Старое ореховое дерево Оно стоит в самом дальнем углу зеленого сада, Сгорбившееся, с плешью, с морщинистою корою. Полное грусти и горестного надсада, Оно не поет, а лишь вздыхает порою. Его уже не излечишь приторными речами, Смерть лишь одна способна заштопать его прорехи. А как оно пело, бывало — ты помнишь, скажи? – ночами, Стряхивая с плеч тяжелые, словно грехи, орехи! А как, бывало, заигрывало с облаками И грозовые шутя разгоняло тучи! Помнишь, как расправлялось оно с врагами? Помнишь, как были корни его могучи? Дерево не поет об этом, оно вздыхает: Ни в будущее не заглянуть, ни в прошлое не вернуться. А внизу молодая поросль (дерево отдыхает) Привстает на цыпочки, чтоб до рук его дотянуться. «Мать открывает окно и глядит во тьму…» Мать открывает окно и глядит во тьму, А чтоб хватило света меня увидеть, Достает из сердца милую кутерьму Детских игрушек, способную не обидеть. Ведомо всем: мать одна и любовь одна — К женщине ль, к дому родному или Отчизне. Их светом звучащим, натянутым, как струна, И жив я единственно в этой кромешной жизни. Я сделал посох из этого света, чтоб он в ночи Стучал и светился, призывая неправду к ответу. Я иду, опираясь на это подобье свечи. Молодой одинокий старик. К жизни. К правде. К свету. Баллада о старике Я однажды увидел белого-белого старика, У которого на белой-белой бороде Белая-белая слеза застыла. Он сидел на берегу шумного моря один И тихо-тихо плакал – так тихо, что Море умолкло и погасли золотые глаза заката. Я не спросил у белого-белого старика, Почему он плачет. На мой безмолвный вопрос Ответил мир, чужой и жестокосердный. Вот что тогда он ответил, растерянному, мне: Ныне старый человек все равно, что умерший человек, И даже странно, что он сидит у моря и плачет. А потом мне рассказали, что другой старик Выкопал сам себе могилу и лег в нее — Видимо, в могиле ему было не так одиноко. А когда случайный путник наткнулся на него И вывел из могилы на свет, старик Печально вздохнул: «Мне такой свет не нужен!» Я гляжу на стариков, а они глядят на меня, Спрашивая, почему так: дети вроде бы есть — Были, по крайней мере! – а сейчас их нету. Я гляжу на людей, у которых Родина есть — Была, по крайней мере – чиста, светла! — А где она теперь, никто никогда не узнает. Я гляжу на этот Господом проклятый мир, И родина напоминает мне белого старика, А старик поседевшую родину напоминает. Бесы
1 Снова бесы меня окружают И распадом земле угрожают. Говорят: «Хоть ты парень умен, Ничего не поделаешь с нами, Только мы говорим с временами И дудим в эту дудку времен». Стало больше и пятен на солнце, И звезда не влетает в оконце, И жена не глядит на Луну. Трудно спорить с испорченным веком: Человек быть устал человеком, И Отчизна у бесов в плену. Вслед им сыплются злые укоры, А они поднимаются в горы, Где огонь изначальный и лед. Забывая о жизни парадной, Я сижу под лозой виноградной И старательно целю их влет. 2 Звезды, раздавленные под ногами, Люди, задавленные сапогами Правящих монстров, – и всюду бес, Неотвратимый, словно ликбез. Бесы, тешащиеся пирушкой, Бесы, заигрывающие с побирушкой, Лики Господа для них легки — Но не у страха глаза велики! Я отчаянно переплываю реку, Пусть не завидуют имяреку, Пусть не радуются – я не лгу! — Знали б, что ждет их на том берегу! 3 Одежда бесов многим к лицу — И праведнику, и подлецу. Но слава Аллаху, я гол как сокол, Чтоб заслужить осиновый кол. Лучше уж праздно считать ворон, Чем видеть бесов со всех сторон. Лучше уж в нищете сгореть, Чем видеть бесов присно и впредь. Я знаю, что жизнь их – напрасный труд, Что все они однажды умрут — Одни – сегодня, другие – вчера, Последние лишь доживут до утра. Маленький сирота на площади большого города Он еще помнит Про маленький свой аул. Он тянет руку к прохожим: А вдруг заметят, Ему-то всего и надо — Кусок хлеба. Он тянет руку так, Как будто карабкается На вершину горы И пытается найти уступок, На который можно было бы Поставить ногу, Чтобы сделать еще один шаг К небесам. Дома его не ждут — Дома и нету, И матери нет, И отца, И даже Отчизны — Все в одночасье Как-то рухнуло разом, А как плачет сердце В жизни без солнца, Каждый дурак, наверное, знает. Он пытается что-то напевать Под палящим солнцем — Нищий и босоногий, Как сама правда. Жизнь, Опоясав ему саваном шею, Катится мимо, А ему лишь всего и надо — Хлеба кусок Да щепоть негромкого счастья, Да чтоб было небо И чтобы была мама. Но никто бедолагу И знать не хочет. И только другой сирота, Городской и сытый, Вытаскивает из кармана Заплесневевшую булку И спрашивает грубо: – Будешь? – Буду, — Отвечает тот С жуткой и нежной улыбкой. И слезы текут Из непривычных к неправде Глаз маленького аула, И слезы текут Из ко всему привычных глаз Большого города. |
