Двор был узким — из-за снега и разросшихся кустов по бокам. Дом показался Эдику больше, чем у бабы Зины. Возможно, из-за нависающих с крыши сосулек или из-за мощных брёвен, из которых был сложен, или из-за широких ступеней крыльца, сейчас засыпанных снегом.

Хлебников прошёл вперёд, протаптывая тропинку.

Солнце, спрятавшись за неприветливыми тучами, клонилось к горизонту. Постепенно темнело. Эдик ходил по дому и разглядывал его. Добротные стены, мощная печь, сложенная из кирпича, но на фундаменте из камня, скрипучий пол, но доски плотно пригнаны друг к другу. Настоящие деревянные ставни, на время зимы забитые рейками крест-накрест. Хлебников первым делом включил автомат и пустил в дом электричество. Возле печи стоял короб с поленьями и растопкой.

— Сейчас затопим, тут всё быстро нагреется, — сказал Хлебников, шурша старыми газетами.

Он скинул пальто при входе, оставшись в сером тёплом свитере. Этот свитер они выбирали вместе с Эдиком в магазине возле клиники. Вроде как подарок. Эдик смотрел, как Хлебников чиркает спичками.

Лампы горели тускло, но света хватало. Когда с осмотром прихожей, кухней и гостиной было покончено, Эдик разгрузил свою сумку, выставил на стол бутерброды и банку с салатом. Сейчас есть не хотелось, но к ужину…

— Эдик, мою сумку тоже разбери, — крикнул Хлебников, звеня ключами и выскакивая из дома.

Здесь ещё где-то была баня. Наверное, Константин Николаевич отправился и её тоже открывать? Обещал же, что можно будет попариться…

В спортивной сумке Константина Николаевича оказались продукты. Картошка, сыр, палка колбасы, пачка макарон, пара батонов бородинского хлеба. На дне — смена одежды и какой-то пакет. Залезать в него Эдик не стал, отставил опустевшую сумку на табуретку и отправился на улицу искать Хлебникова. Заодно обнаружил, что пальто его так и осталось висеть на гвозде в прихожей. И в чём же тогда он выскочил на улицу в холод? Не в свитере же?

Эдик пошёл по следам, которые вели с крыльца за дом, и обнаружил Хлебникова в ватнике возле невысокой бани. Тот уже возился с вёдрами.

— Пришёл? Хорошо. Надо набрать воды, разбить лёд в колодце, наколоть дров… Где-то здесь топор был… — Хлебников внезапно замолчал, обрывая себя. — Эдик, ты как?

— Всё нормально, — ответил он Хлебникову. Тот стоял так близко, с этими дурацкими вёдрами, в непонятном чёрном ватнике явно с чужого плеча и казался Эдику таким… Ну, таким, что руки просто сами потянулись обниматься.

— Эй, — Хлебников засмеялся. — Нас тут никто не увидит, но давай сперва делами займёмся.

— Мне здесь нравится, — сказал Эдик.

— Отлично, — Хлебников улыбнулся. — Тогда на тебе дрова, а я за водой.

***

Дров Эдик наколол много. По темноте пришлось прерваться. Под конец он упарился складывать дрова в поленницу в дровянике. Утешало только то, что скоро будет баня — Хлебников как раз натаскал воды и растопил печь. Пахло дымом. Пахло снегом. Сосновыми щепками.

Эдик отнёс топор обратно в дом, в прихожую. Чтобы сбить снег с обуви, пришлось усиленно топать ногами.

— Эдик, ты? — крикнул Хлебников из кухни. — Я пока чайник греться поставлю. И что ещё… Бутерброды? Баня часа два топиться должна. Ты как любишь, погорячее или как?

— Не знаю, — ответил Эдик, входя на кухню. — Может, чтобы не очень жарко?

— Хорошо, — кивнул Хлебников.

***

А потом они пошли в баню. Вдвоём. Эдик увидел, что Хлебников раздевается, и его тут же переклинило.

— Костя, — окликнул он и начал обнимать, гладить Хлебникова по спине, по волосам, где придётся. Прижал к стене предбанника, к брёвнам, и думал, что уже не отпустит.

Отпустил.

— Стой, Эдик, — сказал Хлебников и мягко, но настойчиво отодвинул его от себя. — Погоди. Сейчас мыться будем, а всё остальное потом.

