Сергей Граховский
02.12.1996г
Перевод с бел. Татьяны Граховской
Из когорты первых
(Андрей Александрович)
Мы часто гуляли с ним по тихим аллеям Ботанического сада. Пронизанная солнцем листва заливала всё вокруг зеленоватым светом, сладко пахли нарциссы и розы, в высоком клевере гудели шмели и пчёлы. А мы неторопливо брели из аллеи в аллею. Временами присаживались на лавочку. Мой спутник быстро уставал. Но, отдышавшись, охотно вспоминал детство на Переспе, сапожный верстак, рассказывал, как пел в хоре Таревского и там впервые встретился с Купалой.
Человек зрелого возраста всё чаще и чаще вспоминает далёкое детство и юность. Какими бы тяжёлыми и горькими они ни были, за давностью лет они всегда кажутся самыми светлыми и дорогими, - это была молодость и большие надежды.
Было ему 15 лет, когда впервые, босиком с Переспы, он прибежал в редакцию «Советской Беларуси» и положил на стол Михасю Чароту коротенький стишок. Через несколько дней он читал его на страницах газеты, расклеенной на тумбах и заборах сторожёвских дворов. Андрей Иванович расцвечивал воспоминания такими достоверными и выразительными деталями, что сразу оживали все краски, запахи, сама атмосфера того времени. Он помнил все подробности, имена и факты, умел одной фразой передать портрет и характер человека.
Я внимательно слушал, а на другом плане памяти наплывало своё. Припомнилась первая книжка Андрея Александровича «Па беларускім бруку» и маленький портрет юноши с выразительными губами и пытливыми глазами, вспомнилось, как в далёком полесском местечке зачитывались стихами про невиданный никогда город, открывали неведомые нам понятия – сквер, ятки, манто, реклама, витрина, эстрада.
Андрей Александрович первый принёс в белорусскую поэзию ритмы нашей молодой столицы. Когда вышла книжка «Па беларускім бруку», её автору было только 19лет, но он уже был ответственным секретарём журнала «Малады араты», широко известным в республике поэтом.
Для меня, в полесской глуши, он казался необычным и недосягаемым. Мы тогда зачитывались приключенческой повестью «Ваўчаняты», написанной Александровичем, Вольным и Дударом.
Андрей Иванович как-то вспомнил: их, трёх молодых поэтов, пригласили в ЦК комсомола и пожаловались, что у подростков нет интересной книжки о героях Гражданской войны, о подвигах юных белорусских партизан. И они взялись. Расспрашивали партизан и подпольщиков, выстраивали сюжеты, придумывали самые невероятные приключения и писали, дополняя и поправляя друг друга. Спустя несколько меяцев «Ваўчаняты» вышли в свет и зачаровали подростков. Книжка переходила из рук в руки, её делили на части и зачитывали до дыр.
Андрей Иванович рассказывает, как писались «Ваўчаняты», и сам посмеивается над несерьёзностью юношеского эксперемента. Эту книжку позднее он даже не включил в свою библиографию. А я напоминаю его драматическую поэму «Паўстанцы» и по памяти читаю: «Б’юць званы новых дзён, гэй, бедната, слухай!», цитирую романтические и лирические сцены.
Александрович машет рукой и удивляется: - «Откуда ты знаешь? Это же такая давнина и… слабина».
Я рассказываю, как когда-то мы ранней весной поставили спектакль по «Паўстанцах». Зала и сцены в школе не было. Вечером разложили на школьном дворе огромные костры и возле них играли спектакль. «Артисты” выходили из темноты и исчезали во тьме. С той поры мне и запомнилась вся поэма.
- Не включил её в книгу избранного и в двухтомник включать не буду. Перечитываю ранние стихи и не очень давние, хочется многое поправить и переписать заново, да не хватает времени и сил. В молодости было много самоуверенности, но не хватало вкуса, мастерства, необходимой требовательности. Вот и выходили слабые вещи. Я и «Цені на сонцы» шлифую для переиздания. Теперь уровень культуры и поэзии совсем другой. Мы чаще руководствовались интуицией, писали, как умели, а умели немного. Теперешняя молодёжь вооружена основательными знаниями, теорией, опытом предшественников. Потому и пишут глубже, серьёзней и совершеннее, чем мы писали в их годы, - говорит он нараспев, скандируя, как когда -то в “молодняковскую” пору читали стихи.
