Его зовут Модест. У него высокие скулы, глаза чуть раскосые, светло-голубые, губы тоже светлые и тонкие, но улыбаются широко. Ему идут облегающие рубашки, в них видно, что у него узкие плечи и узкая спина; его движения грациозные, как у изящного кавалера из сказки, и руки умело и ловко набирают комбинации на кнопках, тянут рычаги, разливают сиропы. Ян не знает ровно ничего о личной жизни, о семье, об интересах Модеста. Может быть, он любит ванильные сериалы для девочек-подростков, а может, расчленяет манекены по вечерам. Любая сторона любой из тысячи монет способна оказаться его характером, не предугадать никак. Ян влюбился в то, о чём известно ноль. Что за глупец.
И всё-таки… всё-таки он, кажется, не жалеет. В бреду сворачиваясь на диване, укутавшись в плед, от которого всё равно не исходит толком тепла, Ян держится на воспоминаниях о безоблачной искристой улыбке черноволосого светлого юноши, которому нравится кленовый латте и который мило смущается, прикрывая рот. Яна лихорадит, но на следующее утро он снова трясётся в метро, норовя добраться в более-менее адекватном состоянии до универа и отсидеть назначенную каторгу; голову ведёт, и ему адски хочется сдохнуть. Лекарства дома есть, но принять их он забыл. Странный акт селфхарма.
— Чувак, вали уже, — с жалостью пихает его в бок приятель, но Ян отнекивается. Сейчас ещё день, а смены Модеста всегда вечерние. С четырёх часов или около того. Яну не станет хуже, если он потерпит, но точно станет, если сегодня улыбку этого парня не увидит. Постепенно наваждение, случайное чувство превратилось в зависимость, как от наркотика, — взглянуть в светлый лик парня с колечком в губе, чтобы найти в себе желание прожить ещё сутки. Должно быть, эгоистично и мерзко, что Ян цепляется за образ едва знакомого человека, но без него он действительно беспомощен. Одним своим существованием Модест словно вдохновляет бороться и самому. От простуды Ян не загнётся, но без лучезарных глаз молодого баристы — точно.
Вагоны плывут один за другим, сознание плывёт вместе с ними. Вокруг толкаются люди в однотонных накидках, их лица смазаны, как у персонажа ужастиков, белые маски без намёка на честность. В толпе виднеются знакомые, они усмехаются, их зубы растут и растут, упираясь в пол, и Ян смазанно моргает; он шагает среди призраков, целый вагон мёртвых, чувствуется запах гнили и вязкой липкой плоти, желающей скорее вытолкнуть единственно ценное в себе — души. Они переплетаются под потолком вагона, серебрятся оставленной краской на сиденьях, и Ян вляпывается в них, гипнотизирует взглядом ладонь — до запястья сплошь из серебра. Резкий толчок бьёт по затылку, все в вагоне недовольно ворчат, и Ян обнаруживает себя сидящим в дальнем краю, с откинутой головой — он заснул. Лоб пылает, телу тесно и жарко, мышцы ноют. Он хохлится, как облитый смолой воробей, и позволяет толпе выгнать себя из вагона, унести наверх, на воздух, потому что сам уже не способен.
«Хочу его видеть», — эта мысль выручает его и помогает двигаться. Ян сжимает челюсти и упрямо шагает, ориентируясь по интуиции, но не видя дороги перед собой. Всё тяжёлое, свинцовое, странное весьма ощущение — он как будто и спит, и бодрствует одновременно. Ян крепкий и выносливый, и он болеет редко, так что почти забыл сию неприятную тягучую боль. Телефон в кармане штанов снова вибрирует и мерцает светодиодом — наверняка мать. Или отец. Или сестра в кои-то веки вспомнила о его существовании. Сколько уже можно…
Сегодня баристы аж два. Один из них, видимо, стажёр — сидит девчушка в рабочей форме на стуле, пока Модест показывает, что да как, и наставляет по поводу покупателей. Сам он пышет бодростью, заметно лучше выглядит, чем пару дней назад, и Ян улыбается с облегчением. Хочет что-то сказать, но вспоминает, как шевелить языком, лишь когда опирается на стойку — единственный пока посетитель. Модест поворачивается к нему с привычным дружелюбием на лице, открывает рот и тут же захлопывает. Хмурится непонимающе и тревожно.
— Вы в порядке? — проговаривает он, сразу оказываясь как можно ближе, касается плеча Яна. Это вроде первый раз, когда они притрагиваются друг к другу. Ян поднимает плывущий, пылающий взгляд на человека, который всегда был так недостижим и едва ли материален, и крайне отчётливо выговаривает:
— Всё замечательно.
