В следующий раз, когда к нему пришли, он не шевельнулся. Они заходили по двое – бойцы в форме с нашивками СТРАЙК набились в крохотную комнатку плотно, живо напомнив Джеку попытку захвата Капитана в лифте. Им, простым смертным, Кэпа хватило с лихвой, всем, никто не ушел обделённым его вниманием.

Джек мог бы померяться силой с этими бойцами. Замкомандира Альфы, своё место он занимал отнюдь не потому, что умело подставлялся. Немного улучшенный, он мог даже без рук уложить этих сосунков.

Они это знали. Альфа всегда была на слуху, как и её командиры. И они пришли, подготовившись. Его здраво опасались, и стоящие ближе всех к нему четверо солдат неспешно вытянули из кобур шокеры. Для острастки даже активировали. Наташа ярким пятном рыжих волос маячила в коридоре, не заходя – даже без неё, стройной, было тесно.

Его вздернули на ноги под руки, и он постарался не скривиться от боли, точно даже не зная, что у него отбито и что сломано. Сопротивляться он даже не подумал, хотя шокеры впечатления не произвели. Было даже немного скучно, в сравнении с тем, что они с Броком сами делали с попавшими к ним в руки людьми. Впрочем, ЩИТ мог проявить себя потом, когда убедится, что аж целый телохранитель первого лица ГИДРы не сдохнет от неосторожного движения. Вот только ЩИТ здорово разочаруется, найдя Джека мёртвым, когда упадёт последняя песчинка в часах, перевернутых в момент смерти его командира, в момент последнего удара его сердца.

Джек шел, куда вели, глядя в спину рыжей шпионке.

Не дёрнулся он и когда его силой усадили на стул в медблоке. Пожилой врач, усердно вытирая руки, доковылял до него, осмотрел сверху донизу, и полез копаться в инструменты, бренча металлом, словно палач.

Наташа уселась, болтая ногами и лопая пузыри, на большой операционный стол. Она, кажется, что-то говорила или спрашивала, но Джек слышал лишь постукивание металла и тонкий звон в ушах, переходящий в писк, доходящий до ультразвука. Врачу помогали медсестры, целых две.

Наручники с Джека сняли. Один из бойцов вместо этого многообещающе вжал шокер в основание шеи. Второй, так же, не особо контролируя давление, вдавил в и без того болящий затылок ствол пистолета.

Медики, едва касаясь, обработали ожоги, убрав отмершие части и смазав поверх чем-то серовато-зелёным, ужасно вонючим. После того, как они почти до плеч забинтовали руки, пахнуть почти перестало. Ему что-то вкололи в правое плечо, потыкав в метку пальцем и удивившись тому, какая она горячая. Сам Джек ничего не ощущал.

Когда медики дали добро, наручники вернули обратно, лишь чуть-чуть ослабив. Втолкнув его в комнату, бойцы ушли. За время его отсутствия в комнате появилась пластиковая миска, где в какой-то сероватой каше была воткнута пластиковая же ложка. Джека затошнило от одного вида еды, и, отодвинув её к двери, он лёг на нары, отвернувшись к стене, надеясь, что уже не проснётся.

***

Брок мало понимал, что с ним делал «доктор». Единственное нормально работающее чувство – слух – ничего ему не давало.

За себя страшно не было. Это после Мексики он боялся остаться инвалидом. ГИДРе калеки были ни к чему – разве что на опыты. Остальных её врачи ставили на ноги вполне успешно.

Вот за Джека было страшно. Метка не ощущалась, немного успокаивал лишь биомеханоид.

Несколько раз приходил тот не назвавшийся человек – Брок ощущал его рядом, слышал его голос, задающий вопросы врачу и лаконичные ответы второго. Пока что от него не требовали ничего, иногда даже давали поспать: Брок уже по звуку определял, когда врач должен был вколоть ему соответствующий препарат.

Слышал он и звуки, издаваемые знакомым иньектором, его иглой, входящей в кость, но боли не чувствовал. Почему-то правда ощущал, как поднимается температура как при сильной простуде, но не мог ничего сказать. Чем его накачивали ещё – врач не озвучивал.

Он пытался заставить себе расслабиться и отдыхать, раз уж больше всё равно ничего не мог сделать. Получалось плохо. Он не привык к беспомощности, она сводила с ума, будучи в его положении худшей из пыток. Беспомощность и неизвестность.

