– Хорошо, я подумаю, поговорю с Виталием.

Шинкаренко, проходивший в туалет, случайно подслушал вторую половину разговора в гостиной, был напуган до полусмерти. «Жених» быстро шмыгнул в кабинет, где они готовились к экзамену по терапии, открыл учебник, но читать не мог, глаза не видели текста, в них стоял туман, голова была переполнена мыслями.

– Что делать? Как быть? Любит ли он Лиду? Она-то его точно любит. «Любит не любит, о чем ты, дурак, думаешь. Женись, будешь как сыр в масле кататься, каждый день печенье с маслом есть. Тебе повезло! А ты: любишь не любишь, жениться не жениться. Завтра же делай предложение, проси у отца руки дочери. А вдруг откажет? Да нет, не откажет, Лида не даст. Но отец главнее, он приказать может, стукнуть кулаком по столу… Балбес ты, Виталька! Стукнет, выгонит… Ну, выгонит и выгонит, а не посватаешься, точно выгонит. Попытка не пытка».

На следующий вечер жених явился к Поспеловым с букетом цветов и бутылкой шампанского и попросил у родителей руки и сердца Лидии. Василий Трофимович несколько минут молча смотрел на Шинкаренко, соображая, кто поведал Виталию о вчерашнем разговоре, дочь или жена, а когда решил, что это все равно не имеет особого значения, сказал:

– Мы в принципе не против. Так, мать? А ты со своими родителями советовался?

Виталий опустил голову.

– Тогда поступим следующим образом, вы сдаете сессию, ты берешь невесту и везешь знакомить со своей родней. Придется она им по нраву, осенью свадьбу сыграем.

В июле молодые приехали в Николаевскую слободу. Лида очень волновалась, входя в дом Шинкаренко. Виталий представил девушку как свою невесту. Карп Петрович крякнул, кашлянул:

– А секретарь из области Поспелов ваш родственник?

Виталий поспешил ответить за Лиду:

– Василий Трофимович ее отец.

Шинкаренко-старший ничего не ответил, стоял, будто в рот воды набрал, молчал и краснел, краснота постепенно поднималась от шеи вверх, окрашивая щеки, уши, нос, даже седеющие волосы, казалось, сделались красными.

Галина Прокофьевна всплеснула руками и, выпучив глаза, запричитала:

– Ой, лишенько, лишенько!

– Ты что, мать, от счастья с ума спятила? – Карп Петрович старался как можно ласковее произносить слова. – Сын невесту в дом привел. Дивись, яка гарна дивчина, здорова, при теле, при фигуре, а что до лица, та ж с него воду не пьют.

Виталий был готов провалиться сквозь землю.

– Вот так, дорогие родители, хватит языками молоть. Выделите Лидочке комнату, мы переоденемся, сбегаем на Волгу обмыться с дороги, а вы стол накройте, мы голодные.

– Так вам шо отдельно стелить?

– Мама, я понимаю вашу радость и растерянность. Но я же русским языком сказал, что Лида мне не жена, а невеста. Свадьба осенью будет.

Пока молодежь купалась, пришедший в себя Карп Петрович промывал жене мозги.

– Дура ты старая! Лихо до тэбе прийшло, тупа баба! Радость! Радость в дом пришла! Сын женится! И не на вдовой Верке женится, а на дочери самого секретаря обкома нашей партии. А ты: лишенько – химера чертова.

Галина Прокофьевна молчала, понимала, что опростоволосилась, ее так и подмывало уколоть мужа за его «с лица воду не пьют», но побоялась, за это и ухватом по спине получить можно.

А дальше Шинкаренки старшие до конца своей жизни были с Лидой ласковы и обходительны, стелились перед ней, как степная трава по ветру.

Молодые возвращались с Волги веселыми, Виталий постоянно целовал невесту, шептал на ушко ласковые слова. Лида смеялась и виду не подавала, что высказывания родителей жениха были ей неприятны, мать научила ее владеть собой. Невеста быстро оценила интеллект будущих родственников и сказала себе: «Мне с ними не жить, а Виталия я переделаю, воспитаю так, как нужно мне».

Стол у Шинкаренко всегда был на славу, выпили, закусили до отвала, женщины занялись своими делами, мужики вышли на улицу покурить.

– Ты уверен, что по себе дерево рубишь? – спросил отец.

