Луганцев думал, искал ответы в литературе, вспомнил всех больных после операций на органах грудной клетки, у всех был тяжелый послеоперационный период, значит, дело или в недостаточном обезболивании, а может, и в дыхательной недостаточности, но может быть, то и другое вместе.

Как-то утром к профессору зашел Шинкаренко:

– Хотел поделиться мыслями. Считаю, что необходимо изучить все анализы, данные динамики кровообращения до, во время и после операции у всех больных, оперированных нами на грудной клетке, может, тогда и найдем причину летальных исходов.

– Ваши предложения?

– Сейчас сказать не могу, в процессе изучения, думаю, что-то поймем.

– Хорошо, я подумаю над твоим предложением.

Вечером Луганцев беседовал с Фёдором Кудряковым по вопросам его диссертации, сделал некоторые замечания, дал советы и про себя отметил, что работа получается хорошая. Закончив, профессор перевел разговор на самую актуальную для клиники тему:

– У тебя сформировалось хоть какое-то мнение по анализу летальных исходов?

– В общих чертах, но пока не изучу досконально все истории болезни, говорить не о чем.

– Как не о чем? Поговорим об общих чертах.

– Общие выводы следующие. Первое. Достаточно ли хорошее было обезболивание? Второе. Длительность операции, биохимические изменения в организме. В связи с дыхательной недостаточностью больной-то дышит одним легким. Третье. Необходимо обратить внимание на психику больного, при длительных операциях головной мозг слишком долго живет в страхе.

– Что ж, похвально, направление мыслей верное, а потому тебе и поручаю заняться анализом. А теперь ответь-ка, друг любезный, вы с коллегами дискутировали на эту тему.

– Дискутировали и не раз. Последний обмен мнениями был вчера.

– И кто же высказал эти «общие черты»? Шинкаренко?

Кудряков улыбнулся:

– Он у нас в основном молчит. По всей видимости, тщательно взвешивает.

– Хорошо, Фёдор Трофимович, идите, работайте.

Дверь за аспирантом закрылась, а хорошее настроение профессора начал подтачивать какой-то червячок.

«Ай да Шинкаренко!» – подумал шеф и тут же постарался отбросить нехорошую мысль.

Александр Андреевич давно заметил некое скрытое соперничество между Шинкаренко и Кудряковым, притом больше суетился первый, вокруг которого все больше и больше крутилось людей, особенно новых клинических ординаторов.

«Может, потому, что Виталий старше, раньше пришел в клинику, может, потому, что я его иногда выделяю из других, но не меньше хвалю и Фёдора. Хотя, пускай соперничают, конкуренция рождает новые мысли, заставляет больше трудиться». – Так думал Луганцев, не зная, что вокруг Шинкаренко уже успел сложиться кружок «почитателей его таланта».

Люди всегда и во всех делах ищут опору, на кого-то надеются, кто на Бога или царя, кто на барина или большого руководителя, но когда шеф не до всех доверительно доступен, ищут подпорочку среди его близких, надеясь, что в нужную минуту за них замолвят словечко, вспомнят в разговоре с начальником. Таким человечком был клинический ординатор Генрих Фимкин, сын заместителя начальника строительного главка. Луганцеву приходилось встречаться с Фимкиным-старшим по поводу пристройки к хирургическому корпусу больницы. Уж очень ласково-масленым, предупредительно-обходительным и по-лакейски расшаркивающимся показался профессору Борис Ефимович. Сын вроде был не таким, но способностями особо не блистал, так себе, середнячок с хитренькими глазками.

Генрих с первых дней учебы в клинике сообразил, кто главные помощники шефа, узнал, с кем он иногда проводит досуг. Фимкин пытался «подъехать» к Кудрякову, но тот не любил пустопорожних разговоров и пересудов. Другое дело Виталий Карпович, он с удовольствием слушал анекдоты, интересовался, кто и с кем из молодых сотрудников клиники куда ходит, о чем говорят, к чему проявляют интерес, все эти разговоры велись под предлогом наставления молодежи, мобилизации ее на решение главных задач клиники.