Единственное, за что цеплялся разум – услышанные им слова про два месяца. Он надеялся, что сможет вести отсчёт потом, как только «восстановится».

В какой-то момент врач стал насильно открывать его глаза, капать что-то жгучее и закрывать их снова. Почему-то эту боль Брок чувствовал отлично, опасаясь даже, что лишится остатков зрения, которым мог, как амёба, различать лишь свет и тьму.

Как оказалось – опасался зря. Сквозь пелену, становящуюся менее плотной, он начал всё более чётко различать то, на что был направлен его взгляд.

Будто вновь научившись управлять веками, он стал пытаться рассматривать хотя бы потолок и своего доктора.

А потом он проснулся от боли и понял, каким счастьем было ничего не чувствовать. Или умереть, лишь бы не ощущать всё своё тело так. Он будто вернулся в тот день, когда рухнул проект «Озарение», вот только там, умирая под завалом, он в какой-то момент всё же потерял сознание окончательно. Это было милосерднее, чем отсчитывать минуты, не имея даже возможности закричать.

Оказалось, что боль сводит с ума быстрее, чем неизвестность.

Хуже всего, что эта боль даже не была наказанием. Бессмысленная пытка, просто побочный эффект того, что ему сохранили жизнь. Сохранили даже не ради того чтобы заставить страдать – это шло комплектом. Бонусом, приятным для очередных хозяев.

Закричать он смог только после того, как из горла извлекли трубку. Врач обработал чем-то прохладным полость рта и нечувствительное горло. Пить хотелось неимоверно, но теперь просить Брок не мог потому, что кроме крика и хриплых стонов его горло не выдавало ничего.

Его приковали к кровати а доктор стал появляться всё реже. Неизвестный человек пришёл, постоял рядом и пообещал Броку разговор, когда тот либо привыкнет к боли, либо перестанет кричать. По всей видимости, отсутствие боли как вероятность не рассматривалось.

Он не знал, сколько прошло времени. По всему телу перекатывался жидкий огонь, и внутри, и снаружи. Осязание вернулось, с издевательскими подробностями сообщая обо всём, что касалось кожи.

Огонь не согревал. Было безумно холодно. Ледяной металл под спиной. Ледяные потоки воздуха по телу, не прикрытому даже простынёй. Ледяные касания металла. Ледяная влажность жидкостей, которыми его обрабатывали.

И только крохотная точка тепла на запястье. Кто бы мог подумать, что тварь, которую едва ли можно было считать живой в нормальном понимании этого слова, подарит ему хоть эту малость.

И всё-таки он научился молчать. Когда стало невозможно не то, что кричать – хрипеть, когда не хватало сил вздохнуть, он научился беречь воздух. А потом действительно привык к боли, не пытаясь от неё отрешиться. Она была слишком реальной, но в реальности было что-то и кроме неё, и, когда в тишине помещения послышались лёгкие шаги, Брок скосил глаза в ту сторону, уже научившись снова видеть.

Мужчина действительно был молод – не больше тридцати лет на вид, чисто выбрит и ухожен. Скорее всего, от него пахло дорогим парфюмом, но Брок по-прежнему ничего не чувствовал. Он протянул слишком тонкую для мужчины руку и щелкнул чем-то, что не давало Броку вертеть головой.

Он улыбнулся. Не как Пирс в свое время – чуточку обманчивого тепла, чуточку превосходства, совсем немного отстранённости. Нет. Этот улыбался как человек, полностью контролирующий положение.

Оглядев крепко зафиксированное на столе тело, он качнул головой, почти натурально сыграв сочувствие.

— А в итоге ты получился даже уродливее, чем я думал. Само собой, жить с такой рожей не стоит, но польза от тебя ещё будет.

Натянувшиеся на теле ремни не пустили Брока, даже шевельнуться не дали, если у него, конечно, вышло заставить своё тело хотя бы напрячься. Он даже в этом уверен не был, потому что этот выскочка никак не отреагировал.

— Я не стану представляться. Такая тварь, как ты, всё равно этого не оценит. Для тебя я буду Хозяином, но не долго. Тебе ведь не привыкать, тварь. Такой неблагодарной грязной мразью ещё надо уметь быть.