с зельями. — Берите пергаменты. Так вот, наша работа в первую очередь поможет мне. Время приготовления мы сократили, а качество повысили. А потом мы опубликуем этот труд, он станет доступным для других волшебников-зельеваров и облегчит жизнь еще и им. А если, не приведи Мерлин, опять кто-то захочет повоевать… Вы же понимаете, возможность быстро приготовить то же кроветворное во время военных действий и возможность долго хранить готовые зелья без дополнительный усилий — дорогого стоит.

— Спасибо! — искренне отзывается она, наконец-то берет бумаги и выходит из класса.

— Кстати, как насчет того, что остаться в Хогвартсе еще на год, преподавать зелья? — спрашивает он как бы между прочим.