Хиномия вздохнул, оставив тщетные попытки справиться с верёвками.

— Ты эксцентричен, так что — нет, ничуть не удивлён.

На сей раз Хёбу рассмеялся громче.

— Так меня ещё никто не… Ты должен был меня забыть, Энди. Ведь я тобою попользовался и оставил. Почему ты здесь? Серьёзно, почему?

Хиномия прикрыл свои невидящие глаза. Участившееся дыхание Хёбу защекотало кожу его шеи. Почему он так близко? Это просто издевательство, что он так близко!

— Так те слова были сказаны специально, чтобы я забыл тебя? — спросил он. — Прости, я пытался, но у меня не получилось.

Кажется, дыхание Хёбу стало ещё чаще.

— Проклинал тебя, думал о тебе, вспоминал, как ты пил из меня, и как Маги при этом был с нами обоими, — прошептал Хиномия, слушая, как воздух наполняет и покидает лёгкие Хёбу через распахнутый рот. — Ты думаешь, мне так легко было забыть всё это? И твою так называемую гастрономическую жажду? Мне тебя не хватало, Хёбу, — признался он наконец. И Хёбу испустил длинный вздох.

— Кёске, — позвал его Хиномия по имени. Хёбу всхлипнул и не ответил.

— Я был с Маги, пока добирался сюда. Помимо прочего, он интересный собеседник… Оказывается, мне и его не хватало тоже. Столько времени прошло, но стоило ему меня коснуться…

— Не надо, — прошипел Хёбу полузадушенно, и Хиномия тихо рассмеялся. Он уже получил ответ о правдивости утверждения об утолении «гастрономической» жажды, и теперь на его душе теплело.

— Думаю, если бы не Йо Фудзиура, то я бы тут не оказался, где бы ни было это тут. Возможно, Ханзо с самого начала собирался использовать меня как приманку, но передумал, когда они с Сакаки поймали Йо. Вот только Ханзо не рассчитал кое-чего.

— Фудзиура? Мальчишка тоже здесь? — спросил Хёбу.

— Я должен столько рассказать тебе…

— Так он здесь? Он был с тобой?

— Отец Ханзо, что заставил меня присоединиться к отряду по охоте за тобой, держал его в клетке.

— Охоте за мной? Помилуй бог, а что же я такого натворил твоему отцу Ханзо, чтобы он начал за мной охотиться? — удивился Хёбу. — Вообще-то здесь я никому не могу причинить никакого вреда. Ни одному человеку и даже… — «тебе» осталось не договорённым.

Хиномия вспомнил тени, виденные им на фоне звёзд.

— Они… Твоя паства и хозяева… Случайно они не выдают себя за твоих последователей? А может, есть кто-то, кто называет себя твоим именем?

Что-то звякнуло в гулкой тишине. Первый звук помимо дыхания и голоса Хёбу, который услышал Хиномия.

— Я за них не отвечаю.

Хёбу что, был скован? Кто-то умудрился надеть на него кандалы? Как?

— Маги нам поможет, — шепнул Хиномия. — Он вытащит нас отсюда.

— Я приказал ему меня оставить, — перебил Хёбу. — Широ хороший и послушный мальчик, он выполнит приказ.

Час от часу не легче!

— Тебя искали Фудзиура и Момидзи, — попытался зайти с другого конца Хиномия. — Они пришли ко мне и спрашивали, куда ушёл ты, и где Маги. Он оставил их, чтобы…

Хёбу коротко рыкнул, и Хиномия замолчал.

— Хватит! Хватит имён, событий, жизни! Я мертвец, церковник! Неупокоенный мертвец, который питается кровью живых! Таких, как я, ты должен убивать! А ты вместо этого нарушил со мной все постулаты Церкви, которые мог! Поддался плотскому искушению!

— Как будто у меня был выбор! Ты мне его не особо много предоставил! — парировал Хиномия. — Сперва я спасал тебя, а потом…

— А потом?.. — эхом повторил за ним Хёбу.

— Церковь не запрещает любить, — произнёс Хиномия и понял: так вот, что это за чувство. Это чувство любовь. Невозможность забыть, тоска и боль, вечная жажда, неутолимое физическое и духовное ощущение одиночества, которое успокаивается лишь с ними двумя, с Хёбу и Маги.

— Да будь ты проклят, — прошипел Хёбу, вновь гремя чем-то металлическим. — Проклят!..

«Я уже тобою проклят», — хотел было обвинить Хиномия, но осёкся: в его глазах посветлело. Он не сразу это понял. В какой-то момент вокруг стало светлее.

