К рассвету в доме стало холодно и влажно – железная печь быстро остывала, как только переставали подкладывать дрова. Лежавший на кровати кот поеживался от холода во сне, и, в конце концов, залез под одеяло. Теперь из-под пестрого от заплаток края торчало два носа – розовый кошачий и белый девчоночий. Оба носа мерно сопели.

Неожиданно дверь приоткрылась и через порог полилась вода. Она заливала дощатый пол и скоро поднялась до веревки, свисающей с потолка. Веревка зашевелилась и висящие на ней колокольчики тихонько зазвенели.

Тут же одеяло распахнулось, с кровати соскочила молодая девушка. Ее пушистые рыжие волосы были всклокочены, а худое лицо и очень тонкие руки, еле видные из-за большого количества одежды, подчеркивали ее замученный вид.

Кот недовольно посмотрел на нее. Он только что согрелся и хотел снова в тепло, поэтому поскорее прижался к девушке и громко замурлыкал, как бы зовя ее под одеяло. Но девушка посидела на кровати, прислушиваясь, и вскочила с кровати.

– Афоня, они прилетели!

И выбежала из дома, кутаясь в одеяло как в плащ. Недовольно фыркая, Афоня побежал за ней.

На берегу небольшого острова стояли журавли.

Девушка восторженно смотрела на них. Они были так прекрасны – грациозно выкидывая длинные ноги, птицы медленно ходили по берегу. Но вдруг что-то их вспугнуло – и они резко как один взлетели.

Обернувшись, девушка увидела, что, замочив свое рыжее брюхо, на берегу стоял рыжий кот. Она грустно посмотрела на него.

– Ах, Афоня, если бы ты знал, как мне необходимо, чтобы они тут жили!

Афоня укоризненно посмотрел на нее. Он уже давно не ел досыта и поэтому все охотничьи инстинкты в нем обострились. Он объяснил бы это, но не умел говорить.

Остров, освободившись от груза, медленно поднялся над водой. И скоро даже короткие рыжие лапы кота стали видны.

Афоня деловито отряхнулся и пошел в дом.

А Люся, так звали девушку, осталась смотреть вдаль, на солнце, медленно поднимающееся над водой. Озябшей девушке казалось, что с его первыми лучамией уже стало теплее. Она еще постояла, кутаясь сильнее в одеяло, но ее босые ноги стояли на влажной земле и совсем окоченели.

–Ну когда ты уже раскочегаришься? – шепотом спросила Люся у солнца. Но оно словно зависло над водой и не спешило подниматься. Люся грустно вздохнула и пошла в дом, залезла под одеяло и забылась неглубоким сном.

Сквозь сон Люся чувствовала, как холод проникает под ее тонкое одеяло. И как ее руки холодеют под ним. Наверное, Афоня вошел в дом и оставил дверь открытой. Люся натянула одеяло на самый нос и пыталась нагреть дыханием воздух под одеялом.

Сон уже прошел, но и вылезать из-под одеяла, где все-таки скопилось немного тепла, тоже не хотелось.

Люся стала рассматривать свой дом – тонкие дощатые стены, увешанные ее рисунками, стол, лавка, небольшой шкаф из тонкой фанеры, и маленькая круглая железная печка. Немного посуды – кастрюля, кружка, чашка, ложка, нож. Все только самое необходимое. Как и положено в тюрьме.

– Да, – сказала себе Люся. –Это не дом. Это моя тюрьма. Но когда-нибудь я выберусь отсюда,и у меня будет настоящий дом – уютный, теплый, просторный, настоящий. В нем будет жить кот. И еще – семья.

Люся смущенно покраснела, хотя ее никто не видел. И запретила себе думать об этом. На кровать запрыгнул Афоня, укоризненно посмотрел на нее, а потом легей на грудь, замурлыкал.

Люсе стало тяжелее дышать, но зато она очень быстро согрелась.

– Рыжая грелка, – шепнула Люся Афоне. И он мурмуркнул в ответ довольно.

Люся подумала, что ей катастрофически не хватает тепла. Все вокруг было таким холодным – люди, широкая быстрая река, окружающая ее остров, огромные камни на берегу. А тепла было очень мало – кот Афоня, мурлыкающий в ответ на ее ласку, печка, которая быстро остывала и требовала много дров, горячий чай, чуть теплое солнце, редкая ласковая улыбка немногочисленных ее друзей. Этого было мало, очень мало, все собравшееся тепло не перевешивало глыбу холода, лежавшую у нее на сердце.

