И чуть щурится, точно передавая: «Не смей лгать». Мод сбит с толку, растерян и едва ли может подобрать верный ответ, снова улизнуть. Можно до бесконечности увиливать от окружающих — покупателей, работодателей, ровесников, тех, кто старше и кто младше. А от этого парня почему-то не получается. Он пригвождает взглядом и не позволяет спрятать беспокойство в теньке. Модест уверен, что выглядит как всегда, сияет и чувствует себя легко, но подозревает, что этот человек видит в нём ту самую усталость, которой кислороду не давать Мод отчаянно пытается.

— …Семейные дела. Сами понимаете, мелочи насущные! — всё-таки отмахивается он, хотя с языка чуть не срывается голая правда. А парень хмурится. Хмурится и не верит. Странно, обычно Модесту всегда верили.

— Ты раньше не лгал, — наконец говорит он, быстро срываясь с официального. Морщится кратко, но не исправляется.

— А вы слушали, что я говорю? — улыбается по-лисьи Модест и изнутри холодеет: это уже дерзость. Он практически вызывает незнакомца на откровенность. Оба ведь знают, что юноша приходил за кофе именно ради Мода, наблюдал за ним, любовался. С чего вдруг решил заговорить? В словесных поединках Модеста не перещеголять, он давний мастер. Зачем прилагать усилия?

— Слушал, — и не думает отступать юноша. У него у самого чёрточки лица обозначают вымотанность, и кофе ему явно необходим, и он наверняка давно не отдыхал, тревожиться ещё за кого-то — непосильная пытка. Однако он упрямо сдвигает широкие брови: — Не похоже, что для тебя это «мелочи».

Он сегодня без шапки. Волосы у него светлые, скорее всего, выкрашенные, но выглядит естественно. Они тщательно зачёсаны назад и всё равно ерошатся, а под курткой свитшот. Модест смотрит на изгиб шеи и думает, что, кажется, у этого парня довольно крепкие руки. Должно быть, он привык выкладываться по полной.

— Не мелочи, — покорно признаёт он. Ему и грустно, и радостно одновременно. Как будто, привыкнув избегать прямых вопросов, он был бы на самом деле счастлив, прижми его кто к стене и заставь признаваться. Модест не двуличный, он не лжёт никому, просто разграничивает жизнь, с одной стороны на другую не перепрыгнуть… а светловолосый парнишка-любитель-кофе норовит добраться вплавь. «Нас ничего не связывает, зачем мне рассказывать?» — мельтешит в сознании мысль о собственной глупости, но вслух голос выдаёт: — Моя матушка после долгой болезни ушла на покой. Разбирался с делами, ничего особенного.

Юноша переступает с ноги на ногу. Модест оттеночно доволен, что рядом никого больше нет — сегодня торговый центр не пользуется популярностью.

— Соболезную, — вздыхает тот.

— Спасибо. Всё к тому шло. — Мод слегка улыбается и качает головой. — Мы успели проститься. Так… что сегодня будете?

— А что тебе… вам нравится?

Бариста критично оглядывает меню и выдаёт:

— Всё-таки кленовый латте. Вы уже брали его, помните? Мне нравится его привкус, словно осень.

— Тогда его.

Модест возвращается к привычному занятию, и лавочку наполняет аромат перемолотых зёрен; машина похрустывает и гудит, вода сменяет воду, и скоро ароматный напиток уже стоит у кассы, пока бариста принимает оплату и желает приятного времени. Юноша, расплатившись, бросает на него долгий взгляд, а затем роняет с неловкостью молодого медвежонка:

— Это вам. Будьте в порядке.

— А?.. — Мод подносит ладонь к лицу, пальцы у губ, невольным движением смущения, и глаза его как изнутри озаряются; юноша кивает и быстро отходит, быстро скрывается из виду, но не быстро забывается. Модест провожает его в полной растерянности: он буквально изнутри пылает, не знает, что делать, как себя вести, смотрит на оставленный в подарок кофе и невесть чему улыбается. Очень широко. И очень радостно.

И почти кожей ощущает, как улыбается ему в ответ уходящий человек.

========== 3. Американо ==========

энергия.

