Он всегда благодарил Люсю за обед, хотя он был самым обычным – гречка и овощи, подружился с котом. Еще он пел для нее смешные песни. Для нее уже давно никто не пел. У него не было ни слуха, ни голоса. Но он любил эти песни, и он искренне хотел поделиться ими с Люсей. И Люсярадовалась этому больше, чем простому юмору его песен, и счастливо смеялась.

В один из таких моментов Люся подумала, что вот так, с Володей, она готова прожить на острове хоть тридцать лет, а может и всю жизнь. Если бы Володя никуда не уходил, то и она готова была остаться. И тут же следом пришли в голову ужасные мысли – если ее коварный план воплотится в жизнь, она уйдет с острова, освободится, а Володя останется навсегда. Она принесет его в жертву своему счастью. И все будет так, как сказала Маргарита – она будет счастлива за чужой счет.

Она не захотела принять добровольную помощь от Ведьмака, человека, который раздражал ее своей никчемностью и нерешительностью, но зато приносит в жертву человека, который ничего не ожидая взамен, помогает, заботится, радует ее по душевной доброте. И она обрекает его на долгие годы страданий и одиночества – на то, что испытывала сама. Представив это, Люся ужаснулась – своей внезапной подлости и эгоизму.

«Но я так устала! Так устала! Почему я не могу переложить всю тяжесть наказания на плечи более сильного человека», – спрашивала Люся себя и тут же отвечала: «Потому что ты взяла деньги осознанно, ты понимала, что если ты их не вернешь, тебя ждет наказание».

«Я надеялась, что мы с папой выплатим долг. А он после смерти мамы совсем расклеился, стал заговариваться».

Люся снова и снова пыталась оправдать себя, но ничего не получалось. Это подло. Так нельзя. Лучше бы она приняла помощь от Феди. Представив его на острове, еще более жалкого, чем есть, Люся чуть не заплакала. Уж лучше она сама тут останется, чем будет жить с этой ношей. Разве она сможет стать счастливой, зная, что по ее вине кто-то страдает. Тем более Володя. Такой родной, такой добрый, подаривший ей счастье, которого она не видела долгие годы.

– Нет,– сказала Люся коту, который удобно устроился на ее коленях и успокаивающе мурлыкал. – Так нельзя. Я расскажу ему. Сегодня. Нет, завтра. Смелости наберусь и расскажу. Надо только успеть до прихода Комиссии. Чтобы он успел уйти, чтобы успеть его спасти.

Володя уже второй день избегал остаться наедине с Люсей. Он столько всего хотел ей сказать – и не знал, как это сделать. Как посмотреть в эти влюбленные глаза и произнести эти слова. Как сказать, что ему надо уезжать? Скоро приедут стражники из Комиссии, а ему ни в коем случае нельзя с ними встречаться. Потому что он сам – беглый стражник, и за его укрытие Люсе могут добавить еще много лет жизни на этот холодном и неуютном острове. И его ждут друзья, которые должны были – правда, вдвоем с Лилей – вывезти их из страны.

В далеких чужих краях они должны были обрести покой и счастье. Но все вышло не так – покой и, может быть, счастье обрела Лиля, а Володя остался, и вряд ли он будет счастлив…

Хотя в последние дни на острове он был счастлив – у него было дело, которое ему понравилось, и человек, которому он нравился. Володя чувствовал, что нравился Люсе, он грелся в лучах ее восхищенных влюбленных глаз. Это было почти как то, что он хотел – счастье вдвоем в уединенном месте. То, о чем он мечтал, сбылось, но немного не так, как хотелось – от осознания этих мыслей было грустно, и эта же грусть придавала остроту счастью, как острые приправы раскрывают вкус блюд. Он не представлял, как теперь бросить ее одну на этом острове, но и как спасти ее – не знал. Володя никак не рассчитывал, что ожидая своего выздоровления, прикипит сердцем к этому гиблому месту и несчастной пленнице. Когда он что-то делал, то неизменно вкладывал свою душу и оттого не мог быть равнодушным к тем, для кого он это делал… Поэтому он сейчас и страдал.

