Сакаки печально скривил губы.

— Вашими словами сегодня говорит сам дьявол, Хиномия. Уж очень они меня искушают. — Гримаса превратилась в горькую улыбку. — Пусть пока всё останется как есть. И даже он пусть останется, — он положил руку на крест, прижимая его к себе. — Символ моей борьбы с собою. Вполне приемлемое её олицетворение.

— Вы могли бы быть счастливы безо всякой борьбы, — вздохнул Хиномия.

Сакаки глянул на него проницательно и остро.

— Что в вас сегодня за желание сделать счастливыми всех окружающих? Уж дайте мне пострадать в своё удовольствие! — он лукаво улыбнулся, и стало ясно, что страданиями в его мыслях на самом деле и не пахнет. Внезапно Хиномию толкнули под локоть. Он развернулся и наткнулся на угрюмого Фудзиуру. Раскрыв рот, тот негромко рыкнул, и мерин Сакаки нервно задёргал ухом, покосившись в его сторону.

— Маги говорит, отправляемся, — буркнул Фудзиура, выдвигаясь вперёд и уставясь исключительно на Хиномию яростным и вызывающим взглядом.

Обернувшись, Хиномия увидел, что все остальные уже сидят по коням, действительно готовые двинуться в путь. Но, разумеется, недовольство Фудзиуры вовсе не было связано с напрасной тратой ночного времени. Хиномия коротко кивнул доктору и, обойдя Фудзиуру, направился к своей лошади. Поведение молодого оборотня напомнило ему поведение Хацуне, когда та пристально следила за тем, на что направлено внимание Ядориги, и постоянно переводила его на себя какими-либо глупыми выходками или просто прикосновениями, если ей казалось, что Ядориги забыл о ней. Фудзиура ревновал. Фудзиура считал Сакаки своим.

Стоя спиной к ним, Хиномия каким-то внутренним взором видел, как в этот самый момент Фудзиура, на короткий миг прильнув к Сакаки, прикусывает ему кожу под челюстью; рука доктора предусмотрительно прикрывает крест, чтобы тот не соприкоснулся с ветхой рубашкой и курткой Фудзиуры и не ожёг его кожу через одну из многочисленных прорех. Наверное, не скоро ещё мальчишка научится превращаться из зверя в человека не вредя своей одежде, но при въезде в город придётся сказать Маги, чтобы добыл ему нормальную одежду.

Поймав этот отголосок чужих мыслей, Хиномия вскинул удивлённый взгляд на Хёбу, встретился с почерневшими из-за расширенных зрачков глазами и внутренне вздрогнул. В доме вампирши Цубоми Фудзико Хёбу отказался пить кровь и сейчас, скорее всего, был уже голоден. Распалённый тем же самым сном, что приснился Хиномии, и что вовсе не был сном, судя по неуёмному поведению Фудзиуры, Хёбу и вовсе казался сейчас зверем. Сжимая в руках поводья, он отвернулся сам и поворотил своего Пегого, ткнув того в бока каблуками. Словно чувствуя раздражённость своего седока, Пегий взял неожиданно быстрый галоп и помчался прочь. Остальным пришлось нагонять его.

Когда дом Цубоми скрылся за деревьями и туманом, надежно его защищающем, Хиномия заметил, как Момидзи оглядывается через плечо назад и чему-то мечтательно улыбается. Очевидно, ей снились какие-то свои сны сегодня… Хиномия потёр лицо ладонями, не выпуская из рук поводьев. Хватит с него всех этих чужих снов и видений! Впору было подумать о будущем, задаться вопросом, в чём будет заключаться помощь Цубоми их предприятию, обсудить с Маги и Хёбу, как именно они доберутся до Алана Уолша и что именно будут ему говорить. Или, быть может, имело смысл обратиться сразу к Папе или к Совету, минуя нечистого на руку церковника? Но ведь он зарекомендовал себя человеком с кристальными помыслами и добрыми деяниями. Поверит ли его обвинениям и словам Сакаки хоть кто-нибудь?

Хиномия, не найдя ответов на свои вопросы, поймал взглядом удаляющуюся фигуру Хёбу, и все тревожные мысли вновь покинули его разум. Жажда движения и скорости наполнила его, и все сторонние вопросы и размышления о них перешли на второй план. Находясь подле Хёбу, Хиномия подчинялся его ритму и его чувствам, легко их читая. Расставался со своей неуверенностью и с сомнениями, с удивлением осознавая, сколь много жизни в том, кто называл себя мертвецом.

