Повёл меня Янка по крутой извилистой лестнице куда-то вниз, в подвал с низким потоком, маленькими окнами чуть ниже тротуара. За тусклыми стёклами мелькали галоши, сапоги, башмаки, болтались штанины брюк, иногда –пёстрые чулочки. В двух мрачных комнатах стояли столики, в первой был буфет. Там молодая красивая буфетчица раздавала ломтики хлеба, винегреты, иногда наливала стограмм, выдавала талончики на обед. Некоторых безденежных посетителей записывала в толстую тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке. Потом и я попадал в неё: участливая Бася всем доверяла, потому что знала писательское безденежье. Скрыган и мне взял талончик на обед. Я привык в рабочей столовой хлебать ложкой скрученной винтом, из гнутой алюминиевой миски серую похлёбку, забыл, когда держал в руке вилку. И тут растерялся, потому старался повторять каждое движение за своим именитым знакомым. Янка заметил мою скованность, но ничего не сказал. Входили и садились за соседние столики в основном мужчины, все здоровались с Янкой. Видно, по привычке подсел к нам Макар Последович. В дальнейшем мы всегда обедали вместе. С дочуркой и малым сынком вошёл невысокий , круглолиций, лысый, в больших круглых очках. С ним здоровались запросто и издали: « Добрый день, дядька Тишка!» Да, это был сам Тишка Гартный. Вбежал и кого-то высматривал, поблёскивая пенсне, стремительный с чёрными кудрями Изи Харик. В первый же день я повидал Крапиву, Михася Чарота, Зарецкого, Хадыку и Дорожного - всех, кто в глусской дали представлялся мне в нимбах и ореолах, а тут были простые, обычные: то улыбчивые, то молчаливые, неприметно одетые, относительно молодые люди. Узнавал их по фотоснимкам.
За одним столом Скрыган, Последович и я встречались чуть не каждый день. Порой Макар предлагал: «Это вот, ребятки, может быть, нам для аппетита скакнуть через дорогу в магазин за четвертушкой, да и выпить по глоточку.» Чаще всего эта «миссия» выпадала мне, самому младшему. Скрыган говорил: «Накинь моё пальто и сбегай». Я в его кожаном пальто бежал через дорогу. В небольшом магазинчике полки были заставлены поллитровками, четвертушками, соточками, «мерзавчиками» (на два глотка) и « аистами» - трёхлитровыми бутылями. Всё доступное и дешёвое. Продавщица так привыкла к кожаному пальто, что, не спрашивая, что нужно, молча подавала среднюю бутылочку. Хлеб и всё к хлебу отпускали по карточкам, а водки, белорусских натуральных вин, пива было хоть залейся. Однако в городе, а тем более в селе, до послевоенных лет я никогда не видел ни одного алкаша или «в дым пьяного». Было не до того, не позволяли совесть, воспитание и обычный стыд. Не существовало вытрезвителей, наркологов и специальных больниц для алкоголиков. Первая пятилетка обеспечила всех карточками на «всё» – служащему 150 граммов хлеба, студенту - 300, рабочему - 400-600; в столовой из карточки вырезались талоны на завтрак и на обед. И вместе с тем все мы были молодыми энтузиастами, полными веры в счастливое будущее. Часто компаниями выходили из Дома писателя, прогуливались по Советской или шли в парк «Профинтерн» (теперешний имени Горького), заходили друг к другу в гости. Скрыган снимал маленькую комнатку в частном доме на улице Толстого, неподалёку от него, на Красивой улице квартировали Бровка, Барановых, Пальчевский, Коваль, Сымон Куницкий. Писатели в то время селились «гнёздами». На улице Розы Люксембург обитали Дорожный, Козловский, Таубин, Астапенко, Кулешов и Глебка. В районе Долгобродской – Бядуля, Лыньков, Микулич, Хадыко, Багун, чуть дальше - Калюга и Шараховский, Зарецкий со Сташевским – где-то на Республиканской, Шашалевич на улице Освобождения. Тот дом стоит и теперь. Творческая полемика в печати никогда не портила товарищеских отношений.