Маргарита ненавидела свое тело. Ее нельзя было назвать очень полной, но и стройной она не была. У нее было сильное молодое тело, в некоторых местах полноватое. И если бы она правильно подбирала одежду, ее можно было назвать привлекательной женщиной. Но беда была в том, что Маргарита хотела быть другой, совершенно другой, а ее внешность – на самом деле вполне привлекательная – не соответствовала ее собственным идеалам и потому была нелюбима. Но она баловала свое тело так, как мать чрезмерно балует свое нелюбимое дитя, откупаясь от него деньгами и подарками. Маргарита откупалась от своего тела сладостями и дорогими нарядами. Одежда и обувь были очень красивы, но существовали как бы сами по себе, они не подходили Маргарите, смотрелись на ней как чужие, и лишь подчеркивали недостатки, а сладости и вкусности увеличивали их количество. Она не умела управлять своим избалованным телом. И поэтому завидовала Люсе – ее сложившимся обстоятельствам, которые держали ее плоть в узде. Люся была стройная, да что уж там – почти прозрачная. И держалась всегда с таким достоинством. И одевалась – при ее-то возможностях – очень аккуратно и со вкусом.

Ей сочувствовали, ее любили. Весь этот ореол великомученицы раздражал Колдунью. Она хотела быть такой же, но не испытывая при этом подобных мучений. Марго завидовала жизни Люси, но не хотела ее повторить. И такое двойное чувство и неумение признаться в нем заставляло испытывать бессильную ярость и желание мучить и без того несчастную Люсю.

И вот сейчас Марго собиралась нагрянуть на остров раньше обычной даты, чтобы застать Люсю врасплох. Пленница не успеет подготовиться и все ее жалкое барахлишко намочит водой и будет долго сушиться на старой чахлой яблоне. Филадельфию Назаровну она уже предупредила, а Федьке скажет утром, а то еще возьмет и предупредит ее, влюбленный дурак.

И довольная своим коварным, злым планом, Колдунья выбирала одежду для завтрашнего дня. Надо взять высокие сапоги. Дождя не будет, можно сделать красивую прическу.

Утром Люся первая услышала визгливый скрип уключин, вскочила на кровати, машинально укрыла Володю, чтобы холод не разбудил его. И в голове судорожно завертелось: «Маруся не приедет так рано… И старичок тоже… Комиссия!» И уже безжалостно откинула одеяло:

– Володя, вставай, Комиссия прибыла!

Володя тоже испуганно вскочил:

– Как? Уже?

Только потом Люся поняла смысл этого ответа – он с самого начала все знал о ней и ее положении.

А в то утро ей было не до размышлений – скорее одеться, приготовиться, собраться, чтобы предстать перед своими мучителями в лучшем виде. Но как же теперь Володя – останется или нет? Она не успела ему объяснить, и он поймет, какая она ужасная, подлая.

А сейчас – невозможно сказать, невозможно объяснить в этой суете все отчаяние, которое толкнуло Люсю на этот поступок,не глядя в глаза, а бегая по комнате в поисках одежды, ценных вещей. Если уж в спокойной обстановке она не могла начать разговор, то сейчас – тем более. И он все узнает от Феди или – что хуже во сто раз – от ехидной Маргариты.

Володя тоже переживал, что члены комиссии его узнают, и Люсе тогда придется несладко – добавятся длинные одинокие годы на этом острове за укрытие преступника. И никому не интересно, что Люся ничего не знала – ни о бегстве Володи, ни кто он вообще такой.

И все по его вине. И вместо того, чтобы облегчить ей жизнь, он только усложнил ее. И сейчас в этой суете и спешке невозможно сказать ей об этом – лицо Люси испуганное, и весь вид подавленный и несчастный, можно сказать, затравленный, как же ей рассказать…

И они сами не заметили, как в этом чувстве вины и ответственности за судьбу близкого человека родилось то чувство, которое они искали, жаждали, боролись за него, как умели.

Сидя на носу лодки, Маргарита Николаевна торопила Федора, сердито выговаривала ему, чтобы он греб быстрее. Она всегда радовалась, когда ей удавалось застать Люсю врасплох.

А Федя всегда старался грести медленно, но так, чтобы не заметила Маргарита Николаевна. Он ее побаивался. Он вообще боялся таких женщин – грубых, напористых, от таких ему хотелось держаться подальше. А вот Люся нравилась ему – мягкая, доброжелательная, скромная. Но в последнее время – под давлением новых обстоятельств – Люся сильно изменилась. И Федя переживал за нее, хотел ей помочь, но ему не позволяли, даже помощи не принимали. А сегодня с утрау него было очень нехорошее предчувствие. И поэтому он медлил старательнее.