И тут раздался звонок в дверь. Они оторвались друг от друга — Хлебников хмурился, Эдик смотрел на него с испуганно колотящимся сердцем.

— Надо открыть, — неуверенно сказал он чуть погодя.

Хлебников усмехнулся уголком рта, явно иронизируя над ситуацией.

— Открывай, — сказал он, напоследок взъерошив Эдику волосы на макушке.

Посетители с питомцем — доберманом, подравшимся на прогулке, — вошли, шумно причитая. Собака суетилась и оставляла кровавые пятна на кафельном полу, всем своим видом показывая, что прошедшей дракой она абсолютно довольна, а причитания хозяев к ней совершенно не относятся.

— Эдик, я займусь ими, а ты убери здесь и сходи в стационар, — попросил Хлебников.

Да, отослать его делать вечерние уколы животным на передержке было стратегически верным решением. Иначе от Эдика бы толку не было. Всего минуту назад они целовались, в руках ещё стыло ощущение тела Хлебникова… Какая уж тут работа? Эдик бы просто не смог бы ему в глаза посмотреть, не то что ассистировать при операции.

Только он закончил измерять температуру котёнку и вколол положенные антибиотики той-терьеру, как в дверь снова позвонили. Эдик отправился открывать.

В ту ночь посетители со своими животными не давали им покоя. Шли безостановочным потоком. Только под утро, часам к пяти, закончив с капельницей овчарке, проглотившей кусок резинового шланга (Хлебников смотрел собаке в глаза и полушутливо спрашивал, неужели этот кусок резины был настолько вкусный, что его требовалось сожрать, невзирая на то, что он закупорит кишечник), Эдик наконец смог выдохнуть.

— Иди поспи немного, — устало сказал ему Хлебников. — Скоро утро, а на восемь у нас назначена вакцинация.

— А вы?

— А я посижу с псинкой.

— Константин Николаевич!

— У меня ведь лекций с утра нет, так что не переживай, высплюсь дома.

Эдик вспомнил то дежурство, когда Хлебников всю ночь отработал сам, пока он, Эдик, проспал всё на кухне на раскладушке. Неужто повторялась та же история?

— Константин Николаевич…

— Иди, — Хлебников положил ладонь ему на запястье и слабо улыбнулся, — у тебя ещё будет время уработаться летом. Закрой сессию, и можешь не спать сутками. Будешь один принимать пациентов, а я — отдыхать.

Эдик просиял. Нет, они не поругаются из-за пустяка…

***

Самым сложным было понять, почувствовать, поверить, что Хлебникову нужны прикосновения и объятия и близость так же сильно, как они нужны Эдику. Поначалу он боялся лишний раз дотрагиваться до Хлебникова. Вдруг не так поймёт. Вдруг передумает. Вдруг ему сейчас не до него. Эдик волновался неимоверно. Тем более, что поговорить и обсудить ситуацию было не с кем. Не с Яшкой же разговаривать! Ещё зимой он дал понять Эдику, что не хочет иметь ничего общего с так называемой «гомосятиной». Вот Эдик и остался сам по себе, несмотря на то, что вроде и дружбан у него хороший был, и в клинике народу полно, который к нему хорошо относится… А совету спросить не у кого, сам выплывай.

Яшка, кстати, помирился с родичами и теперь усиленно решал, нужно ли ему ветеринарное образование или лучше перевестись в консерваторию. Что с ним случилось, отчего он своё мнение так кардинально переменил, было неясно. Кстати, зачёт по патфизе он получил автоматом, экзамены сдал. А ещё спустя пару дней, когда отсек закончил отмечать окончание летней сессии, признался Эдику, что никуда с общаги не съедет, учёбу не бросит, а после этого вуза пойдёт получать второе высшее. Может быть.

— Зачем тебе оставаться, если хочется петь? — спросил Эдик.

— Не знаю, — ответил Яшка немного обескураженно. Будто сам от себя не ожидал. — Не могу я… Не могу сейчас бросить.

— Ну вот и хорошо, — Эдик хлопнул его по плечу. — А то представь, каково бы мне было другого соседа искать? Попался бы какой-нибудь придурок…

— Оставил бы комнату за собой, с ремонтом ведь закончили уже, — напомнил Яшка. — Девчонок бы сюда водил…

— А… девчонок, — пробормотал Эдик.

