Тони пришел бы в восторг. Он был, конечно, тем еще мелким пакостником, но внезапно я поняла, что скучаю по нему. Скучаю по его острым коленкам и дырявому свитеру и по тому, как брату всегда было плевать, что о нем подумают. И с какой отчаянной любовью он заботился о маме, так что порой даже я его не понимала. Эта любовь стала еще сильнее после того, как папа ушел на войну. Я уставилась в окно на домики и людей на улице. У лавки мясника выстроилась очередь. Здесь не было руин, которые остаются после бомбежек. Может, здесь вообще не было войны. С трудом верилось, что не далее как сегодня утром мы с Олив попрощались с мамой в стенах Рэннли-Корта, а теперь уже ехали на роскошном автомобиле в свой новый дом. Странно было сидеть в салоне с этими незнакомыми людьми, но ни страха, ни неловкости я не испытывала. Женщина то и дело поворачивалась и улыбалась нам, спрашивая, все ли в порядке, и указывая на различные важные места, которые мы проезжали.

– Это деревенская школа, – сказала она, – вон там магазин, а здесь почта. Отсюда вы сможете отправлять письма домой.

Я покосилась на Олив, чтобы узнать, не расстроило ли ее упоминание о доме, но она, судя по всему, даже не обратила внимания.

Проехав через деревню, мы свернули на дорогу, возле которой стояла старая каменная церковь. За ней тянулось поле.

– Что это? – вдруг спросила Олив.

– Где, милая? – не поняла женщина.

– Вон то, с ножками. Такое грязное. И вот еще, и вон там… С ума сойти можно! Да их тут целая сотня, чтоб мне провалиться!

– Это овечки, милая.

– Овечки?

– Да.

– Но овечки ведь должны быть белые, разве нет? Как белые облачка на ножках!

– На картинках они такие, но в жизни овечки ходят по грязным полям и успевают испачкаться.

Олив скривилась.

– Неправда, – продолжала настаивать она. – Овцы не такие должны быть.

– Может, это только у нас в Уэльсе овцы такие грязные, – предположил мужчина.

– Ну может. – Олив нахмурилась и прижалась носом к оконному стеклу. – Не похожи они на овец, – повторила она с глубоким недоверием.

– Ну в Лондоне-то вряд ли живет много овец, милая.

– Их там вообще нет, – вставила я.

– Вот видишь.

Олив это не убедило, и она продолжала бросать недовольные взгляды на грязных овечек.

Еще немного, и мы въехали через большие железные ворота на усыпанную гравием подъездную дорожку. Машина остановилась.

– Вот мы и прибыли, – объявил мужчина.

Все выбрались из машины. Мы замерли, глядя на дом, где нам предстояло жить. Это был прекрасный старый особняк, к тому же просто огромный.

– И в какой же части вы живете? – спросила Олив, с восторгом уставившись на открывшийся перед ней вид.

Женщина с улыбкой посмотрела на нее:

– Во всех сразу, пожалуй.

– Только вы двое и больше никого?

– Олив, – одернула я сестру, – это невежливо.

– Прости, Нелл.

– Ну теперь нас четверо, – поправила дама, и мы все улыбнулись друг другу. – Этот дом называется «Понт-ир-Хириан». Это означает «длинный дом в лощине». Красиво, правда?

– А что такое лощина? – спросила Олив.

– Это как бы низина, – объяснила женщина.

– А низина – это что?

– Черт подери, Олив, ты прекрасно знаешь, что такое низина, – возмутилась я.

– Правда? – протянула она.

– Да, правда.

Олив посмотрела на меня с недоверием.

– Помнишь спуск у нас за домами?

– С которого можно съехать на попе, когда выпадает снег? Да!

– Вот там и есть низина.

– Это был частный особняк, но теперь он принадлежит церкви, – объяснила наша дама, продолжая с улыбкой смотреть на Олив. – Мой муж священник, поэтому мы здесь живем, но сам дом не наш.

– Значит, вы тоже арендаторы, прямо как мы?

– Именно так.

– Если честно, сами мы бедны как церковные мыши, – сказал пастор.

Олив хихикнула:

– Значит, вы совсем как мы.

– Так и есть, – произнесла жена священника. Взяв Олив за руку, она повела ее к дому.