Шагая вместе к вокзалу, Скрыган мне часто рассказывал, как они работали вместе с Павлюком Шукайло в Слуцке и Россонах, как создали «Літаратурную камуну», как Шукайло «выбил» деньги на издание двух номеров своего журнала. На этом и он, и «коммуна» закончили своё существование. Я знал, что Янка лихо пляшет белорусские польки и уговорил его устроить небольшую вечеринку в его квартире. Вот как в 1983 году Скрыган в одной из своих статей вспомнил этот случай : «Недавно он (э.зн.я –С.Граховский) напомнил, как хотел научиться танцевать. По этому случаю, кажется, в тридцать втором году ему захотелось сделать что-то наподобие вечеринки. Но где же собраться, комнатка моя для этого очень мала? Моя старенькая добрая хозяйка Марья Жакевич легко согласилась провести часок у соседки, чтобы мы могли собраться в ее зальчике. Там стояли только две кровати, стол мы выкинули. Не помню, где Сергей брал гармониста, кто был из ребят, что были за девчата - ни одной из них не знал. Как назло, я заболел. За перегородкой играла гармонь, говорили, веселились, танцевали, а я сидел в своей каморке в тапках, чёртовски болела голова. Наверно, думали, что я хитрю, не верили – время от времени кто-то забегал ко мне – все упрашивали присоединиться к ним. Сергей переживал, винил себя. Чтобы не подавать вида, как мне действительно плохо, я вышел в зальчик и прямо в тапках станцевал вальс. Только теперь Сергей сказал, что все девчата были медички» (Я.Скрыган «Избранные произведения», том II).
Я и сегодня удивляюсь, как он, маститый писатель валандался с таким литературным шпингалетом, как я. Вспоминая нашу молодость и старость, мне особенно дороги строчки моего незабываемого друга: « Такая уж, на всю широту души и дружба у него. Ни дня, чтобы он не звонил мне, хотя бы узнать, жив – здоров ли. Нас было четверо закадычных друзей - однополченцев, (Пальчевский и Межевич. – С.Г.). Каждого он обзванивал, а теперь осталось двое, и потому сильнее стало его беспокойство. Время ведь берёт своё.» (Том II, с.260).
Ну, а теперь я остался один со своими бесконечными воспоминаниями. Перечитываю книги друзей, пересматриваю снимки, прохожу мимо домов, где они жили, и всё всплывает перед глазами, будто было вчера. Вспоминается то, чего не знают мои современники и никогда не узнают, поэтому и припоминаются события, обстоятельства, условия, атмосфера 30-х годов, щедрая открытость и дружба. Оживают в памяти образы, фигуры, характеры навечно молодых известных и совсем юных писателей той поры.
Все революционные праздники в Доме писателя отмечались торжественными вечерами, а иногда после докладов и концертов завершались общим ужином в «продовольственном подвале». Желающие складывали свои пятёрки и червонцы и «пировали» на пайковом застолье. Время от времени Андрею Александровичу удавалось выцыганить у Николая Матвеевича Голодеда кое-какие субсидии на некие эфемерные мероприятия. В столовой сдвигались столы, вместо лавок на табуретки клались доски: было что выпить и закусить. Но главное – хватало идейных тостов, а под конец - шуток, розыгрышей и смеха. Расходились за полночь, когда уже стояли трамваи, а было их всего два маршрута. Валерий Моряков жил в Козыреве, поэтому часто ночевал у друзей, а чаще всего – у Купалы.
Помню как, должно быть, в 1934 году в преддверии Первого мая, был большой вечер. В конце зала, у самой стены заняли места Купала, Владислава Францевна, а рядом Мария Константиновна Хайновская. Выступал хор под руководством композитора и дирижёра Самуила Полонского. Я примостился недалеко от той же стены и смотрел не столько на сцену, сколько на Купалу, как он реагирует на каждую песню, как улыбается и что-то шепчет своим соседкам. После концерта спускались на ужин. Мы с Янкой договорились: кто придёт раньше, занимает запасное место. Я не решался обгонять знаменитостей на узкой лестнице и немного запоздал. Янка сидел с красивой белокурой девушкой и указал мне место возле себя. Купала побыл полчаса, и тётя Владя увлекла его домой. Звучали тосты, звенели рюмки, галдёж нарастал. Со своей соседкой Скрыган не знакомит, а привычная застольная беседа идёт сама собой, хоть я и не знаю, как обращаться к красивой Яночкиной спутнице. Тогда всё было просто, непринуждённо, без лишнего этикета. Янка усердно угощал свою барышню.
Как только наверху заиграла музыка, Скрыган аж заёрзал на месте и стал приглашать Лину на танец (наконец я услышал её необычное имя). Она отнекивалась, но всё же пошла. А я поплёлся наверх, стоял в дверях и завидовал, как Янка краковяком выкручивал польку, кружился в вальсе. Лина быстро устала и, обмахиваясь платочком, вышла из зала, а Янка всё танцевал и танцевал.