Это «потом» осело между ними негласным обещанием. Эдик уже столько ждал, можно и ещё подождать. И Костя не против, просто надо дождаться нужного момента…

В бане было жарко. И в бане было хорошо. Лежать на полатях, чувствуя, как напряжённые мышцы расслабляются теплом, — нехотя, но верно. Смотреть на Хлебникова, вот он лежит у соседней стены, голый и такой жилистый, поджарый. Смотрит в ответ, и Эдик понимает, что если бы не жара, то он снова полез бы к нему с поцелуями, ведь в обычное время от такого взгляда у него закипали мозги.

Потом они поддавали пару, потом мылись, потом Хлебников на спор заставил Эдика выбежать на снег, стоял и ржал над ним, когда Эдик в потёмках свалился голышом в сугроб, а потом из него выбирался. В общем, когда они закончили с мытьём, было уже поздно.

— Ты иди в дом, я скоро приду, — сказал ему Хлебников напоследок и отправил Эдика одеваться.

Он послушно вышел в предбанник, кое-как натянул на себя чистые шмотки из тех, что привёз с собой, сунул босые ноги в кроссовки и отправился в дом. Правда, дошёл до него не сразу, потому что прямо посреди двора встал и минут пять смотрел на небо. Звёзд здесь было… Ну как крупы насыпано! Всё небо в звёздах. Чёрное, бархатное, как необъятное полотно, украшенное бриллиантами. Эдик стоял и смотрел на них, пока не почувствовал, что начинает замерзать. Тогда он пошёл в дом, разворошил угли в печи, подбросил ещё пару поленьев, почти залпом выдул кружку остывшей воды из чайника и отправился исследовать дом дальше.

Дверь на лестницу и второй этаж он обнаружил почти сразу. Увы, второй этаж явно не обогревался, а ещё там не работал выключатель у входа, так что Эдик потоптался на верхней ступени лестницы, да и спустился вниз.

В дальнем углу кухни была ещё одна дверь. Эдик толкнул её и, наученный горьким опытом, без особой надежды щёлкнул выключателем. Свет зажёгся тусклый и слабый. Почему-то от выключателя загорелось только бра у входа. Одинокая лампочка не столько освещала, сколько добавляла таинственности помещению. Комната оказалась спальней. Одна стена её обогревалась печкой, на противоположной стене было два окна — заколоченных, разумеется, да и что в них сейчас смотреть, темень же на улице непроглядная. Из мебели в спальне стоял шкаф, небольшой столик у окна, три стула вдоль дальней стены и — кровать.

Кровать была огромна, на ней бы, наверное, спокойно человека четыре уместилось. И кровать была одна, а это означало, что спать они с Хлебниковым сегодня будут вместе. Наконец-то вместе.

На дальней стене спальни висел тканый шёлковый ковёр, изображавший сцену псовой охоты. Покрывало на кровати даже в тусклом свете пестрело восточными узорами, подушки с кистями по бокам в беспорядке валялись в изголовье.

Эдик не услышал, как Хлебников вошёл в дом, поэтому вздрогнул, чуть не выронив сумку с вещами, когда услышал голос из-за спины:

— Здесь только одна жилая комната. Как думаешь, поместимся?

Эдик развернулся. Хлебников стоял с влажными растрёпанными волосами, с полотенцем через плечо, без свитера, в одной рубашке и брюках.

— Поместимся, — ответил он, с трудом сдерживаясь, чтобы снова не начать обниматься и лезть с поцелуями.

— Тогда пойдём, — Хлебников одарил его тёмным нечитаемым взглядом.

У Эдика моментально пересохло в горле. Он шагнул следом, как привязанный, переступил через порог. Хлебников обернулся.

— Ну что, спать будем или ещё чаю перед сном?

Эдик дошёл до него в два шага, обнял за плечи и больше не сопротивляясь себе, сделал наконец то, о чём давно мечтал: поцеловал Хлебникова в губы. Тот, кажется, что-то попытался сказать, но потом ответил на поцелуй, поднял руки, обнимая Эдика в ответ. С плеча съехала сумка и повисла на сгибе локтя. Эдик неловко скинул её на пол и шагнул вперёд, толкая Хлебникова к кровати. Тот запнулся, схватился за его рубашку, потянул Эдика за собою, вниз, на покрывало. Эдик упал неуклюже, вовремя успев подставить руки, чтобы не задавить Хлебникова своим весом. А потом — словно очухался.

— Прости, я не хотел, — промямлил он.

— Да ладно, прямо так и не хотел? — шепнул Хлебников, глядя на него снизу вверх. — Всё нормально, продолжай. Чего остановился?