— Маги тебя остановит, если будет надо, — увещевал Хиномия, действительно согласный на всё, готовый ко всему…
Хорошо быть сильным и здоровым, способным вынести двоих любовников, которые хоть и сдерживаются, но часто оказываются слишком сильны для простых людей. Хиномия вспоминал о том, каким был сильным и выносливым в тот год, когда чуть не умер во время эпидемии, что охватила всю страну.
— Энди, ты умираешь, — шептали ему на ухо голоса, и ему чудился зов Хёбу, что не давал окончательно отрешиться от боли и уснуть, спрятаться от жара и ломоты в теле, укрыться от непрекращающегося страдания.
— Умираю, — пытался отвечать он согласно, но на самом деле у него даже не было сил на то, чтобы просто выговорить одно-единственное слово.
Он просто пытался облегчить чужие страдания. Многие церковники лечили больных, ухаживали — и Хиномия не был исключением. Если честно, спускаясь в долину, он надеялся, что окажется этой заразе не по зубам, ведь он был наполовину вампир. Он ошибался и теперь платил за свою ошибку страданиями. Помимо боли его мучали галлюцинации, ведь здесь, в долине, неоткуда было взяться Хёбу. Они как раз недавно расстались, и Хиномия знал, что на этот раз его и Маги не будет долго. Однако галлюцинации не проходили.
— Пей, — приказывали они, — и Хиномия открывал рот и пытался глотать, хотя понимал, что никакая вода не спасёт его. Его тело уже, должно быть, заперли в доме, заколотили окна и двери и подожгли бревенчатые стены снаружи. Так поступали с безнадёжно больными, и Хиномия знал, чувствовал, что тоже безнадёжен, ведь он уже горел, помирал, это была его агония и расплата за все грехи.
— Хочешь, я сделаю тебя своим? И ты никогда не умрёшь, — шептал фантом Хёбу, горящий и плавящийся от жара.
— Нет, — отвечал Хиномия, собрав последние силы, чтобы выговорить свой отказ. Если ему суждено умереть, то он умрёт. И никакие дары не спасут его от проклятия.
— Пей, — другой голос и прохладная кожа на губах, и такая свежая, густая жизнь на языке и в горле, пахнущая лесом, и силой, и жизнью…
Маги напоил его своей кровью, чтобы придать сил. Маги выхаживал его неделю. Хёбу же, изнывая от волнения и тревоги, то и дело подступался к нему с увещеваниями, просьбами, мольбами и даже один раз сорвался на крик, но Хиномия был непреклонен. Нет. Он не примет этот дар. В глубине души Хиномия хотел его. Но тем сильнее он отказывал себе в нём, упрямо отвергая своё желание раз за разом.
— Упрямый щенок, — пожаловался Хёбу, прикусывая его шею. Он больше не злился, смирившись.
— Теперь я выгляжу старше тебя, какой же я щенок, — ответил Хиномия, только-только пришедший в себя после болезни. Он ощущал себя слабым, как новорожденный, и бесплотным, будто дух. Даже Хёбу по-настоящему ещё не пил от него. Просто — кусался с досады.
— Сейчас ты вообще никак не выглядишь, — фыркнул Хёбу, пытаясь придать голосу брезгливость и пренебрежение. У него это не получалось.
— Хорошо, что мы вернулись, — сказал Маги, устало укладываясь на постель подле них. Как всегда в минуты его физической слабости зверь брал над ним верх. Волосы начинали клубиться змеями, сквозь лицо и руки то и дело проглядывали волчьи морда и лапы.
Хиномия впервые за долгое время засыпал подле них с ощущением, что он защищён. Выздоровление играло с ним странные вещи, обманчиво даря ему ощущение второго рождения и второго шанса, что был дан ему свыше.
Было ли так на самом деле, дарил ли ему кто-то этот шанс или нет, но Хиномия старался с пользой для других прожить свою жизнь. Простые люди замечали это, говорили о нём, приходили к нему с благодарностью. Ширился и рос приход возле его церкви. Людская молва наделяла отца Хиномию чуть ли не свойствами святого. Говорили, будто он несёт людям свет в эти тёмные времена. Люди приходили издалека, только чтобы послушать его проповедь. А ведь Хиномия не говорил ничего особенного. Тексты Писания, ещё проработанные отцом Гришемом, всегда были у Хиномии под рукой, и ими он пользовался в своих проповедях, лишь иногда добавляя что-то от себя.