— Солнце, — сказал он, догадавшись.

Хёбу вздохнул.

Солнце поднималось из-за горизонта, и его серый свет робко проникал в их узилище. Постепенно стал виден высокий каменный свод огромной пещеры, в дальнем конце которой они находились. Каменные колонны, сталактиты и сталагмиты, образовывали причудливые очертания и отбрасывали гротескные тени на стены. Вырубленная в потолке, явно рукотворная, дыра позволяла солнцу беспрепятственно заглядывать в пещеру.

— Посмотри на меня, — потребовал Хёбу. — Хочешь сказать, что любишь… это?

И Хиномия посмотрел.

На обожжённое лицо, в котором лишь угадывались знакомые черты, на потускневшие и обломанные белёсые волосы, на тело, иссушенное жаждой и солнцем до тонкой пергаментной кожи, на тяжёлые с виду кандалы, плотно обхватившие хрупкие ветки-запястья, заглянул в запавшие глазницы, почти не увидев в них глаз.

— Люблю, — ответил он и сам понял, что сказал чистую правду. Другого Хёбу Кёске здесь не было, и он любил именно его, любого, всякого. Отвергающего его, насмехающегося над ним, отталкивающего его, едкого, пленённого, изувеченного, слабого, — любил. Зажмурившись, он вновь в который раз натянул сдерживающие его верёвки, чтобы быть ближе, хоть немного ближе, но тщетно.

Он был обнажён по пояс, и его грудь была испачкана запёкшейся кровью. Хиномия вспомнил, как ему разорвали горло при нападении. Сейчас он не чувствовал боли. Должно быть, его вампирская сущность справилась с регенерацией. Но вот справиться с верёвками она не могла.

Хёбу натянул цепи, чтобы оказаться ближе к нему, и те звякнули.

— Они хотят, чтобы я пил с креста, — шепнул он безгубым ртом. — Так им кажется, что моя кровь станет ещё сильнее и, соответственно, и их кровь тоже.

Хиномия сжал пальцы в кулаки и вновь напряг руки и торс. Он не мог висеть на деревяшках, изображавших крест, спокойно. Не мог. Ему требовалось движение, оно сидело в нём, таилось: жажда бежать, спасаться, делать хоть что-то. Он не мог висеть на кресте подобно покорной жертвенной овце.

— Солнце заглядывает сюда даже в самый пасмурный день, — продолжал Хёбу, задрав голову вверх. Его шея была — сморщенные жилы и связки, как у столетнего старика. — Луч движется по земле, подбираясь всё ближе и ближе… И достигает меня к вечеру. Они приходят и смотрят, как я бьюсь в агонии, стоят вон там, — кивок головой в тёмный неосвещённый проход. — И на закате питаются мною, пока я ослаблен. Как талантливо, тонко и одновременно просто придумано, правда? Подозреваю, что им кто-то подсказал это решение.

— Они… Кто эти они? — спросил Хиномия.

— Знаешь… Они мне вообще-то не рассказывают, — ломко рассмеялся Хёбу.

— Маги придёт и спасёт нас, — пообещал Хиномия. — Обязательно.

— Говорю ещё раз: я приказал ему, чтобы он не приближался. Так что — нет, не придёт.

— Но почему? Вы же… Он ведь… — «он страдает без тебя» Хиномия так и не смог произнести вслух. Это было бы унизительно, говорить о Маги такими словами. Тот был сильным всегда и при любых обстоятельствах. Произнести что-то, что умалило бы его силу, было равносильно оскорблению.

— А ты не думаешь, что мне может нравиться… это?.. Что я по доброй воле здесь? — насмешливо спросил Хёбу, и Хиномию продрал озноб.

Всё так и есть, всё правда. Хёбу остаётся здесь не потому, что его ослабило солнце или потому, что браслеты из освящённого металла крепки. А потому, что он сам решил, самостоятельно определил себе такое наказание. Как это было… по-церковному.

— За что ты себя так ненавидишь? — спросил Хиномия, тщетно пытаясь воззвать к разуму существа, которым восхищался. — К чему эти страдания? Ты же не веришь. И Церковью проклят. Никому не надо, чтобы ты переносил все эти испытания.

— Ты думаешь, это не нужно мне? Так… Так проще. И понятнее. За совершённое преступление я сразу получаю наказание. И никаких более терзаний, никаких лишних чувств. Это существование мне понятно. Оно приличествует моей природе.

— Они убивают людей от твоего имени!