— Нам надо было окончить некие дела, — прошипел, а не сказал Хёбу, всё ещё злобно сверкая глазами. Он не ожидал подобного приёма и то и дело пытался принять обиженный вид, потирая щёку, куда прилетела пощёчина. Разумеется, никаких следов на коже не было. А Хиномия делал вид, что ничуть не удовлетворён полученной сатисфакцией и всё ещё хочет извинений.

— Я говорил, что лучше бы нам предупредить его, — промолвил Маги, и после его слов разборки вновь чуть не пошли на второй круг. Их остановило восходящее солнце, которое по-летнему рано вставало в это время года. Хёбу пришлось прятаться от его света в лачуге пастухов овец, и именно там и произошло их примирение. О том, как они мирились, Хиномия впоследствии вспоминал с неизменной улыбкой истинного удовольствия, и неважно сколько лет уже минуло с тех пор; чувства и ощущения того дня не угасали. Хёбу лежал на простом чисто выметенном полу хижины, и лучи света, кое-где пробивающиеся сквозь неровные доски стен, временами касались его, обжигая и раня. Ожоги заживали быстро, как по волшебству. Хёбу стонал то ли от боли, то ли от какого-то запредельного удовольствия, он метался в объятиях Хиномии, как в агонии, и всё шептал его имя, и звал Маги, и тянул к ним руки, которые то и дело краснели от солнечных ожогов… Тогда впервые Хиномия увидел, как Маги поцеловал Хёбу в губы. И шёпот их даже спустя столько лет по-прежнему волновал его кровь: «Милорд, простите…» — «Широ… Наконец-то…» Маги был влюблён в него так давно, что и сам не помнил, когда понял о своём чувстве. Но Хёбу в первую очередь всегда нужна была кровь, и Маги дарил её ему беспрепятственно каждый раз, когда Хёбу испытывал голод. Да, он сдерживался, чтобы не убить Маги порывом своих чувств, но теперь ведь они были втроём. А значит, всё было возможно. Даже испытать наивысшее блаженство с Маги в объятиях. Хиномия был с ними в тот день в пастушьей хижине и видел всё. Видел, как Хёбу сделался счастлив. Видел их поцелуй, слишком нежный и осторожный из-за клыков и боязни поранить нежную плоть, взгляд Маги с поволокой, но всё ещё недоверчивый.

Да, воспоминания о том были приятными. Но Хёбу не был бы самим собой, если бы сидел на месте. Он часто исчезал, срываясь по своим таинственным делам. Хиномии пришлось научиться доверять и себе, и ему в том, что рано или поздно Хёбу вернётся. Иногда их с Маги не было всего неделю, иногда — полгода. Однажды они прожили пару лет в доме на окраине приходской деревушки. Там же вместе с ними жила подросшая Югири. Девчушка, несмотря на то, что была вампирицей, удивительным образом росла, подобно другим обычным детям.

— Она не простой вампир, — как-то раз объяснил Хёбу. — Над ней работали. Я нашёл очень мало упоминаний о том, кто это сделал. Инквизиция и Церковь уничтожили всё. Но я думаю, она, как и ты, не утратила своего человеческого начала. Обычные немёртвые не растут и не стареют. Они годами остаются в том возрасте, в котором их сделали вампиром.

— И что же, она состарится и умрёт? — взволнованно спросил Хиномия, наблюдая, как Маги возил Югири на себе, превратившись в волка. Обычно он не позволял никому лишний раз касаться себя, пока был в облике зверя, но Югири позволялось многое.

— Нет, почему же. Скорей всего, перестанет расти, как только почувствует свою первую взрослую жажду.

Хёбу задумчиво замолчал, тоже наблюдая за игрой своей воспитанницы. Именно тогда он первый раз заговорил с Хиномией о будущем.

— В отличие от неё, ты подвержен влиянию возраста.

— Я родился почти человеком, так что это не удивительно, — пожал плечами Хиномия.

— Не хотел бы ты остановить это время? Подумай. Не нужно отвечать сейчас. И это не обязательно должен быть я. Не уверен, кстати, что у меня получится, я ещё никогда не делал подобного… — Хёбу замялся и прикрыл лицо рукой, — …почти никогда.

Хиномия улыбнулся и покачал головой.

— Не нужно. Я понял, о чём ты, но давай не будем.

Он попытался скрыть смятение, охватившее его. Хёбу говорил с ним о бессмертии. О проклятии, за которое Церковь до сих пор карала беспощадно. Он говорил о нём так, словно это могло стать даром.