Парадная дверь была зеленой, а у входа лежал колючий коврик с надписью: «Добро пожаловать». Возле коврика в ряд стояли две пары сапог: большие мужские и еще одни поменьше, женские. Еще там была подставка для тростей и зонтов. Над крыльцом был небольшой деревянный козырек. Олив посмотрела на даму и улыбнулась, слегка подпрыгнув на месте. Думаю, она уже представила, как ее ботиночки будут стоять на крыльце рядом с обувью этой красивой женщины. На меня вдруг навалилась усталость. Я была счастлива, но ужасно утомилась.

Я немного отстала, чтобы еще раз взглянуть на дом. Никогда в жизни не видела таких больших особняков. В Бермондси мы жили в доме из красного кирпича – точнее, он был красным изначально, но теперь посерел и покрылся копотью, так что цвета уже не разглядеть. Этот особняк тоже был из кирпича, но бледно-желтого цвета, как будто выгорел на солнце. По стенам и крыше вился зеленый плющ. Его листья нависали над окнами, блестевшими в лучах вечернего солнца. Крыша была покрыта черепицей. Я увидела, как в дырочку в кровле влетела маленькая птичка с веточками в клюве. Значит, она строит гнездо. Скоро над крышей начнут виться птенцы, и мы сможем это увидеть.

С обеих сторон длинного особняка виднелись печные трубы, из которых тянулись вверх тонкие струйки дыма. В доме будет тепло. Я подняла взгляд на окна второго этажа, каждое с занавесками по обе стороны, с цветами на подоконнике, и мне тут же захотелось оказаться внутри и выглянуть оттуда на улицу.

Я взяла свой кулек, следом за всеми поднялась на крыльцо, вошла в зеленую дверь, которую оставили открытой, и оказалась в своем новом доме.

На следующее утро меня разбудил солнечный свет, лившийся в небольшое окошко. Какое-то время я просто лежала, наслаждаясь теплом и уютом и думая о Тони. Я надеялась, что он благополучно добрался до дома. Хотела бы я знать, что сказала мама, когда братец заявился обратно. Я подозревала, что в глубине души мама была рада его видеть, ведь с ним ей будет не так одиноко. Олив все еще крепко спала. Она, как всегда, лежала на животе, подсунув ручку под щеку. Я окинула взглядом комнату – теперь она показалась мне еще красивее, чем вчера вечером. Нас уложили спать наверху, прямо под крышей. В комнате были скошенные белые стены, а через потолок тянулась перекладина из темного дерева. Огромная кровать занимала почти всю комнату. Одеяло было мягким, бледно-голубого цвета с желтыми цветочками по краю.

Дома мы спали, втиснувшись вдвоем на крошечную койку. Такой роскошной кровати у нас никогда не было, да и одеяла тоже. Мы спали под колючими коричневыми покрывалами, а когда становилось совсем холодно, отец приносил пальто и укрывал нас. По крайней мере, теперь мне в лицо не упирались пятки Олив. На противоположной стене висела картина «Тайная вечеря». На ней Иисус и двенадцать апостолов сидели за длинным столом и ужинали.

Я осторожно откинула край одеяла, слезла с кровати и подошла к окну. Деревянный пол у меня под ногами был теплым. Я отодвинула занавеску и посмотрела на сад. Там росли высокие деревья, зеленела трава и цвели цветы, а за садом виднелась церковь.

Олив пошевелилась. Я повернулась к ней. Она открыла глаза и улыбнулась.

– Доброе утро, соня, – сказала я.

– Я сперва не могла вспомнить, где я. – Она села в кровати, потом выбралась из-под одеяла и пришлепала ко мне. Ее теплая ручка сжала мою руку.

– Это церковь дяденьки, Нелл? – спросила Олив, глядя в окно.

– Думаю, да.

– Ничего себе, собственная церковь!

– Не думаю, что она его собственная. Мне кажется, церковь вообще нельзя купить.

– Потому что она принадлежит Боженьке? – уточнила Олив.

Тут мне пришлось задуматься. Пожалуй, церковь действительно принадлежала Богу. Отец Девлин в нашей церкви в Бермондси всегда называл ее Домом Господним. С другой стороны, если Бог владел церковью, как же Он собирал арендную плату?

– Не знаю, Олив, – призналась я.