Люсе казалось, что она промерзла насквозь, изнутри и снаружи. И для того, чтобы ей отогреться, необходимо все собравшееся тепло умножить на сто.

Особенно холодно было внутри. Одиночество, отсутствие ласки и грубое обращение словно проморозили Люсю изнутри.

Только краски согревали немного. Она рисовала любимых людей, кота,что-то из прошлой жизни и развешивала рисунки на стены.Когда Люся смотрела на них, ей казалось, что тех, кто ее любит,– больше.

Люся достала бумагу из щели под матницей и стала растоплять печку. На бумагеакварелью был нарисован рыжий кот, и теперь он исчезал в пламени. Люся виновато взглянула на Афоню, уютно свернувшегося на кровати. Но выхода не было – тепло важнее. Скоро в круглой железной печке загудело пламя. От горячей печи пол в доме стал быстро высыхать. В котелке пыхала паром гречка.

Люся и Афоня поели гречки и довольно разомлели от тепла и сытости. Люся пила чай и гладила Афоню, который уютно примостился на ее коленях.

– Глупо было надеяться, что журавли останутся жить у нас. Ничего, Афоня, придумаем что-нибудь другое.

Она на какой-то миг забыла свое отчаяние – вечные болезни, постоянный голод и одиночество. Теперь, когда девушка наконец согрелась, счастье казалось ей таким возможным. Но это быломимолетное ощущение – вода снова хлынула через порог. Люся не стала выбегать из дома, она уже точно знала, кто это. Лицо еще пылало от огня, колени и руки грел размякший от теплаАфоня, а внутри уже было холодно, очень холодно. Люся пыталась внутренне собраться, как будто готовилась из теплой комнаты выйти на лютый мороз, завертеться в крутой вьюге, пронизывающей холодом.

Дверь без стука открылась, и на порог шагнула полная молодая женщина тридцати пяти лет. Коротко стриженные волосы кудрявой шапочкой обрамляли ярко накрашенное лицо. Розовая кофта и лиловые брюки туго обтягивали и подчеркивали круглый животик и толстенькие ноги. Но уютность фигуры перечеркивало выражение ее лица, которое как бы говорило: «Да вы кто вообще? Вы – никто! А я тут начальство. Я – главная! Самая главная!»

Доля правды в молчаливом заявлении ее облика была – она была здесь начальником, а точнее Главой Комиссии по проверке соблюдения условий содержания осужденной на острове. Звали ее Маргарита Николаевна. Она же гордо именовала себя Колдунья.

– Здрасьте! – громко сказала она. И Люсю затошнило от отвращения.

Следом протиснулась в дверной проем ее помощница Филадельфия Назаровна. Абсолютная противоположность Маргариты.

Всем своим видом эта немолодая женщина говорила: «Меня здесь нет! Я случайно тут оказалась. Я не хочу участвовать во всем этом, но меня заставили. А на самом деле я очень сочувствую вам, Люся!» Серая бесформенная юбка до середины икры, серо-синего цвета кофта, простая прическа – казалось, Филадельфия Назаровна хотела слиться с окружающей средой. Но больше всего Люсю раздражало виновато-сочувствующее выражение лица старушки.

«Зачем мне твое сочувствие? Ты ни разу не заступилась за меня перед этой ведьмой. Ты еще противней. Марго я хотя бы могу ненавидеть от всей души. А тебя даже жалеть не получается», – сердито думала Люся.

Но вот над головами женщин показалось серое худое лицо. И Люсе захотелось заплакать и убежать. Это был ведьмак – страж. Он должен был следить, чтобы заключенная (Люся) не напала и не причинила бы вреда остальным членам Комиссии (то есть Маргарите и Филадельфии Назаровне).

Да уж, следил он хорошо. Он не спускал глаз с Люси, не отводил ни на секунду. Он так жадно ловил ее взгляд, любое ее движение, что Люсе хотелось замереть, слиться с окружающей действительностью, раствориться в воздухе только для того, чтобы избавиться от этого неотступного внимания. Ведьмак давно был влюблен в Люсю. И от того, что это было любимым поводом для гадких шуток Маргариты Николаевны, Люся ненавидела их еще больше. Всех. И Филадельфию Назаровну в том числе, как безмолвного свидетеля всех унижений.