Maecenas
( Степан Цокур)
Начальник третьего лагпункта Унжлага лейтенант Цокур был меценатом местного значения. Странно, не так ли? И кто такой ме-це-нат? Собственное имя — Maecenas. Так звали богача, близкого ко двору римского императора Августа. В первом веке до нашей эры Maecenas был дипломатом и покровителем художников и поэтов — Вергилия, Горация и многих других творцов. Так что его имя стало синонимом благотворительной деятельности благородных попечителей искусств, пережило века и дошло до нас.
Что же общего мог иметь с благотворителем далекой старины простой служака гулаговского режима, особенно в жестокую военную годину? И все же среди множества темных садистов, озверелых палачей попадались сочувствующие, интересующиеся искусством, — случайные единицы, как Степан Гаврилович Цокур.
В огромном лесоповальном лагере 3-ий лагпункт был "райским" уголком: дрова для собственных нужд заготавливала одна бригада Коли Жукова, остальные работали под крышей. В начале войны успели с севера, из Кеми, перевезти сюда большую швейную фабрику: конвейер монтировали днем и ночью, возводили стены и покрывали крышу; возле озерца поставили небольшую электростанцию. Где-где, а в лагерной системе специалистов высокого класса было хоть отбавляй. На окраине зоны, около месторождения глины, соорудили кирпичный заводик. Им руководил Ашот Мнацаканян. Фабрика в три смены шила солдатские брюки и сорочки, гимнастерки, телогрейки, бушлаты, рукавицы, плащ-палатки, шапки и маскхалаты. Столярные цехи выпускали лыжи, ружейную болванку для автоматов. В отдельной мастерской столяры высшей квалификации мастерили огромные письменные столы, украшенные резьбой, карнизы, панели для кабинетов начальства московского ГУЛАГа. (Когда появился "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, я встречал чудаков в Москве, которые искали на картах мира тот знаменитый и таинственный Архипелаг, а его "столица" была всего за несколько кварталов.) Плексиглас с разбитых самолетов резчики превращали в сувенирные копии Спасской башни с часами, в красивые шкатулки с портретами известных людей. Их долго продавали в магазинах Москвы и Ленинграда, а покупатели и не догадывались, что они сделаны, возможно, их родственниками или друзьями на секретном предприятии — таинственном ОЛП (отдельном лагерном пункте) № 3.
К нам по спецнарядам присылали инженеров, конструкторов, изобретателей, ученых, артистов, музыкантов. И сам лагпункт был похож на лесоповальные зоны с серыми и мрачными бараками, прокислыми столовками,БУРами (бараками усиленного режима), с неуспевшими сгнить пнями на месте недавней лесосеки.
3-й ОЛП, скорее всего, напоминал пионерский лагерь: оштукатуренные и побеленные бараки, в центре — просторная столовая. К ней от вахты вела широкая, обсаженная березами аллея. С весны и до поздней осени вдоль аллеи цвели разнообразные цветы, досмотренные бывшей монашенкой сестрой Фетиньей. Столовая заканчивалась просторной сценой с красивым занавесом, задником, кулисами и падугами, со вкусом раскрашенными талантливым фальшивомонетчиком Иваном Тихоновым.
А все остальное было как и в любом лагере: подъем, развод под звон вагонного буфера, сигнал "конец смены", поход бригад в столовую строем, отбой, частые и безжалостные шмоны, "кондей" за прогул, воровство, ночные обходы женских и мужских бараков надсмотрщиками — строгими стражами почти монастырской морали. На всех разводах всегда бывал сам начальник. Посмотришь на него — ужас берет: выше среднего роста, широкий в плечах, из-под фуражки с голубым верхом выбиваются густые курчавые волосы, пристально смотрят черные глаза. Негромкий, но категоричный голос. Одним словом — крутой чекист. И вместе с тем — любитель культуры, лагерный меценат.
