— Мне всё равно.

— Твои друзья скучают по тебе! Маги, Фудзиура и Момидзи…

— Это их дело, скучать или забыть меня! Я их забыл! — возвысил голос Хёбу, чтобы перекричать его.

— А я? — спросил Хиномия тихо. — Меня ты тоже забыл?

Хёбу отодвинулся, отполз от постамента, на котором был установлен крест, насколько мог далеко, насколько позволяли ему цепи, которыми он был прикован к толстой каменной колонне.

— Забыл, — гулко прозвучал его голос. — Я даже не прикоснусь к тебе. Я не хочу тебя.

Да он, наверное, был голоден. Его измождённый вид и слабость свидетельствовали о том, что кормят его здесь нечасто. А ещё он каждый день подвергается пытке солнечным светом. Так ли ему нравится всё то, что он с таким жаром описывал?

— Сейчас весна, — сказал Хиномия. — Солнце будет постепенно восходить всё выше и держаться на небосводе всё дольше. Как думаешь, в день середины лета ты искупишь все свои грехи?

— Может быть, я наконец умру в этот день, — пробормотал Хёбу задумчиво. Хиномия напряг руки. Кончики пальцев закололо едва заметными иголочками боли.

— Хёбу, — позвал он. — Ты можешь выпить от меня? И освободить? У тебя появятся силы. Уйдём отсюда вместе.

— Какой замечательный сценарий, — едко ответил он, оборачиваясь. Солнечный свет разгорался, заставляя его возвращаться к постаменту с крестом. Здесь было темнее. Рано или поздно, он подойдёт ближе, — понял Хиномия. — Может, и Маги с собой позовём?

— Позовём, — подтвердил Хиномия.

— А не повредился ли ты головой, церковник, пока тебя сюда несли? — продолжил ядовито Хёбу. — Помнится, ты шарахался и едва выносил этого волка подле себя. Если бы не моя жажда, то бежал бы без оглядки. Маги каждый раз приходилось держать тебя, пока…

Самое главное оружие Хёбу, его язык, оставили ему напрасно, — подумал Хиномия. Если бы вырвали его, как было бы проще разговаривать с ним сейчас. Он прикрыл глаза.

— Маги брал меня… Дважды… Недавно. Пока тебя не было. Он говорил, что пришёл ко мне потому, что я для тебя важен, и был со мною.

— Ты мне безразличен, — шелестел Хёбу, отвернувшись от него в сторону солнца. Его плечи дрожали.

— А потом… Он давал мне свою кровь, и я пил от него…

Со стороны Хёбу раздался короткий ломкий смешок: — Мальчик, твои падения меня не интересуют.

— Я даже смог установить с ним связь, правда, потом нить истончилась и пропала. Потому что я вампир лишь наполовину… И были моменты, когда я жалел об этом… — продолжал говорить Хиномия, не обращая внимания на слова Хёбу. Он слушал. И ещё как слушал. — Знаешь… Может быть… Может быть, Маги и не придёт. Он сражался с нами, когда на нас напали твои пленители. Если он не пришёл до сих пор… Его могли убить.

Плечи Хёбу поникли окончательно. Он прижался к неровному каменному полу пещеры.

— Что ещё я могу рассказать, чтобы ты мне поверил? — спросил его Хиномия, вновь нарушив тишину. Хёбу повёл головой в его сторону, но промолчал. — Как мы говорили о тебе? Как я вспоминал тебя?

— Не нужно.

— Нам обоим тебя не хватало.

— Вы прекрасно проводили время вдвоём, зачем вам я, — кажется, или теперь в голосе Хёбу звучала обида? Нет, разумеется, это только казалось.

Хиномия бессильно прижался затылком к деревянной балке. Скольких жертв Хёбу уже уничтожил на этом кресте? Не по своей воле, разумеется, к тому же, его ведь могли поить и насильно. Хиномия представил, как Хёбу, ослабленного после дня, проведённого на обжигающем солнце, принуждают глотать человеческую кровь, размыкая его плотно сжатые челюсти, как в то же время зубы безвестных кровопийц прокусывают его горло и запястья, как жадные рты поглощают его кровь… Это было сродни изнасилованию, и внутренний взор Хиномии заливало алым маревом ярости, когда он представлял всё это.

— Кёске, ты ещё помнишь, какова на вкус моя кровь? — спросил он тихим шёпотом. — Ты вспоминал о ней?

— Я забыл.

— Ты говорил, что я жгусь из-за близости святой воды.

— Не помню.

— И что она — сама жизнь.

— Такого точно не было. Ты всё выдумываешь, мальчик.