— Вы говорите о любви так светло, отец, как будто и сами влюблены, — сказали ему однажды после службы в последний день года, и Хиномия, поборов смущение и оправив парадное облачение, ответил, что любит так, как любить должен каждый на земле. И если его чувства могут служить кому-то примером, то это станет для него счастьем.
Чуть позже Хёбу прошептал:
— Любишь, значит?
— Когда-то я тебе уже об этом говорил.
— И Маги тоже?
— Разве можно его не любить? — ответил Хиномия, зарываясь пальцами в мех волка на загривке. Спустя мгновение то были уже жёсткие волосы на затылке, чуть вьющиеся и спутанные. Маги смотрел на него молча, пожирая тёмными глазами.
Хиномия понял, в чём признался, и слова свои обратно забирать не хотел. Он не ожидал ответных признаний, ему было достаточно лишь…
Маги единым слитным движением опрокинул его навзничь, подмял под себя, сжал объятиями, своим телом, окружил дымкой из извивающихся чёрных змей, яростно целуя и кусая при этом. Хиномия почти сразу потерялся в его внезапной страсти и очнулся лишь под утро, опустошённым и засыпающим. Кажется, ему всё же дали ответ, — понял он.
***
— Снова идёте на прогулку, отец Хиномия? Доброго дня вам! — вырвали его из воспоминаний слова ранней случайно встреченной прохожей, миссис Моногати. Её пироги славились на всю округу, а мистер Моногати был отличным кровельщиком; в прошлом году он с сыновьями менял черепицу на общественных домах, находящихся в ведении прихода, и Хиномия нашёл, что работа была выполнена просто превосходно.
— Всё так, как вы говорите, миссис Моногати, — ответил он с улыбкой.
— Опять ваши потом искать вас будут, все горы обползают!
— Ну и пусть ищут. Молодым полезно часто гулять на свежем воздухе.
Они вместе посмеялись. Хиномия знал, что миссис Моногати, судача о нём с кумушками, часто сокрушалась о том, что такой отличный церковник как он пропадает в одиночестве без хозяйской женской руки. Ах, вот бы ему вдовушку порасторопнее, да побойчее, да порукастее в хозяйстве, вот бы отличная из них вышла пара. Как жаль, что сердце такого хорошего человека, как отец Хиномия, никто не занял.
Сердце его было занято, да ещё и с избытком, поэтому об услышанном разговоре Хиномия предпочёл Хёбу не рассказывать. Как знать, не закончились бы после этого все вдовы и молодицы в округе. С Хёбу сталось бы внушить им потребность срочно сняться с нажитого места и переехать за тридевять земель отсюда, выйти замуж за первого встречного или уйти в далёкий женский монастырь. Из жалости к ни в чём не повинным вдовам, отец Хиномия благоразумно помалкивал, старательно не замечая авансов особенно расторопных и бойких, явно воодушевлённых причитаниями сердобольных кумушек, пекущихся об устройстве его личной жизни.
— А знаете, отец Хиномия, что моя младшенькая недавно удумала? — сказала вдруг миссис Моногати.
— Что же? — Хиномия заметил неподдельное волнение на лице главной сплетницы всего его прихода. Что могло случиться…
— Сперва стояла и всё смотрела и смотрела на облетающее дерево, а потом вдруг и говорит: «Как ему не хочется умирать к зиме, мама!» Вот крест вам, отец Хиномия, именно так и сказала! Странная она у меня, уж простите, что я, мать, говорю такое о своей дочери, но мнится мне, что больна она серьёзно… Вчера заявила, что хочет тоже, как и вы, церковницей стать. Говорит: «Чувствую, судьба мне такая». Вы б поговорили с нею, отец Хиномия. Ну какая такая судьба, девице только-только шестнадцать годков исполнилось. Замуж ей надо, и вся судьба из головы вылетит, каким дурным ветром её туда надуло, уж не представляю…
Хиномия улыбнулся и понимающе покивал. Впрочем, поговорить он не пообещал, потому что мысли его уже занимало иное. Вместо этого он сказал:
— В двух неделях езды почтовой каретой в долине возле реки есть один город, в приходе которого служит мой давний знакомый. Его зовут Сакаки Сюдзи. Помимо прочего, он ещё и врач. Направьте свою дочь к нему, он обследует её на предмет болезней душевных и внутренних. Если боитесь отправлять её одну, пускай её проводит один из старших братьев. В сопроводительном письме не забудьте указать, что отправили девушку по моей просьбе. Отец Сакаки хороший человек, он скажет ей, как быть, направит и даст верный совет.
