– Вы абсолютно здоровы, мадам.
– Я вам не мадам, а советская женщина. Если вы не находите у меня болезни, так отправьте на консультацию в Москву.
– К какому врачу, позвольте вас спросить?
– Тоже мне, профессор! А не знает, к какому врачу отправить больную женщину!
– Больную, знаю к кому направлять, а здоровую – нет.
– У меня кружится голова, у меня слабость, боли в животе, – кипятилась семипудовая баба.
– Меньше кушайте, особенно жирного. Больше ходите, гуляйте на свежем воздухе и все пройдет.
– Это я и без вас знаю, профессор, – с сарказмом прервала Луганцева пациентка. – Так вы не направите меня в Москву?
– Нет. Нечего вам там делать.
– Тогда я вас направлю на ковер к секретарю обкома партии.
– Ну, голубушка, в таком тоне я с вами разговаривать не намерен. Прошу покинуть кабинет.
Дама удалилась, раздраженно хлопнув дверью.
На следующий день профессор пригласил к себе доцента Шинкаренко:
– Виталий Карпович, а не хотелось ли вам принять на себя одну из моих обязанностей?
У Виталия загорелись глаза, он давно мечтал, он ждал, когда шеф начнет его выдвигать.
– Вам, моему первому доценту, хочу поручить консультировать пациентов в обкомовской лечебнице. Мне, честно говоря, жалко тратить время на осмотры здоровых людей, а посему прошу вас заняться этим. Говорить ты умеешь, убеждать тем более, а главное, как хирург и ученый созрел для этих целей. Однако не забывай, будешь в чем-то сомневаться, зови, разберемся вместе.
Луганцев даже не спрашивал согласия Виталия, он все прочел в его светящихся счастьем глазах. Шинкаренко, будучи обкомовским зятем, знал, что значит быть рядом с сильными мира сего, но если не мира, то хотя бы области.
– Постараюсь не подвести, Александр Андреевич!
Самому же Луганцеву не нужно было тянуться к партийным начальникам, они и без того уважали профессора, ибо почти у каждого кто-то из родственников был пациентом талантливого врача. Сам первый секретарь обкома Алексей Михайлович Просвещенцев любил побеседовать с известным ученым на самые разные темы. Они говорили не только о развитии здравоохранения и образования, но и о новых премьерах в театрах, строительстве библиотек. А иногда вечером просто гуляли по городу, любуясь новыми зданиями лучших архитекторов страны и не менее талантливых строителей. Луганцев часто брал на такие прогулки маленького Сашу и вообще он в любое свободное время старался быть с сыном. Александру Андреевичу очень хотелось воспитать себе достойного наследника, у него не получилось это со старшим сыном, потому он всю свою любовь отдал второму, озорному и сообразительному мальчику.
В один из таких прогулочных вечеров Просвещенцев задал профессору вопрос:
– Александр Андреевич, не расскажете ли вы мне, что за спор вышел у вас с женой нашего заведующего отделом Звонникова?
Луганцев сначала не понял о чем идет речь, но потом вспомнил женщину, которая грозилась вызвать его на ковер к секретарю обкома.
– Алексей Сергеевич, я думаю, что это не стоит вашего внимания.
– И все же.
– Да так, вздорная толстая практически здоровая баба требовала отправить ее в Москву, но что ей там делать, она нас с вами переживет, не отличаясь особым интеллектом.
– Зато властью над мужем отличается, тот, перепуганный, прибежал ко мне жаловаться на ваше грубое отношение к ней. Я обещал поговорить с вами. Вот и говорю. Живут на белом свете людишки, вырвутся из грязи в князи, а ума-то княжеского взять неоткуда. Ладно, разберемся.
Луганцев молчал, настроение было подпорчено неприятным воспоминанием. Просвещенцев заметил:
– Ну, извини, Александр Андреевич, но не спросить я не мог. Это больше для меня нужно, чтобы знать, с какими кадрами работаю… Профессор, а не хотите ли прогуляться до гастронома? Меня жена просила гречки купить.
Зашли в новый, только что открывшийся магазин на проспекте имени Ленина. Покупателей было немного, прошли в бакалейный отдел.
Молодая женщина-продавец спросила:
– Что хотите?
– Будьте добры, взвести килограмм гречневой крупы.
– Мешочек давайте, взвешу.
– Какой мешочек?
– Какой? Какой? Для крупы мешочек.
– Нет у меня мешочка. А в бумажном кульке товар отпустить не можете?