— Ты сам говорил мне это. Ты хотел меня раньше и хочешь теперь.

— Ерунда.

— Кёске… — вновь позвал Хиномия и прокусил нижнюю губу.

Крови выступило немного, совсем капля, и тело тут же залечило ранку. Как будто подстёгнутое опасностью и пленом, заживление ускорилось. Но хватило и этой малости. Хёбу внезапно очутился рядом. Натянув свои цепи до предела, он впился в губы Хиномии голодным и острым поцелуем, терзая их в кровь и тут же всасывая её в себя.

Хиномия от боли зажмурился. Не было ни той нежной тяги, что он помнил раньше, ни того желания, что неизменно накатывало — только боль, во всём теле, в каждой его частице, огонь, и страдание, и подступающая смерть. Это не его боль, — осознал он вскоре. Эта боль принадлежит Хёбу, он терпит её ежесекундно, постоянно, его телу не хватает сил, чтобы восстановиться.

Воспользовавшись заминкой Хёбу, когда он делал очередной глоток, Хиномия решительным рывком разомкнул их кровавый поцелуй, отдёрнув голову как мог далеко, как позволяли то удерживающие его верёвочные путы.

— Из шеи, — произнёс он, нимало не сомневаясь, что Хёбу послушается. Однако тот застыл, тяжело переводя дыхание.

— Думаешь, убедил меня? — прорычал он, обретя какое-то подобие сознания. — Думаешь, твоя взяла? Да я же убью тебя!

— Не убьёшь, — Хиномия усмехнулся вновь зажившими губами.

— Я просто выпью тебя до дна…

— Если человеческого во мне не останется, то как знать, быть может, я стану таким же вампиром, как ты?

В горле Хёбу заклокотал невнятный стон, смешанный с рыком. Он боролся с собой как мог, но проиграл в конечном итоге.

Когда его клыки вонзились в кожу над артерией и прокусили плоть, Хиномия уже был готов к боли и почти не вздрогнул, встретившись с нею. Боль, и боль, и ноющее чувство пустоты… Жизнь уходила из него так быстро, покидала так стремительно, словно не хотела быть в его теле и бежала прочь. Хиномия какое-то время сопротивлялся, удерживал её, старался сохранить сознание, но понял, что борется с неотвратимостью. Тогда, коротко рассмеявшись, он расслабился и отпустил себя. Отдался подступающей темноте и смерти. «Всё кончено», — с этой мыслью, теряя сознание, он успел ощутить облегчение от того, что всё действительно закончилось, и больше не будет для него ни борьбы, ни страданий, ни боли…

***

— Энди? Хиномия? Очнись! — кто-то больно похлопал его по щекам, от души отвешивая добротные оплеухи. Голова неожиданно свободно перекатилась из стороны в сторону, даже в шее что-то хрустнуло, и Хиномия поднял руку, чтобы защититься от очередного удара. Отмахнулся, попутно ощущая внезапную ноющую боль в плечах, промахнулся и попал по своей же щеке. Озлобленный, он прищурился и посмотрел на свою будущую жертву, которую надо будет обязательно…

Хёбу хмурился, стоя над ним низко наклонившись.

— Ну как ты, очнулся? Что, думал так легко отделаешься?

Он был бос, одет в какое-то бесцветное тряпьё, худ до крайности, но его лицо снова было лицом, а не обтянутым тонкой кожей черепом. Белые волосы хоть и были тусклы, но всё же смотрелись лучше, чем раньше, а кожа уже не выглядела, как у столетнего старца, и вместо обгоревшей теперь была просто нездорового землистого оттенка. Он коротко улыбнулся, очевидно, заметив недовольство Хиномии, и одна эта улыбка искупала всё.

— Что разлёгся? Спать будешь позже, Энди. Встань и иди.

— Я тебе не Лазарь, — пробормотал Хиномия, тем не менее поднимаясь с холодного каменного пола. Судя по освещению, солнце уже клонилось к закату. Хёбу, напившись его крови, смог избавиться от кандалов и цепей — вот они валялись возле каменного столба, рядом с разорванными в клочья верёвками. Избавился — и снял его с креста…

— Да и я не сын божий, — не остался в долгу Хёбу. — Солнце гасить не умею. Сюда скоро придут. И нам придётся… Не знаю…

— Нам придётся дорого продать свои жизни, — ответил Хиномия, с неудовольствием понимая, что борьба его за жизнь будет крайне короткой. Он добрался до стены и осторожно присел, откинувшись спиной к холодному камню. Хёбу незамедлительно оказался рядом.