– Уже срубил, батько, только зачистить осталось.

Карп Петрович с ухмылкой глянул на сына:

– Только мне непонятно, кто кого зачищает.

Сын не ответил, отец решил промолчать.

На второй день отдыха Виталий объявил родителям, что в земле возиться не будет, а если что-то нетяжелое делать, то только в перчатках.

– Все! Мне нужно руки беречь, на них не должно быть ни ссадин, ни царапин, пальцы должны гнуться, как у гармониста. Я хирург, мне уже на операции мыться разрешают.

– Конечно-конечно, сынку, отдыхай, отъедайся, делай что хочешь, лишь бы хороший хирург из тебя получился. Закончишь учебу, глядишь, в нашу больницу пришлют.

– Нет, батьки, даже не думайте, я профессором хочу стать.

Мать схватилась за голову и запричитала.

– Опять кудахчешь, старая! Хочет профессором, нехай будет профессором. А ты цыц!

Свадьбу играли глубокой осенью, после празднования тридцатой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Хотя сказать, что свадьбу играли, было бы неправильно. Василий Трофимович потребовал не устраивать «пира во время чумы». И правда, народ еще оставался полуголодным, продовольственные карточки обещали скоро отменить, но пока никаких указов не было. Поэтому студенческую группу собрали у Поспеловых дома, а родители отправились в обкомовскую столовую, где был накрыт небогатый стол – котлеты с картофельным пюре, привезенные Шинкаренками сало и домашняя колбаса. Выпили за прочный семейный союз молодых, попили чайку, поговорили.

У молодежи стол был примерно таким же, только вместо водки портвейн да к чаю подали печенье с маслом.

Александр Андреевич Луганцев вошел в купе седьмого вагона поезда «Уфа – Адлер», две бабушки посмотрели на него скромно-печальным взглядом, он все понял.

– Здравствуйте дамы! – приветливо произнес профессор и улыбнулся. – Какую из верхних полок прикажете занять?

Седовласые женщины выдохнули, не ожидая такого быстрого разрешения их «сложного вопроса»:

– Ту, которая по правую руку от вас. Спасибо вам, молодой человек, вы очень внимательны!

Александр Андреевич застелил постель, аккуратно повесил пиджак и отправился было в туалет переодеваться, но не менее внимательные чем он бабушки встали с мест:

– Что вы! Что вы! Вы переодевайтесь здесь, мы в коридоре подождем.

Они тут же вышли, прикрыв дверь купе.

Сорокатрехлетний хорошо физически развитый хирург одним махом взлетел на верхнюю полку, положил голову на подушку, облаченную в слегка сыроватую наволочку, и закрыл глаза.

Поезд тронулся, бабульки вернулись в купе, увидели, что сосед дремлет, и заговорили шепотом, который не был слышен из-за постукивания колес на стыках и скрежета металла на поворотах. Луганцев не спал, он думал. Это был редкий случай, когда он спокойно мог подумать о своей судьбе, которая привела его к сложным служебным и семейным перипетиям, а он первое время не обращал внимания, как ему казалось, на бытовые мелочи, продолжал работать, работать и работать. Работа для Александра всегда стояла на первом месте и никак не иначе, он жил ради работы, он наслаждался работой. Так Луганцева приучили родители. В его обязанности, как и двух братьев и сестры, всегда входили дела по дому, в огороде, помощь на сенокосе и уборке урожая, подмога престарелым соседям. Мама часто брала Сашу с собой убирать в фельдшерском пункте их большого села недалеко от Вятки. Мальчик сначала шарахался от окровавленных простыней и бинтов, но потом понял, что фельдшер лечит, а иногда без крови вылечить нельзя. Любопытный малец с интересом рассматривал блестящие медицинские инструменты, они отражали свет, играли бликами, он видел в них что-то таинственно-завораживающее, волшебное, предвещающее добро и счастье.

Однажды Сашу застали в тот момент, когда он подглядывал в окно кабинета, где фельдшер принимал больных. Парнишка пытался объяснить родителям, что он хотел увидеть, как и чем медик лечит пациентов, но его не поняли и наказали. После земской школы отрока отдали в гимназию, он окончил ее с отличием, однако учиться дальше не пошел, умер отец, Александр остался в семье за старшего. Но как только подросли младшие братья, поступил на медицинский факультет Казанского университета.