И выдержка окончательно покидает его — он заваливается вперёд. Дальше реальность теряет оформленность, и Ян уже ничего не чувствует. У него ощущение, словно он наблюдает за всем со стороны, потому что он вроде без сознания, но ясно видит, как ловит его за плечи Модест, не на шутку обеспокоенный, как поворачивается и быстро что-то говорит стажёру, кидает ему ключи от лавочки, сгоняет с места, бережно усаживает Яна и сам собирается поспешно.
— Хэй, хэ-эй, — приговаривает парень, поглаживая Яна по щеке, затем похлопывает. — Где ты живёшь?
Поднять зрачки кажется самым трудным действием. Ян морщится, только пытается залезть в куртку, но слабая рука сразу обвисает. Извиняясь в пустоту, Модест быстро обшаривает карманы, выуживает паспорт и внимательно вчитывается в прописку; кивает, прячет документ обратно.
— Идти можешь? Хэй, дружок, не отключайся. Простите мне бестактность… — И он закидывает руку Яна себе на плечо. Модест уже в пальто, оно шершавое на ощупь, и Ян поглаживает его кончиками пальцев. Он неподъёмный, каждая клеточка его тела весит тонну, потому не двинуть и мышцей, и он не может пошевелиться, бесформенным мешком позволяя Модесту вытащить себя из-за кофейной лавочки. Мелодичный голос над ухом произносит: — Шагай, мой хороший, пожалуйста, я не дотяну тебя весь путь. Правая, левая, правая… давай, давай…
И Ян, слушаясь, понемногу переступает с ноги на ногу. Становится проще; игнорируя оглядывания окружающих, Модест ведёт его прочь из торгового центра, другой рукой — левой — включая мобильный телефон и, видимо, проглядывая карты в попытке начертать в голове маршрут. Ян опирается на парня, который ему нравится, но его настолько сильно клонит в сон, что соображать не получается совсем. Он позволяет тащить себя через спальный район, вдыхает жадно лёгкий аромат туалетной воды и закрывает глаза, не переставая шагать. Если это всё ещё плод его воспалённого разума, пусть не прерывается. Ян почти не верит, что происходящее правдиво, и ему тяжело и трудно, и он не поспевает мыслями за действиями, когда Модест выуживает у него из кармана ключи и открывает домофон.
Модесту, должно быть, тоже нелегко, но он не издаёт ни одного недовольного звука. Придерживает двери, заталкивается в лифт, открывает квартирку, включает свет. Яна тошнит, и он ничего уже не чувствует, но видеть способен — пялится слезящимися тёмными глазами, как Модест усаживает его на диван, убрав в сторону скомканное покрывало, и склоняется напротив. Его лицо впервые видно с такого расстояния. Проверяет температуру.
— Запустил ты себя, — с сожалением, не жалостью, а сожалением произносит самый красивый молодой человек во всём городе, затем оглядывается. — Я похозяйничаю, раз ты не против.
Язык не поворачивается, и Ян вырубается прямо так, второй раз за вечер. Заметив, как тот обмяк в мгновение, Модест встревоженно возвращается, но обнаруживает только крепкий целебный сон, так что выдыхает себе под нос. Он аккуратно раздевает незнакомого юношу, которого — подумать только! — притащил домой, навязавшись буквально, но который так слаб и беспомощен, что бросить его не позволит ни совесть, ни подозрительно грешный интерес. Значит, он живёт один. Квартирка-студия, совсем простая и тесная, и вещи в полном беспорядке. Модест вешает своё пальто в прихожей рядом с курткой юноши, а сам торопится в кухонный отсек, объединённый с комнатой, и созерцает кромешный ужас. Будь здесь мама Мода, она бы вытрясла из бедолаги душу за такой бардак. Мод немного мягче и убивать не станет. Но ему бы стоило хоть изредка тут прибираться — посуда свалена кучами, столешница чуть ли не в пыли.
«Факт первый: он живёт один, — считает Модест, закатывая рукава рубашки и принимаясь за уборку. — Факт два: он тут только ночует и вряд ли ест. Факт три: из-за этого за порядком не следит. Итак, я знаю, где он живёт и как он живёт, но всё ещё не знаю его имени». А ведь он заглядывал в паспорт! Правда, только ради адреса — настолько волновался, что не обратил внимание ни на что другое. Снова лезть в чужие вещи? Модест с сомнением оглядывается. Юноша сидит, привалившись к спинке дивана. Хмурость покинула его лицо, разгладив и мигом лишив всякой серьёзности. Мод тихо приближается и опирается одним коленом на диван, подтягиваясь на руках — смотрит с малого расстояния. Черты лица жёсткие, взрослые, хотя парнишка едва ли старше двадцати четырёх. Широкие брови. Светлые волосы лихо зачёсаны, но всё равно лезут повсюду. Низкий лоб и широкая переносица. Неожиданно мягкая на общем контрасте линия рта, как будто, несмотря на частую замкнутость, улыбка у парнишки должна быть чудесной.
