Модест устало вздыхает про себя: и как выкручиваться, если загоняют в угол? Он не собирается разглашать подробности своих будней, а напрямик такое сказать вряд ли сможет. Сразу вспоминаются многочисленные матушкины «не груби людям», встают этаким барьером. Он уже решает как-то аккуратно попросить не лезть в его личную жизнь, как слышит рядом голос низкий и негромкий:

— Вы уже заказали?

Тот самый юноша, из которого клешнями слова надо вытаскивать, сейчас взирает с невозмутимым вызовом на дотошную клиентку и почти её оттесняет от прилавка. Модест едва не присвистывает себе под нос: шустро вмешался! И тогда, когда то было очень нужно. Девушка торопится и быстро тыкает в первый попавшийся кофе, поторапливая парня пронзительным взглядом, схожим с дрелью — так и сверлит, так и сверлит. Модест с облегчением принимается за дело, и он более чем доволен. Когда посетительница отходит со своим кофе, бариста поворачивается к ещё не ушедшему юноше.

— Вот спасибо! — от всего сердца улыбается он. — Я совсем беспомощен в таких ситуациях.

Парень поглядывает на него мельком, неизменно возвращаясь серебристо-серыми глазами, открывает уже рот, чтобы ответить, так же закрывает и только кивает. Жаль. Голос у него такой приятный на слух, Модест бы предпочёл устный ответ, а не язык жестов. Зато кое-что про этого хмурика Мод только что узнал: во-первых, ему хватает жёсткости отказывать людям, а во-вторых… как бы ни был отрицательно настроен к беседам, он вмешался без колебаний, чтобы оказать помощь. Должно быть, он славный человек.

Мод всё ещё проматывает это в голове, когда закрывает лавочку — десять часов вечера, поток клиентов иссяк, торговый центр закрывает двери. Другие продавцы тоже собираются понемногу, дописывают товарные книги, щёлкают ключами, веерами опускаются заслоны магазинов. Модест подхватывает свой рюкзак, запахивает прямое пальто и достаёт наушники. Молодые работницы торгового центра строят ему глазки, а он только посылает вежливую улыбку и шагает прочь — надо успеть домой, а это достаточно далеко, чтобы успеть подремать по дороге в электричке. Покачивается вагон, за окнами плывут архитектурные красоты большого города, сменяясь пейзажами более прозаичными, и Мод сонно наблюдает, как начинается пригород, частные домики с грязными крышами и чистыми стенами, и соскакивает на следующей остановке.

Его дом — одноэтажный и симпатичный. Цветочные кусты ждут тёплых времён, чтобы распуститься и порадовать владельцев, за ними — каменная дорожка к крыльцу. Вся обитель создаёт впечатление почти сказочное, неземное в своём мифическом соответствии фантазиям всяких романтичных натур: здесь всё аккуратно, прелестно и ухоженно, и Модест принцем ступает среди общей тиши, вынимая наушники и поводя плечами. Он дома. В месте, где вырос и куда всегда возвращается.

Он разувается, вешает пальто в шкаф, проходит по коридору. Навстречу ему открывается боковая дверь, показывается мужчина в хлопковой рубашке поверх домашних штанов; щетина только подчёркивает худобу лица, волосы ёжиком, уставшие светлые глаза — он смотрит на Модеста, отличающегося внешне, как вода от ветра, и кивает:

— Она спит.

— Хорошо. — Мод останавливается, не проходя дальше, лишь приподнимается неосознанно рука, пытаясь коснуться поверхности двери; в комнате за ней кроется драгоценность, которую так легко разрушить. Модест сухо и беззлобно усмехается себе, спрашивает: — Что врач сказал?

Его отчим медленно поводит головой. Сердце где-то в вакууме сжимается и разжимается, но без толку. Мод проводит ладонью по лицу, но даже кончиками пальцев ничего не может почувствовать.

— …Я загляну утром.

— Сейчас. — Отчим не сводит с него выжженного болью, опустошённого взгляда. — Она может не выдержать.

Говорит так просто, словно ничего необычного, но Модест его не винит. Они оба вымотаны — но если Мод ещё находил утешение в работе, то стоило выйти за пределы кофейной лавки, как груз падал на плечи, прибивая к земле. Вслед за отчимом он проходит в родительскую спальню; полутона тёмные и тёплые, тени сливаются в шёлковые вуали, накрывая предметы и теряясь в бледности силуэта в центре комнаты. Модест тихо проходит пару шагов и опускается на колени, положив локти на край широкой светлой кровати. Не касается, но отчаянно желает коснуться.

