В писательском справочнике 1981 года ни слова про арест и ссылки, сказано лишь «работал в редакции «Літаратуа і мастацтва», потом - на предприятиях Сибири. Был старшим бухгалтером на заводе в Фергане» и так далее. Разве можно было написать правду в рассказе «Дом №9»? Оставшись без копейки, Янка пошёл просить в долг у своего университетского и литературного друга, маститого из маститых авторов. А тот был в доме творчества в Каралищевичах. Это километров 18 от города. На билет у Янки не было. Отправился пешком. Для былого сибиряка это не расстояние. Дошёл, нашёл товарища, посидели, поговорили, а просить язык не поворачивался. Встал, чтобы попрощался и, наконец, отважился попросить немного денег взаймы. « Эх, братец, чего нет, того нет. Все деньги у жены, а с собой - ни копейки. Ты уж извини». Скрыган молча поплёлся назад пешком. Боль, обида комом сжимали горло. Не за себя, стыд за былого товарища…
Через много лет, как-то при случае, когда их давняя дружба возобновилась, вернулось доверие, Янка мне рассказал, что, видно совесть друга время от времени всё таки мучила его, и он откровенно признался, что деньги у него тогда были. «Но честно скажу, братец, побоялся. Ты же знаешь, как мы были напуганы».
Янка отрабатывал свои часы в издательстве, я вернулся на прежнюю службу в радиокомитет и встречались мы не так часто. На первых порах Алесь Пальчевский приютил меня в своей съёмной комнатке на Красивой улице. Встречались дома вечерами. Алесь рассказывал, как Скрыган вдохновенно работает над томами Лынькова, а сам он редактировал «Минское направление» Ивана Мележа и восхищался талантливым, деликатным и разумным автором, рассказывал мне про новое писательское поколение. Иногда в нашу холостяцкую комнату заходил Янка. Что-то собирали на ужин, Алесь доставал из укромного места недопитую бутылку и мы нарушали десятилетний лагерный «сухой закон». Сколько в те вечера было переговорено, сколько вспомнилось! Янка рассказывал, как ему повезло в лагере овладеть бухгалтерским учётом, и не удивительно, что в Эстонии он стал главным бухгалтером большого комбината, хорошо сработался с начальством, уважали его рабочие, поскольку сразу подскочили заработки, уважали и соседи. Так бы и жил. Но в душе была жажда писать, ведь столько увидено, такие колоритные люди встречались на каторжных путях.
Часто Янка вспоминал Сухобудин. И там его спасла бухгалтерская специальность. Хоть строиться «навечно» не было ни средств, ни сил – нужно было как-то содержать семью – осиротелого Аниного Алика и дочурку Галочку. Да и не верилось, что у нас что-то может быть «вечным». Напуганые оперативниками сухобудинцы быстро разгадали, что это за «врагов» пригнали к ним и вскоре стали лучшими друзьями ссыльных: помогали вспахивать сотки, подкидывали дров, не боялись пригласить в гости. Только начальство играло в бдительность. А ссыльные жили, помогали друг другу, как близкая родня. Так было до 1955 года.
В августе 1956 года у первого из реабилитированных – Янки – вышла книга прозы. Небольшая, в обложке кирпичного цвета, названная просто – «Рассказы». Открывалась она памятной мне «Затокай ў бурах». Появились кое-какие деньги. Повеселел, чаще заулыбался Янка. К осени ждал семью из Сибири. А где жить? Где искать приют? Город еще не оправился после военного лихолетья.