– У меня нет бумаги, во всем магазине нет и не было. Люди с мешочками к нам приходят, ты сбегай домой, возьми у жены мешочек, не в шляпу же тебе взвешивать.
Алексей Михайлович снял шляпу и протянул продавщице, та поставила шляпу на весы и насыпала в нее гречки.
– А теперь позовите мне директора магазина, – попросил секретарь обкома.
– Много хочешь, дед. Будет наш завмаг с каждым встречным-поперечным разговаривать, он у нас строгий.
– Я тоже. – Просвещенцев достал из кармана удостоверение. – Прочтите, пожалуйста, и позовите директора.
Продавщица лишилась голоса. Бледная от страха, она лишь только открывала рот, пытаясь сказать слова извинения. Ее коллега, девушка из соседнего отдела, почувствовала что-то неладное и помчалась за начальством.
Хорошо одетый мужчина с прилизанной прической быстро подходил к покупателям, постепенно расплываясь в верноподданнической улыбке.
– Алексей Михайлович! Сам Алексей Михайлович! Какими судьбами? Рад вас видеть в нашем гастрономе.
– Судьбами покупателей, простых покупателей зашли мы к вам, товарищ завмаг. Вот вам шляпа, извольте угощаться, необыкновенно вкусный продукт.
Директор магазина был ни жив ни мертв, но очухался быстро.
– Прошу в мой кабинет.
– А вы уверены в том, что он ваш? – Секретарь обкома партии повернулся и пошел к выходу.
– Прогулка у нас сегодня нервозная получилась. Я вам испортил настроение, мой дорогой профессор, наша советская торговля мне, – после паузы сказал Просвещенцев.
– Мне не менее вашего, Алексей Михайлович. Один только Сашка удовольствие получил. Видели бы вы, как он смеялся, когда вам в шляпу гречку сыпали.
С тех пор упаковочная бумага в магазинах города и области была всегда.
Наутро снова была работа, единственная отрада Луганцева, приносящая радость и огорчение, и опять радость от успеха в операционной, от успехов учеников в трудах научных. И как не радоваться, две докторские диссертации у Кудрякова и Шинкаренко окончательно вырисовывались. Фёдор опережал, у него остался хороший задел при подготовке кандидатской, сейчас доцент только добавлял, расширял, находил новые подходы к консервативному и хирургическому лечению больных, и эти методы давали эффект. Виталий отставал, только перевалил на вторую половину работы, его порой приходилось подстегивать, но он не торопился. Шинкаренко получал удовольствие от другого, от того нового дела, которое поручил ему шеф, это удовольствие было сравнимо только с поеданием печенья с маслом.
Виталий Карпович любил беседовать с пациентами, рассуждать при них об имеющихся у них болезнях, он подробно, порой метафорично рассказывал им о сути заболевания. Больные с отрытым ртом слушали доктора, удивляясь его глубоким знаниям и возможностям предвидения. К такому хирургу не страшно было ложиться на операцию. Особенно Шинкаренко обожали дамы, с восторгом убеждавшие мужей, что нет на земле лучше доктора, чем Виталий Карпович. Высокий рост, плавность в движениях, мягкий бархатный голос, неторопливость – все это вызывало у пациентов уверенность в успехе. Еще больше внимания доцент уделял высшим чинам и членам их семей, здесь он превосходил сам себя. А если что-то вдруг складывалось не так, он объяснял это уникальностью организма высокопоставленного больного и тот был доволен своей неповторимостью и необычностью в этом мире.
Луганцев никогда не опускался до низкопоклонства и расшаркивания, он ненавидел сюсюканье, а тут только потому, что его не отвлекают от науки и настоящего дела, даже похваливал Шинкаренко за подобное подобострастие, а у того от радости и диссертация отошла на второй план, за спиной продолжали расти крылья.
Александр Андреевич все больше и больше опирался на Кудрякова, на операциях Фёдор Трофимович почти всегда был первым ассистентом, шеф уже несколько раз доверял ему оперировать на сердце, чаще стал консультировать его по научной работе. В душе Луганцев решил, что преемником должен стать Фёдор. Это заметили и другие сотрудники клиники, до Шинкаренко же дошло, когда он отметил прохладное отношение к себе многих, даже Фимкин говорил с ним без прежнего подобострастия. Виталий поделился сомнениями с Лидой, умная женщина давно заметила, что муж все дальше отходит от верной дороги, и покачала головой:
