Поэт Изи Харик живёт в советской литературе, в сердцах миллионов читателей, он и сегодня говорит с нами на своём родном языке, говорит по-белорусски и по-русски. Всегда вдохновенный и страстный он придёт и будущим поколениям.

Сергей Граховский

P.S. БГАМЛИ (фонд 201, опись2.дело 146)

Из справочника “Беларускія пісьменнікі” Минск, “ Мастацкая литаратура» 1994г.

Ізі ХАРЫК

Ізі (Ісак Давыдавіч) Харык нарадзіўся 17.3.1898г. у вёсцы Зембін Барысаўскага раёна Мінскай вобласці ў сям’і шаўца.

Вучыўся ў хедары, затым у рускай народнай школе ў Зембіне. У юначыя гады пацаваў рабочым на фабрыках і заводах Мінска, Барысава, Гомеля. У 1917г. пераехаў у Мінск на пастаяннае жыхарства. Быў бібліятэкарам, загадчыкам агульнаадукацыйнай школы. У 1919г. пайшоў добраахвотнікам у Чырвоную армію. Прымаў удзел у баях на тэрыторыі Беларусі. Вучыўся ў Вышэйшым літаратурна-мастацкім Інстытуце імя В.Брусава, у 1927г. скончыў Маскоўскі універсітэт. Пасля вяртання ў Мінск у 1928 – 1937 гг. быў рэдактарам яўрэйскага часопіса “Штэрн” (“Зорка”). Старшыня секцыі яўрэйскіх пісьменнікаў СП БССР. У верасні 1937г. рэпрэсіраваны. 28.10.1937г. Ваеннай Калегіяй Вярхоўнага суда СССР прыгавораны да вышэйшай меры пакарання. Рэабілітаваны Ваеннай калегіяй Вярхоўнага суда СССР 13.6.1956г. Член ЦВК БССР у 1931 – 1934гг. Член – карэспандэнт АН БССР. Член СП СССР з 1934г.

Расстраляны 29.10.1937г. …

Скрыганиана.

Мне кажется, что и после смерти я

Буду помнить и буду счастлив, что кто-то

На земле очень любил меня.

Янка Скрыган

Так медленно, так мучительно и тяжело, с такой болью, как эти страницы, никогда и ничего у меня не писалось. И не удивительно. Чем дольше и лучше знаешь человека, чем дороже он тебе, чем ближе к сердцу был друг, тем тяжелее о нём говорить в прошлом времени.

Пока жив я, жив и он в моей памяти, моём сердце, моих видениях. Я и теперь советуюсь с ним, делюсь самыми сокровенными мыслями и сомнениями, представляю, что бы он сказал, чтобы посоветовал, от чего бы предостерёг.

Так вот и живу два года без Скрыгана и … со Скрыганом. Забываюсь, и рука сама тянется к телефону, чтобы уточнить слово, посоветоваться, прочитать новое стихотворение. Рука, как ошпаренная, бросает трубку: не услышу такой знакомый голос, шутку и доброе слово, а то и неожиданные меткие замечания. Последний и самый давний друг отошёл в вечность. Сколько же мы были с ним знакомы? С вынужденным перерывом - больше 60 лет. Дружили около 40. Боже мой, сколько было встреч, бесед, проходок и прогулок по уцелевшим улочкам старого Минска, по лесным тропинкам домов творчества в Каралищевичах и на Ислочи! По лесу он всегда ходил с острым топориком, присматривал сухой дубок или лещину, высекал самую забавную, строгал, чистил, шлифовал, лакировал и раздаривал уникальные кийки, трости, стеки. Мы вместе ездили в недоступные теперь Дубулты. Часами прогуливались по упругому влажному песку побережья, приманивали чаек, слушали плеск волн и шум сосен на дюнах, ходили к латышским друзьям в Яундубулты, Пумпури, Мелужи, на их дачи. Сколько там переговорено, перепето под чарку «Рижского бальзама». А больше всего переговорено на наших кухнях. Там мы чаёвничали, читали новые рассказы и стихи. Янка был особенно чуток к слову, к строке, к интонации: что-то хвалил, что-то беспощадно критиковал. Я пробовал отбиться, а потом убеждался, что он прав: зачёркивал, переписывал и снова ему читал.

Яночка! Яночка! Когда же мы впервые встретились? Первое знакомство было заочным. Поздней сентябрьской ночью 1930 года из белодревного цеха Бобруйского деревообрабатывающего комбината с повреждённой рукой привезли меня на подводе в больницу доктора Марзона. Через много лет он стал одним из персонажей моей повести «Рудабельская республика». А тогда я был послушным больным, напуганный своим увечьем. Слонялся одинокий, по холодной палате и как-то раз попросил у сестрички что-нибудь почитать. Она принесла небольшую книжку в мягкой обложке: Янка Скрыган. «Затокі ў бурах».

Читаю первые строчки: «Июльское солнце подымается в полдень. Жгучее, расплавленное – разливает липкую усталость и жажду. Жара. Небо - напряжённое, бесконечное – дрожит от невыносимого зноя, и звенит, звенит, как тонкая струна». Начало звучит, как белый стих.

И уже оторваться не могу. Куда делся больничный потолок в пятнах, шершавые стены, забинтованные соседи, стоны послеоперационных больных. Теперь вижу, что в этой зарисовке ничего особенного нет, а тогда, юный мечтатель, не представил, а увидел родную деревню, летнее в белых облачках небо, колышимые ветром хлеба, узкую тропинку через высокую рожь и всегда грустные мамины глаза. И такая боль сжала сердце, так захотелось домой, под горячее солнце в голубом июльском небе, а за окнами скулил ветер, шумел листопад, на мокром стекле трепыхался пожухлый кленовый листок.

Я не мог оторваться от книжки, представлялись «бездонное небо и полынь, и межи, прогорклая от пыли дорога», оживали герои Егор и Алеся, Владимир на костылях и домик Борейковых. С детства я болел литературой и читал всё, что попадало в руки, знал фамилии и произведения почти всех молодняковцев (всего литобъединения «Маладняк»), а вот фамилию Скрыган встретил впервые. Позже узнал, что он печатал стихи под псевдонимом Янка Видук. Я их читал и помнил, особенно стихотворение «Наборщик». А что странная фамилия означает «мелкий мак», только через много лет узнал от самого Скрыгана. Ещё раньше у него был жутковатый псевдоним – Пират. Увлечение псевдонимами в ту пору стало просто литературной эпидемией.

Читая «Затоку ў бурах», хотелось представить себе автора: какой он- высокий, низкий, чернявый или белокурый, молчаливый или весёлый.

Через год после моих бобруйских неприятностей, оправившийся после тифа, подался я в столицу искать литературного счастья (а вместо литературы нашёл почти 20 лет неволи). Конечно, «магнитом» был Дом писателя на Советской улице. Из провинции он мне представлялся дворцом, а тут увидел серый двухэтажный с надстройкой домик, тёмный коридор, с давно стоптанными ступеньками на второй этаж. Однако же… здесь собирались все знаменитости: Купала и Колас, бывали Чарот и Бядуля. И хоть я уже был членом БЕЛАППа (Белорусская ассоциация пролетарских писателей), знаком с Микуличем, Таубиным, Астапенко, Кулешовым, знал Лынькова, но долго не отваживался заходить, слонялся возле дома.

Поколебался и всё же зашёл. В правой комнатке на двух клеёнчатых диванах сидели и разговаривали незнакомые, на круглом столике лежали газеты. В небольшом зале стояли стенды выставки творческих отчётов писательских бригад на стройках первой пятилетки. Самые большие - Александровича, Барашко, Головача, Лиходиевского - пестрели множеством снимков, рукописей, книжек и газетных публикаций. В уголке возле окна – небольшой стенд Янки Скрыгана. На нём - бойкие очерки « Шугае сонца», «Права на энтузіязм», «Недапісаны профіль», прикреплённая тетрадочка, исписанная мелким почерком со множеством зачеркиваний и правок, сверху- снимок мелколицего, курносого, в серой кепочке автора. Под впечатлением от « Буры ў затоках» я задержался возле этого неброского стенда. Очень уж хотелось полистать прикреплённую рукопись, посмотреть, как пишется черновик произведения. Но остановила надпись: «Руками не трогать». Оглянулся, думал никого нет, полистаю. И смутился - за мной стоял невысокий парень в прорезиненном плащике, новенькой кепке, с красивым галстуком и изогнутой палкой в руке. Глянул на меня и спросил : « Может неразборчиво написано?» Я пригляделся: тот самый, что и на снимке – сам Янка Скрыган. От неожиданности растерялся. «Как тебя зовут?» - спросил он. Я ответил пересохшим языком. «Стихи пишешь? Что-то твоё видел в «Маладняке». А я – Скрыган.” Я чуть не поправил, ведь почему-то называл его Скрыган, но замялся. «Видно, только приехал?» - «Да, из Бобруйска, а сам глусский». – « Хорошо, что говоришь по-людски. «Да» это правильно, а то все «такают». Значит, приехал укреплять поэтический фронт?». Я почувствовал иронию и покраснел. Янка заметил мою растерянность: «Не обижайся. Пошутил. Все мы рвёмся в столицу осчастливить литературу, а потом каемся, что явились с пустыми руками. С нашим сельским «багажём» только заметки писать в «Белорусскую деревню».Учиться, брат, нужно». Он посмотрел на часы: « О-о-о! Аккурат пора обедать. Так пошли, если хочешь, в нашу столовку». Мне хотелось есть, но больше посмотреть на живых писателей, знакомых только по произведениям и снимкам.