========== 1. Лавандовый кофе ==========
очарование.
Покачивается, кряхтя и вздрагивая, словно старик в попытке пробежаться, вагон. За широкими стёклами с наклейками в стиле «не прислоняться», невесть кому адресованными, учитывая, что всё равно прислоняются, проносятся серые черви проводов — ровные линии, становящиеся заметными лишь при приближении к станции. Метро гулко завывает, провожая поезда мутным взглядом бездонных чёрных очей, из пропасти то и дело выныривают новые вагоны. Единая отлаженная система. Ни шага в сторону от заранее установленных маршрутов.
Ян едет в самом хвосте поезда: заскочил в последнюю минуту. Метро ему откровенно не нравится, но пешком идти несколько километров желания нет никакого, так что приходится терпеть и предвечернюю давку, и жаркие бока чужих людей рядом, и даже это бесконечное тарахтение. Когда долго живёшь в большом городе, привыкаешь к шуму, но в последнее время Яна часто это раздражает. Может, потому что сам вымотался и не переносит лишнего давления на виски. Может, потому что в отчаянной попытке ухватиться хоть за что-то стал чаще смотреть по сторонам и прислушиваться к любым шорохам. Чёрт его знает. Ян знает максимум то, что дико устал.
Он отодвигается к стенке, прислоняясь боком и позволяя войти новому потоку спешащих куда-то горожан. Надвигает шапку из тонкой ткани ниже, прикрывая лоб; зачёсанные назад волосы хоть так не лезут чёлкой в лицо. Он сам весь похож на нахохлившегося воробушка — стоит, исподлобья иногда поглядывая на окружение, губы плотно сжаты, в глазах мрачное выражение, описываемое небезызвестными матами. Мешковатые штаны, безразмерная футболка под джинсовой курткой, он весь похож то ли на бездомного, то ли на представителя хип-хоп культуры — зависит от возраста смотрящего. Бабульки по соседству поглядывают неодобрительно. Яну наплевать. Его любимые наушники сломались, а денег на новые нет, и он томительно вслушивается в перестук колёс, пытаясь в нём раствориться и хоть так дать себе немного отдыха.
«Это так глупо звучит, — размышляет он угрюмо, покачиваясь в такт вагону. — Как будто мне есть, от чего уставать». Казалось бы, двадцать два года, писать выпускную работу время ещё не пришло, есть увлечение, удобно совмещающееся с многочисленными подработками. Чего можно дополнительно желать? Ян живёт один, сам себя обеспечивает, вылез из дыры материальной зависимости от родителей — сказка. Совсем не имеет значения, какой ценой эта независимость даётся. И с какой горечью треплет осознание, что можно от сложностей избавиться разом, только позвонив отцу, но тогда любые попытки вдохнуть будут пресечены раз и навсегда.
Может, ему жилось бы лучше, не будь он сплошным разочарованием. По крайней мере, из-за этого влияния Ян не мог смотреть на себя критично, так и руки опускались, когда что-то шло неправильно — конечно, чего ещё ждать от ничтожества. Вот и стыла в костях усталость, только глубже вбиваемая окружением, и засыпал Ян быстро, но мёрзло, и едва разлеплял глаза по утрам. Голову ломило нещадно даже сейчас. Ян потирает затылок, сдвинув шапку на самые брови, и возвращает её на исходное место — легче всё равно не стало.
Он возвращается домой, но чувства, выжженные до серебристого пепла, молчат, и ни радости, ни тоски Ян не испытывает. Он позволяет последнему ручейку людей — станция конечная — вынести себя на платформу, пахнущую железом, камнем и сонным молчанием соседнего спального района. Топает по переходам и много раз поворачивает, держа руки в карманах и нахохлившись, как дворовый воробей. Когда получается выбраться на поверхность, он вдыхает полной грудью, но в лёгких застывает сигаретный дым и запахи бесчисленного количества людей, становится мерзко. Высоченные дома — стеклянные ульи — отражают окнами лоскутки неба: оно уже красится персиковым, понемногу сближаясь в тёплую гамму, потому что вечер здесь сам по себе не холодный, это только внизу, среди бездушных тупых тел, так морозит. Ветерок балуется, швыряя Яну в лицо пригоршни сухих смешков. Город ухмыляется, глядя на своих пчёл, но его ухмылка тоже лишена каких-либо искренних чувств.