Очень оригинально, ага. Безмерно умно, гениально, невообразимо. Это самый избитый подкат — в барах даже заказывают коктейли «девушке напротив», а он тупо за кофе заплатил и слинял, чтобы красными щеками не сверкать. Сердце рвется из груди, как у пацана, впервые подарившего цветочек нравящейся девчонке, и Ян напоминает себе, что вообще-то Модест никакая не девчонка, и вообще-то ни шиша о нём не известно, и у него умерла мать, какой тут кофе, какие подкаты? Жар мешается со стыдом, опаляет из нутра, и Ян во всех красках фантазирует, как сейчас сядет на поезд и укатит на край света, лишь бы больше сюда не заглядывать. А потом вспоминает, как осветился взгляд Модеста… и становится немного легче. По крайней мере, он ведь улыбнулся. Если Ян правильно заметил, обернувшись, весьма счастливо. И кофе принял. Может, он не сочтёт Яна полным придурком?

«А вот я себя таким считаю», — ворчит Ян про себя. Он действительно затосковал: понятно, конечно, любым людям нужен отдых, пара дней в месяце, но так привычно стало видеть силуэт симпатичного худощавого бариста за прилавком, что без него становилось до рези в груди одиноко. Как будто весь торговый центр, нет, весь мир переставал быть целостным и гармоничным. Ян цеплялся взглядом за людей, заменявший Модеста бариста — тоже симпатичный, но совсем другой — не вызывал ни капли интереса, и Ян решил ждать. Дождался. У Модеста горе в семье, то-то кристальный голубой его глаз заволокло дымкой. Он так устал… должно быть, много мороки. И много боли. Ян не терял родственников — по крайней мере, тех, кого любил бы — а потому не может понять чувства Модеста. Но видеть его таким вымотанным грустно.

«Надо и о себе заботиться», — думает Ян, откидываясь на спинку дивана, но так ничего и не делает. Квартирка заполнена хламом, хлам лезет изо всех щелей, Яна вот-вот сметёт: ему всё мерещится, что сейчас куча темноты, волна пыли накроет его с головой, утянет в водоворот, и он там задыхается, задыхается… Мотает головой, открывает глаза. Комната хлипко виднеется в полумраке, но она вовсе не такая уж грязная. Пара кружек на столе, рядом с ноутом, да на расправленной гладилке куча стираных вещей. О чём он? Ян касается ладонью лба — горячий, хотя непонятно, от температуры или просто так. «Потому что я горячая штучка, — истеричный вырывается смешок. — Вот я горячий, а Модест, наверно, тёплый. Голубенький. Хех, как я, только фиг знает, что с ним…» Он снова закрывает глаза. Видимо, всё-таки бредит.

Он возвращается в спальный район под ночь. В универе накинули проблем — надо сдать преподу работу, чтобы он не придирался во время зимней сессии, хотя ещё только ноябрь, и времени уходит тьма — нужно катать до библиотеки, потому что рассыпающиеся в руках фолианты не выдают, видите ли, на дом, и там прямо с ними париться, а потом снова прожигать зрение за компьютерным экраном, усердно пытаясь допуститься до зачёта. Ян чувствует себя средневековым преступником, помещённым в камеру пыток, где все четыре стены медленно и неуклонно сходятся, оставляя всё меньше пространства, норовя раздавить мученика в лепёшку. Яну не нравится такое ограничение свободы, но он толком не помнит, когда было иначе. Мать названивает на телефон, и Ян борется с соблазном сменить симку. Это ничего не даст. Остаётся игнорировать.

Его выпивают досуха — жизни не остаётся ни капли. Ян заглядывает привычно за кофе, но не берёт: он в последние дни кроме учёбы ещё и вкалывает своим любимо-проклятым фрилансом, деньги нужно экономить, чтобы за квартиру было чем платить. Просто стоит немного у лавки, будто меню разглядывая, однако вряд ли кого-то этим обманывает. Как бы ни было стыдно признавать, Модест наверняка понимает, что Ян не ради кофе приходит, а чтобы с ним рядом побыть. Но не гонит же — значит, не так уж против? «Ага, скорее, не имеет права гнать», — одёргивает себя Ян и, насупившись, уходит. Чистые, как озёра, глаза Модеста провожают его до самого порога, и та же очаровательная улыбка на его бледном худом лице. Он был бы похож на вампира, если бы в его мимике не было столько свободной, сердечной жизни. Он как ребёнок, солнечное дитя. Несмотря на потерю близкого человека, находит в себе силы жить.