Не по возрасту слабый и болезненный, Андрей Александрович по-молодому влюбленый в жизнь оптимист: он остроумно шутит над собой, как и раньше любит друзей и людей, всегда гостеприимный хозяин, желанный и пунктуальный гость.
Однажды я пригласил его к себе на Октябрьские праздники.
- Если осилю, приду обязательно, - пообещал он.
Началась осенняя слякоть, с туманами, холодными моросящими дождичками – особенно тяжёлая пора для людей с больными лёгкими. Как на грех, в нашем доме отказал лифт, и я очень тревожился, как Андрей Иванович взберётся на мой шестой этаж. Несколько раз выходил встретить, помочь и не укараулил.
Дзынькнул звонок и я увидел на пороге своего запыхавшегося гостя.
- Теперь могу быть космонавтом, - пошутил Андрей Иванович. – Дай, брате, чуть отдышаться.
Весь вечер он был весёлым и остроумным, шутил и смеялся, рассказывал смешные истории из своих давних и суровых странствий. Даже не намекнул ни разу на свою тяжёлую болезнь, не ссылался на диету и запреты врачей. С ним было интересно и легко. Раза два за вечер он заходил в комнату с книжными полками, снимал самые интересные издания и говорил о ніх так, будто только что прочёл. Стихи многих белорусских и русских поэтов Андрей Іванович знал наизусть и читал их в своеобразной «александровичевской» напевной манере.
Мы часто перезванивались. Александрович всегда искренне радовался удачам и успехам товарищей и был бескомпромиссным в оценке нашей работы.
- Прочёл, брате, в «Полыме» твой стих. Но зачем же ты его испортил ненужной концовкой? Боишься, что кто-то не поймёт? Теперь же все учёные и в поэзии разбираются не хуже нас с тобой. Сними её, и увидишь, что всё станет на место.
Приглушённо слышно, как его увещевает жена, деликатная Бетти Абрамовна. Отстранясь от трубки, Андрей Иванович перечит:
- Он же понимает, раз критикую, значит, хочу добра. Был бы равнодушен, молчал бы. Молчать спокойнее. Критикуя по-доброму, настоящего товарища найдёшь, а неразумного потеряешь… Ты не обращай внимания на «лирическое отступление». Это тут зажимают критику, - шутит он. - Заходи, поспорим, если не согласен. Снова меня наш доктор загнал в постель. Не говори ему только, что немного по квартире топаю. Правда, приходи, жду.
Я договаривался с кем-нибудь из наших общих друзей и вместе шли «в отведки».
Как то зимой Андрея Ивановича свалило воспаление лёгких. При его состоянии здоровья воспаление - ситуация почти критическая. Но кризис миновал, сняли постоянный медицинский пост, больного разрешили навещать, не не более чем на полчаса.
Приходим под вечер вместе с Алесем Звонаком и Миколой Хведаровичем. Комната напоминает больничную палату: пузырьки с лекарствами, грелка, кислородная подушка. Бледный Андрей лежит на высокой подушке, тяжело дышит. Увидал нас, заулыбался, протягивает горячую руку, просит рассказать, что нового в Союзе, в редакциях, в издательстве, расспрашивает про общих знакомых. Стараемся больше говорить сами, чтобы он не утомлялся.
- А я уже, хлопцы, было совсем собрался в «космос», да приставили такую молоденькую и хорошенькую сестричку, гляну – душа заходится. Нет, думаю, подожду, дай налюбуюсь на красоту.
Гляжу на него и вспоминается молодой, всегда стремительный, энергичный, неспокойный и озабоченный Андрей Александрович в начале 30-х годов. Тогда его литературная и общественная деятельность были в зените славы, его имя знал каждый. А он неутомимо ездил по республике, в печати откликался на каждое значительное событие, выступал на митингах и собраниях. Ходил он, как большинство партийных работников, в зелёной гимнастёрке, подпоясанной широким ремнём, в сапогах, в короткой жёлтой кожаной куртке и в кепке, сдвинутой на затылок.