А перед рассветом Хёбу накинулся на него, едва они вошли в комнату, снятую ими в первой же попавшейся на пути таверне. Хиномия, не успев прикрыть дверь, схватился за её ручку, пережидая боль от укуса острыми клыками. На него накатывало чужое возбуждение и ощущение крайнего удовольствия от вкуса крови — и исчезало, тем самым причиняя дополнительные муки. Его собственная боль никуда не исчезала, лишь притупилась. Чьи-то руки разжали его пальцы, казалось, намертво вцепившиеся в закруглённое навершие латунной дверной ручки. Маги. Он вошёл в их номер последним, плотно затворив дверь. Хиномия вскинул к нему лицо, не надеясь на сочувствие или понимание; если Хёбу был голоден, то ничто не могло утолить его страсть кроме крови… Внезапно ощущения Хёбу усилились, словно прибытие Маги сделало их полнее. Хиномия наконец-то перестал чувствовать боль, весь отдавшись удовлетворению страсти и голода. На краткие мгновения он приходил в себя, но даже тогда не вспоминал ни о том, кто он есть, — церковник с проклятой кровью, вечный грешник без надежды на прощение, — ни о цели их похода, — та представлялась ему теперь неясной дымкой впереди наподобие пламени свечи, освещала путь, задавая общее направление, но двигаться к ней можно было разными путями…

Маги брал его бережно, но твёрдо, находясь в своём праве, а Хиномия думал не о том, как бы въехать в Ватикан, а о том, что ему тоже хочется когда-нибудь сделать Маги своим, вот точно так же: уложить лицом в подушки и обхватить алчущими ладонями его бёдра и спину, и проникать в его тело раз за разом, наслаждаясь тихими стонами и улавливая дрожь удовольствия, терзающую плоть. Хёбу улыбался, явно купаясь в их двойственных образах и мыслях, Хиномия чувствовал: его читают, но ничего не имел против. Как можно противиться, когда всё их существо подчинено лишь одной цели: достигнуть блаженства почти недостижимого и оттого более сладостного, чем оно вообще может быть. Сладостного, как кровь, как агония плоти, как руки, сжимающие и ласкающие, как прикосновения губ.

Изгибаясь в жёстких неуступчивых руках дрожащим и сгорающим пламенем, Хиномия почувствовал, как потухает в своём блаженстве, собственная яркая вспышка ослепила его, погружая разум в темнеющую пустоту, и это было настолько прекрасно, настолько неповторимо, что душа его возрыдала от счастья. Его пламень утянул за собой Хёбу, — он знал это так же явственно, словно был с ним в момент наивысшего удовлетворения, испытывал его совместно с ним. Маги, не опускавший с них взгляда до последней минуты, наконец позволил себе забыться, прильнув к боку своего милорда, вжимаясь в его тело собственным, жаждущим, всё ещё неудовлетворённым — для того, чтобы ощутить сжатие чужой ладони и раствориться в нём.

========== Часть 9 ==========

В Ватикан Хиномия въезжал сквозь плотный туман: он клубился на улицах, стелился под копытами коней, глушил цоканье подков по плоскому камню мостовых. Туман царил и у Хиномии в мыслях, радовало лишь, что Хёбу и Маги подле него; это казалось единственно правильным.

На входе в город стояла стража, охраняющая ворота, но Момидзи отвела им глаза, заставив беспрепятственно пропустить их, открыв ворота в неурочный час. Кругом стояли храмы и соборы, улицы часто скрещивались в небольшие площади, и на каждой возвышалось здание с крестами, религиозного содержания фресками и мозаиками на фасадах. Хёбу поглядывал по сторонам с интересом, особенно ему нравилось разглядывать картины, иллюстрирующие Святое Писание. Возле Древа с яблоком и Девы-Прародительницы, протягивающей яблоко Мужу-Прародителю, он остановился вовсе. Хиномия подвёл своего коня ближе.

— Саотомэ… Знаешь, он был нашим учителем богословия, — сказал Хёбу. — И учил нас с Фудзико, что Змей отравил Деву ещё и своим укусом. Поэтому у вампиров длинные и острые змеиные клыки. — Хёбу искоса глянул на него.

Хиномия запрокинул голову, чтобы тоже посмотреть на мозаику, и спросил:

— Как же тогда Дева смогла стать Прародительницей рода человеческого, если была вампирицей?