В спальном райончике, прямо у входа в него, красуется аккуратный торговый центр. Ему далеко до своих собратьев в сердце города, но зато он в своём роде лучший: чистый, презентабельный, как для фотосессий счастливых покупателей, красуется аккуратностью витрин и дружелюбно зазывает скромными магазинчиками, в которых можно найти всё необходимое. Через холл первого этажа — вытянутый, как галерея, — можно сократить путь до дома, что Ян и делает, сворачивая с меньшей частью людского потока и вплетаясь в его неспешность. Шаги даются с невесомостью, а голову всё ещё ведёт.
И внезапно начинает вести ещё сильнее. Ян улавливает запах, которому не сразу находит название; его встряхивает легонько, даже взгляд проясняется. Смазанность реальности более-менее приобретает формы. Ян оглядывается, застывая и оттого мешаясь проходящим, но как-то плевал он на их косое недовольство; пытается поймать аромат снова. И наконец его находит, следует, как слепой на голос, и почти втыкается в лавочку. Оказывается, чудная аура принадлежала кофе: здесь стоит внушительного вида кофемашина, вокруг которой, вдоль верхней полки, выставлены на всеобщее обозрение бутыли с разноцветными сиропами-добавками; пирамида картонных стаканчиков, раскрытое глянцевое меню на подставке. Когда эта лавочка тут появилась — Ян не помнит. Он раньше её не замечал. А теперь смотрит с жадным вниманием, потому что кофе он вообще-то не переносит на дух, но почему-то аромат в этот раз привлёк.
— Добрый вечер! — раздаётся совсем рядом мелодичный до одури голос, и Ян резко вскидывает лицо. И сразу об этом жалеет. Лучше б он ослеп или вообще помер, чем сейчас это видеть, лучше бы память себе стёр — потому что в другом случае он теперь не сумеет увиденное забыть. Сердце проваливается в пятки, и Ян чувствует себя до простого идиотом.
Не то чтобы тут было криминальное, но это точно противозаконно — так улыбаться. За прилавком, в белой облегающей рубашке с наколотым бейджиком, стоит продавец или, как там называют, бариста. Ян вспоминает это фоново и не акцентирует внимание. Он так залип, как никогда прежде не залипал. Незнакомец — молодой парень, примерно Яну ровесник, и он так обворожительно улыбается, что душа падает куда-то в бесконечную пустоту. Кажется, весь мир сконцентрировал своё сияние в этой улыбке — беспечной, дружелюбной, с оттенком веселья в уголках тонких губ, а вместе с губами улыбаются и кристально-чистые голубые глаза с восточным разрезом, смешливые и совсем не лукавые. Ян тупо пялится на эту очаровательную улыбку, на эти чистые глаза, потом только замечает худое лицо с высокими скулами, шелковистые тёмные волосы с косым пробором, проколотое в нескольких местах левое ухо с серёжками и только одно колечко — в правом, и изящный изгиб шеи, плавно переходящей в узкие плечи.
— Желаете что-то? — спрашивает бариста, а Яну хочется взвыть сразу: «Тебя!». Потому что этот парень — набор его фетишей и всего, что ему когда-либо нравилось. И ориентация Яна голубее глаз этого красавчика, а сейчас вообще перетекает в высшую степень радужности. Голос не слушается и выдаётся с хрипотцой, словно сел.
— Кофе. Пожалуйста.
— Кофе у нас хоть отбавляй! — снова улыбается бариста, и ради этой улыбки, честное слово, Ян мог бы кого-нибудь убить. — Какой предпочитаете?
Запоздало мелькает в голове, что хватит выставлять себя конченым придурком, и Ян едва заставляет себя отвести взгляд, смотрит на меню и выдаёт первое, что попадается:
— Эспрессо.
— Понял-принял, — сияет бариста. Он насвистывает, поворачиваясь к кофемашине, и у него даже спина красивая. Наверно, не для всех, но для Яна точно. Ему нравятся худые парни, а этот и впрямь худой, даже талия узкая. Хотя он ненамного отстал от Яна в росте — кажется, они на одной высоте. «Что я творю?» — в панике мечутся мысли внутри пустой головной коробки, а Ян так и стоит тополем у лавочки, не отступая и не пропуская вперёд очередь, смотрит, как умело и ловко двигается человек с потрясающей улыбкой и порхают его руки, справляясь с рычагами и стаканчиками.