Когда-то он думал, что в его жизни будет всё как у всех. Что с друзьями они будут девчонок обсуждать, что влюбится он потом, да женится, и тогда начнётся для него настоящая взрослая жизнь… Но вот в его жизни появился Хлебников, и с нормальностью пришлось попрощаться. Эдик даже не переживал. Случилось то, чего он не ожидал. И это по ощущениям и силе эмоций превосходило все его представления о будущем. Хотеть быть с человеком с такой силой… Куда там девчонкам?

Тем не менее, несмотря ни на что, легенду требовалось поддерживать. Поэтому Эдик улыбался Яшке и говорил:

— Пока учёба не закончилась, никаких девчонок.

— Да что ты?

— Да! Я так решил! Они только отвлекают.

Яшка ржал на это и отвечал:

— Ну что сказать… Доля правды в этом есть.

Пускай он лучше походит «холостяком» до конца пятого курса, и никто ему не будет задавать глупых вопросов о том, с кем он или почему нет.

***

Когда Эдик сдавал экзамены, его освободили от работы в клинике. Две недели он ходил на подготовительные в универ, зубрил материал по тетрадкам с лекциями и по учебникам… Что-то приходилось искать в библиотеке. В любом случае, в универе Эдик бывал если не каждый день, то через два на третий. Его неизменно тянуло на хирургию. Хлебников иногда оказывался свободен днём, и тогда Эдик заходил к нему в гости на чай. То есть, чай был предлогом. Чай и пирожки, купленные в столовке. Он стучался в дверь, заглядывал внутрь и спрашивал:

— Константин Николаевич? Пирожки будете?

Хлебников поднимал голову от книги, конспекта, библиотечной монографии или журнала и кивал. Сердце сразу ухало вниз, камнем. Эдик закрывал за собой дверь, жалея, что не может запереть её на ключ изнутри. Подходил к Хлебникову ближе, выкладывал пирожки в промокшей от масла салфетке на стол рядом с журналом и забывал обо всём. Хлебников смотрел на него и ехидно улыбался.

— Ну как дела? — спрашивал он совершенно невозможным голосом. Таким голосом преподаватель не должен разговаривать со своими студентами.

— Готовлюсь, — отвечал Эдик, честно поддерживая иллюзию формального общения. Он усаживался на стол, отодвигая бедром стопку с пухлыми тетрадями, Хлебников отодвигал подальше свой журнал, закрывая его… А потом они целовались. Недолго. Обжигающий поцелуй, совершенно ошалевший взгляд Хлебникова после, сдерживаемое с усилием дыхание, как бы не пропустить чьи-нибудь шаги по скрипучему паркету в коридоре и успеть вскочить до того, как откроется дверь в кабинет, если кому-то понадобится зайти к Хлебникову именно сейчас…

Рука Хлебникова на колене, пальцы с силой сжимают его, не двигаясь выше. Эдик не может сидеть, ему необходимы объятия, как тогда, как на даче, ему необходима близость, он снова тянется за поцелуем, и Хлебников даёт ему так много и так мало…

— Я чайник поставлю, — шепчет Эдик зацелованными губами и соскальзывает со стола. Нужно хотя бы поддерживать иллюзию того, что он взрослый, что держит себя в руках, что отдаёт себе отчёт в своих действиях… Хлебников старше него, поэтому рядом с ним Эдик не позволяет себе вести себя, как глупый подросток.

— Да, — отвечает Хлебников, и оторваться от него в такие моменты просто смерти подобно.

Эдик тянется к окну, на котором стоит электрический чайник, проверяет уровень воды, щёлкает выключателем…

Хлебников встаёт и обнимает его со спины. Эдик тут же истекает жарким огнём, с трудом держится за подоконник, растерянно жмурит глаза, кусает губы — не застонать бы… За окном — лето, листья деревьев колышутся от ветра, по дорожкам проходят редкие студенты, никто не догадывается поднять голову и посмотреть вверх. Хлебников обнимает его за пояс, рука прижимает его ближе, впечатывает в горячее тело, Хлебников целует, прикусывает его шею сзади острыми зубами, и Эдика непроизвольно выгибает дугой. Несколько секунд он не соображает ничего. Щелчок вскипевшего чайника, словно тумблер, переключает его мозг в реальную действительность. Нужно очнуться.

Потом они пьют чай. Обжигающий кипяток Эдик глотает, не замечая, что именно пьёт. Пирожки не имеют вкуса. Голод, который он ощущает, ему не утолить едой…