Лицо матери спокойно, однако даже во сне хранится отпечаток постоянно переносимых страданий. Месяц назад сказали, что она не проживёт и недели, и отпустили домой — скоротать последние дни в окружении любимых людей. Тогда Мод верил, что мама сильная и справится, но она уже угасала; чтобы не видеть этого, он работал по вечерам, а днём проводил время с ней, и всё равно видел — время истекало. И теперь часовая стрелка подкралась к последней черте. Всё заканчивается.

— Ты всегда была сильной, — едва выдыхает Модест, мучительно вглядываясь в лицо человека, что вырастил его и всегда любил. — Будь сильной и сейчас.

Вряд ли она его слышит, но не сказать он не может. Отчим тихо опускает на его плечо руку и сжимает. Мод закрывает глаза, открывает и встаёт. Он не уверен, чувствует скорбь или всепоглощающую усталость — ему как будто всё равно. Одно сожаление подпекает в сердце. Они знали, к чему всё идёт, и множество раз успели проститься. Модест давно смирился. В конце концов, матушка всегда говорила: «Что бы ни происходило, ты должен это вытерпеть». Даже если это смерть ближайшего кровного родственника.

Засыпает Мод неожиданно быстро, и во сне спасается от толпы разъярённых обожательниц — все на одно лицо — и за руку его держит безымянный юноша и просит бархатистым низким голосом: «Держись, просто держись». Модест просыпается с чувством падения, и понимание бьёт неожиданной истиной по глазам; вокруг солнечно, в комнату проникает свободно занимающееся утро, а парень лежит на кровати лицом вверх и рубящими словами осознаёт: «Её больше нет». Тело окостенело, мышца ни одна не двигается, он смотрит в потолок, и лентой в разуме вертится одна и та же фраза. Мир стынет, бесцветный и пустой. Моду холодно. Он медленно садится, медленно одёргивает футболку, медленно встаёт и выходит в коридор. Каждый шаг отдаётся эхом в голове и в пустой грудной клетке. Отчим стоит, привалившись к косяку, и смотрит на пасынка. В его глазах стоят слёзы, но лицо ничего не выражает.

Несколько дней Модест на работе не появляется — берёт выходные, чтобы разобраться со всеми делами. Они устраивают тихие похороны, решают, что делать с домом, стоит ли перебираться. Отчим зарабатывает достаточно, да и Мод свои деньги приносит, и всё-таки для двоих места слишком много. Модест всё ещё не чувствует горя, словно всё давно было решено, а сейчас лишь подвёлся итог. Отчим ерошит его волосы и хрипло говорит, что они семья. Парень пожимает ему руку и улыбается — искренне. Кровь не всегда обозначает согласие. Семья не всегда обозначает сходные генотипы.

Он возвращается в кофейную лавочку и продолжает варить кофе, разбавлять сиропами, вспенивать молоко. Ритм жизни восстанавливается и плещет привычным разнообразием; Модест общается с людьми, люди общаются с Модестом, он полон энергии и как всегда улыбчив. Настроение хорошее, жизнь за пределами торгового центра не касается жизни в нём, и потому существовать просто и весело. Можно отбросить лишнее и больше ни о чём не переживать.

По затылку прилетает воспоминанием о сне, когда у кассы объявляется тот самый юноша — Модест как-то замотался, но почему-то всё это время о нём думал. Не знал зачем. Они вообще не знакомы, мало того, что связаны только через работу, и то относительно — не каждый ведь день видятся. Но юноша стоит, готовый заказывать, и у Мода предательски проваливается отчего-то сердце; он сглатывает и улыбается, но как-то чуть косо. И понимает причину: парень впервые смотрит прямо на него. Более того, не с созерцанием, как обычно смотрел, а пристально, внимательно и с лёгким недовольством.

— Вас… давно не было, — выдаёт он напряжённо. Кажется, можно узреть, как он перебирает фразы и слова, пытаясь выразиться так, чтобы и восприняли его адекватно, и поняли смысл. Модест замирает; ему не пристало как бы отвлекаться от работы, но не отвлечься он не может. — Что-то случилось?