Профессор Луганцев никогда не отвлекался на сбор какой-либо информации о сотрудниках, он был выше этого, что ему нужно было, он и так замечал, при необходимости сам присматривался к человеку, сам делал выводы. Основным приоритетом деятельности руководителя клиники было движение вперед, он, как мощный локомотив, тянул и тянул тяжелый состав к следующей станции, анализировал, заправлялся знаниями и опять тянул. Кое-кто отставал от поезда, и бог с ним. Профессор знал, что отставший приедет к следующей станции, но уже не на литерном, а на простом пассажирском. Но если кто-то вдруг попадал в беду, шеф всегда был рядом, использовал все свои возможности, свой авторитет для помощи коллеге.

В области грудной хирургии все складывалось не гладко, шли-то не проторенной дорогой. Опыт других клиник СССР был не лучше, если не хуже. Профессор окончательно пришел к выводу, что обезболивание при подобных операциях должно быть более солидным, очень необходима профилактика послеоперационных инфекций в плевральной полости и не только это.

Луганцев собрался по осени поехать в Москву, посоветоваться с коллегами, но тем, кто ищет, всегда везет или, как говорят, на ловца и зверь бежит.

В конце июля Александр Андреевич получил телеграмму от профессора Вишневского: «Путешествую по Волге. В Сталинграде буду в пятницу, в восемь утра. Надеюсь на встречу».

Теплоход подошел к центральной набережной точно по расписанию, Луганцев заметил Александра Александровича сразу, ну как не заметить красивого стройного генерала, да еще при полном параде. Друзья обнялись и отправились к «Победе» встречающего.

– Китель снимай, Сан Саныч. Солнышко у нас яркое, порой беспощадное, как бы теплового удара не случилось.

– Да и то правда. В официальные инстанции, думаю, заходить не будем.

– Заходить не к кому. Ректор института в отпуске. Руководство обкома в полном составе по районам разъехалось, уборочная в самом разгаре, необходимо народ подбодрить. Так что, друг любезный, я тебе и начальник, и хозяин, и собутыльник.

– Надеюсь, клинику свою покажешь?

– Все готово. Сейчас заедем ко мне домой, позавтракаем, затем в клинику. Теплоход твой, в котором часу отправляется дальше?

– В двадцать ноль-ноль.

– Тогда все без спешки успеем.

У Галины как у гостеприимной хозяйки стол был уже накрыт, на столе было все, главное, овощи и фрукты: сталинградские сахарные помидоры, малосольные огурчики, яблоки, абрикосы, ягоды.

Коллеги решили с утра не выпивать, во-первых, не привыкли, во-вторых, к девяти было уже жарко.

Вишневский обратил внимание на живот хозяйки.

– Ребенка ждете!? Это хорошо. Похоже, сын у тебя будет Александр Андреевич.

– Да хотелось бы. Ты же продолжаешь дело отца, и мне наследника хочется.

– Хочется, значит сбудется. Ты же у нас упрямый, у тебя все сбывается, как задумал.

После завтрака профессора приехали на территорию больницы. Вишневский сразу определил, где находится хирургический корпус, ибо увидел возводимую пристройку с большим и нехарактерными для тех времен окнами.

– Новую операционную строишь?

– Ну и глаз у тебя, Сан Саныч!

– Не хуже твоего, брат.

В клинике московский гость ничего особенного не увидел. Здание было старое, дореволюционное, палаты на двадцать коек, правда, некоторые из них разумный хозяин разделил пополам, послеоперационные сделал отдельно.

– Послеоперационные палаты надо бы сделать еще меньше, – посоветовал гость.

– Конечно, надо. Скоро будут, это же один из факторов профилактики послеоперационных осложнений. Меньше народа – больше кислорода, а значит, и микробов меньше, – рассмеялся Луганцев. – Пошли, покажу пристройку.

Вишневский увидел шесть палат на одну-две койки, но больше всего его поразили четыре операционных зала с огромными окнами, на два хирургических стола каждый.

– Молодец ты, Александр Андреевич! Молодец! Другого и не ожидал. Вот так бы все у нас в стране работали.

Затем Луганцев похвалился хирургическим инструментом, подаренным женой Черчилля, посетившей разрушенный город сразу после войны. Другим ничем похвалиться было нельзя, разве что молодым талантливым коллективом. Перед ведущим хирургом страны предстали ребята-красавцы, как на подбор, аккуратно одетые, чисто выбритые, с блестящими умными глазами.