Нашёл Янка комнатку где-то на окраине, то ли на Инструментальной, то ли на Слесарной улице и дождался семью. Приехала Аня с довоенным Аликом и маленькой скрыганишкой – Галей. Только теперь я узнал, что это имя дали в память Лины, по паспорту – Галины. Начали появляться в печати Янкины рассказы: «Конны двор», «Слепата», «Паваротак каля хвоі», «Кантралёр», «Няпрошаная сляза». Молодое поколение прозаиков изумлялись особенному, безыскусному, удивительно пластичному и колоритному языку Скрыгана, образности и лаконичности каждой фразы. Поразительно, как за 20 лет скитаний по свету он не утратил восприятие красоты родного языка? Нынешний деревенский парень после двух лет армии «уже разучивается разговаривать по - белорусски». А Скрыган каждой новой вещью обогащал наш литературный язык. Днём трудился в издательстве, ночью - писал. «Писал» - очень просто и легко сказано. Он больше зачёркивал, переписывал, рвал черновики и начинал всё заново, шлифовал каждую строку, каждое предложение, менял композицию, искал самое точное слово. Я иногда сравнивал его труд с неутомимым собирателем крупинок золотой пыли Жаном Шаметом из мудрой повести Константина Паустовского «Золотая роза». Скрыган никогда не торопился печатать написанное, у каждой вещи было до десятка вариантов. Рассказ на полторы страницы «Слепота» переписывался бесконечно. Мы с Пальчевским слушали несколько вариантов, один другого лучше, а Янка переписывал снова и снова. Для отдельных изданий и переизданий правилась каждая вещь. Может, поэтому у него нет крупных произведений – многоплановых повестей и романов, хотя он и мечтал написать что-нибудь фундаментальное. Как говорит тонкая мастерица слова Алёна Василевич: «Я перечитываю книги Яна Скрыгана – страницу за страницей, и не хочется прощаться с ними… я слышу живую интонацию писателя». В каждом произведении звучит доверительный, добрый и искренний голос, кажется, обращённый только к тебе. «Искренность. Бесконечная искренность», некогда лаконично и точно сказал про творчество Скрыгана его земляк, прекрасный писатель и знаток языка Микола Лобан.
Мы с Янкой в какой-то командировке были в Гродно. В свободную минуту бродили за городом по берегу Немана. Спустя несколько лет в очерке «Кто пойдёт комиссаром» читаю о том путешествии: « По-осеннему тихо лежала даль, небо было низкое, серое, пахло старым бульбянником. За ним зеленел последней листвой то ли сад, то ли небольшой лесок, и мы повернули, поскольку туда через поле вело несколько хорошо утоптанных тропок». Всё ожило таким, как было увидено и почувствовано тогда, и вспомнился бунинский словесный пейзаж. Скрыган был влюблён в его творчество и в ранней молодости открыл и мне запрещённого тогда своего двойного тёзку. Бунин называл себя Яном, Яном стал и Скрыган.
В своё время Скрыган перевёл для отдельного тома избранные произведения Бунина. На 1992 год готовилось их переиздание. Издательство попросило переводчика сделать и сдать в редакцию так называемую расклейку. Это работы на два дня. Но где там! Скрыган остался недоволен ранней версией перевода и заново перевёл все девятнадцать рассказов своего любимого автора. Как и к себе, таким же требовательным он был и к каждому прозаику, работая в издательстве и восемь лет в «Полыме», и не нажил ни одного врага. Когда начала издаваться «Беларуская Саветская Энцыклапедыя», с нуля, не было ещё надлежащей технической, медицинской, научной, математической, геологической терминологии - никакой, нужно было ещё что-то обновлять из прежних терминологических словарей, искать в разговорном арсенале, создавать что-то новое – понадобился контрольный редактор. Организатор и создатель первой Белорусской энциклопедии Петрусь Бровка без колебаний и безошибочно на эту должность пригласил своего давнего друга, былого однокурсника по университету – Янку Скрыгана. Он впрягся в поистине «египетскую работу» - вычитывал, правил стиль, язык, терминологию, а то и переписывал некоторые статьи 12 томной энциклопедии за мизерную зарплату. Десятки терминов, таких, как «скважина», «месторождение», «единомышленник», «дача», найдены, открыты Скрыганом. Они обогатили язык, прижились в печати и в официальных документах. А «смаката», “любата», “запабеглівыя вочы”, «жадлівыя вусны», и сколько ещё возвращено из живого, разговорного языка в литературу колоритных, ёмких и образных слов и понятий!
Как-то у нас не принято в мемуарах про писателей вспоминать, каким он был семьянином. Но такого заботливого, внимательного, добродушного и неутомимого семьянина редко встретишь: он воспитал, дал образование и дорогу в самостоятельную жизнь пасынку Алику, для которого Иван Алексеевич был родней отца, вырастил дочку и славных внуков, беспокоился про всех родных, много раз менял квартиры, чтобы всем было хорошо, бесконечно перевозил своё главное сокровище – книги. Каждую новую квартиру сам обустраивал и украшал удобными полочками, рамочками с портретами ближайших друзей, зеркальцами, удобными подставочками и табуреточками. Столярных и слесарных принадлежностей у него было не меньще, чем в хорошей мастерской. К левой стороне письменного стола он обычно прикручивал небольшие тисочки. И всё было особенное – удобные острые топорики, стамески, рубаночки, пилки и буравчики, краски, лаки, политура. Он часто обходил хозяйственные магазины и всегда покупал что-то нужное. За домашней работой он отдыхал, делал всё красиво, затейливо и прочно, как в прозе, так и в повседневной жизни.