Зимой 1943 года "расформировали" за два дня наш заброшенный лесоповальный 24-й лагпункт. Нам на смену пригнали немок с Поволжья. Куда нас забросят — держали в секрете. Думается всегда худшее: вновь пила, семь километров до оцепления и ночные погрузки... Но на этот раз повезло: попал я в 3-й ОЛП, к Цокуру. Все местные работы казались блатными — рядом и под крышей. Самые "трудные" — отгрузка тюков ватных брюк и телогреек — в сравнении с погрузкой шпал и шестиметровых бревен казались игрой.
В ту зиму снега доходили до пояса. Поясов, правда, не было: свою одежду подпоясывали жгутами или веревками. А в зоне аллею, ступеньки и дорожки к столовой, баракам, санчасти и каптеркам чистили инвалиды, скользкие места посыпали пеплом.
В середине аллеи в натуральную величину стояла копия известной скульптуры Мухиной "Рабочий и колхозница". Фигуры сияли, как стеклянные. Долго присматривался. Наконец раскумекал — скульптура из обледенелого снега. Я дознался, кто автор этого необычного произведения. Бывший художник минского оперного театра Виктор Шейно. А где живет? В столовой за сценой, в специальной "кабинке". Рисует объявления, инструкции по технике безопасности, лозунги, призывы и портреты для Красного уголка в общежитии охраны и... делает декорации для спектаклей самодеятельности. Я обрадовался, что один земляк уже нашелся. По-видимому, найдутся и общие знакомые. Я ведь знал многих артистов и создателя театра Илью Гитгар-ца.
Наконец собрался к земляку. За сценой был отгорожен закуток с двухэтажными нарами. Там жил и руководитель самодеятельности, бывший ученик Станиславского, главный режиссер Симферопольского драматического театра Омар Галимович Девишев. Статный, среднего роста, подвижный, импульсивный красавец с татарскими чертами лица. До ликвидации Симферопольский театр был популярен не только в Крыму и в Татарии, его знали в Поволжье и в Зауралье. После условного освобождения без права выезда из лагеря Девишева взяли художественным руководителем лагерного театра при управлении Унжлага. Ставили классику, революционные пьесы и оперетты от Кальмана до Дунаевского. Лагерь был богат на артистов разных амплуа, талантов и уровней. На сцене гремели революционные монологи Любови Яровой и Кошки, генерала Горлова, а за кулисами их охраняли забракованные военкоматами стрелки.
А до условного освобождения Девишев жил за сценой вместе с веселым юрким моим земляком Виктором и бывшим балетмейстером Станкевичем, седым и уже нездоровым, но неутомимым выдумщиком и любителем театра. Они втроем ставили интересные и яркие спектакли. По эскизам Виктора кроили, шили и раскрашивали костюмы и бутафорию для следующих постановок. А из чего?
Вот тут и начинается Цокурово "меценатство". Скульптуру на аллее Виктор лепил по приказу начальника и каждый день в столовой получал "гонорар" — пайку, баланду и две каши. Да, из чего шили те костюмы и декорации? На швейную фабрику приходили вагоны с "метражом" — тканью на солдатскую одежду. Тюки были упакованы в толстую и плотную марлю. Закройщицы и мотористки понемногу растаскивали ее на свои нужды. Что-то шили и выделывали, нитки иногда прятали в таких укромных местах, что достать их оттуда умела только начальница колонны, бывшая блатнячка Тамара Стогова. На нужды "искусства" по заявкам Девишева начальник отпускал марли сколько нужно. Покрашенные, разрисованные, накрахмаленные костюмы для "Слуги двух господ" Гольдони с Девишевым в роли Труффальдино очаровывали всех.
Цокур часто проверял кухню и почти никогда не пропускал кабинку "театральной троицы". Расспрашивал, что нужно для новой постановки. Однажды принес "Правду" с опубликованной пьесой Константина Симонова "Русские люди" и приказал поставить. Уголовники и "контрики" с удовольствием играли генералов и героев войны. А пьесу Гольдони повторяли несколько раз. Спектакль шел в веселом, стремительном темпе под музыку из оперетт Штрауса и Кальмана. Играл зэк с небольшим сроком Женя Бродский, а возглавляла музыкальную часть доцент Московской консерватории — уборщица закройного цеха Вера Федоровна Туровская.