И они оставили этот разговор на долгие годы, притворились, будто забыли его.

Однажды Хёбу привёл к нему Маги прямо на вечернюю мессу. В балахоне с глубоким капюшоном и в цепях под ним. Дело было весной. Хиномия еле-еле смог отслужить службу, ему ужасно хотелось поторопиться и заторопить прихожан. Хёбу никогда раньше не вмешивался в его «мирскую церковную жизнь» — так он называл деятельность Хиномии в приходе. На охоту, бывало, ходил. А если звал с собой и Маги, то Хиномии с его пистолетами и делать там было нечего: вампир в связке с оборотнем рвали в клочья любого гуля, любое умертвие. Охота была в понимании Хёбу весёлой игрой, детским развлечением. Но сейчас творилось что-то странное.

— У него гон, — произнёс Хёбу так, что Хиномия сразу сообразил, это что-то значимое для Маги, что-то серьёзное. — Случается у волков раз в несколько лет. Он говорил, что сейчас не хочет становиться волком до конца и пропадать на неделю в лесу, он хотел бы провести гон с нами. Я надеюсь, ты поймёшь?

Разговор проходил в исповедальне, куда Хёбу зашёл вместе с Маги, нахально встав со скамьи и заняв очередь первым, ещё когда не окончилось служение.

— Подождите меня в моей комнате, — принял решение Хиномия. — Я приду сразу, как только освобожусь здесь.

Маги не говорил ни слова, но Хиномия чувствовал его тяжёлое дыхание. Ему казалось, что запах зверя, леса и мха, и прелых листьев, и зелени — стал гуще. Он с трудом вёл себя уважительно и благопристойно, заканчивая службу, прощаясь со знакомыми и закрывая двери церквушки на ночь. С трудом старался не бежать по направлению к собственной келье. С трудом открыл дверь медленно, хотя хотелось распахнуть её и ворваться внутрь. Ожидание и нетерпение его окупились стократ, когда он понял, в каком состоянии всё это время находился Маги. Хёбу приковал его к каменной стене дома, попросту вбив в неё железный крюк. Цепи, держащие Маги на месте и удерживающие его от превращения в волка, были оправлены в серебро.

Той ночью и ещё несколькими последующими Хиномия в полной мере на своей шкуре прочувствовал, что значит для оборотня гон. Раньше он с удивлением вспоминал то время, когда Маги приходил к нему в палатку, пока он добирался до Хёбу. Теперь же он не удивлялся уже ничему. Ни необычайной возбудимости и чувствительности Маги, ни его попыткам то и дело обновить метку на плече, ни его кровожадному и жесткому поведению. Если Маги заходил слишком далеко, Хёбу его останавливал, сдерживал. А однажды не сдержался Хиномия. И Маги сперва рычал и рвался под ним, а после стелился и протяжно стонал, будто собственное тело подвело его, покорило, будто не Хиномия сделал его своим, а его собственный зверь прикусил ему холку и вошёл под кожу, втёк в жилы расплавленным оловом.

— Не волнуйтесь, никто ничего не слышал, — сказал Хёбу после, и Хиномия так и не узнал, что за чары он использовал в ту ночь, чтобы заглушить все звуки.

Маги не любил вспоминать и говорить о том времени. Хиномия тоже деликатно помалкивал. И если Хёбу доводил их общение до спонтанного и безудержного секса, что случалось слишком часто, о чём то и дело говорил Хиномии его здравый смысл, воспитанный в сдержанности и самоконтроле, то он никогда не старался оспорить главенство Маги и всегда уступал. Волку было нужно быть вожаком их стаи. Маги же просто нужно было любить их обоих. Хиномия не возражал.

Хёбу иногда это выводило из себя. Он подначивал, дразнил, шептал:

— Ты всегда такой безропотный… Тебе нравится подчиняться?

— Да, ведь с вами иначе не справишься, — отвечал ему Хиномия, насмешливо ухмыляясь. — Хочешь, я и тебе подчинюсь?

Хёбу мрачнел, тут же отвечая:

— У меня не получится.

— У тебя всё прекрасно получается, — уверял его Хиномия, дерзко подтверждая свои слова прикосновениями рук.

— Я выпью тебя полностью, — пугал Хёбу, жадно сверкая голодными глазами. Ему ужасно хотелось, это чувствовалось, даже если бы Хиномия не тонул в мареве вампирской жажды. Лицо Хёбу, вечно молодое, отражало все его чувства без утайки.