— Ха-ха, я так и подумал. — Он переставляет сиропы в последовательности, в какой приятнее их видеть. — Тебе идёт такой стиль. Станцуешь как-нибудь? Для меня.
Улыбается робко, и лицо Яна смягчается, искрами плавает нежность.
— Когда-нибудь, — отвечает он, но не уклончиво, как мог бы, а с серьёзными раздумьями, где выдастся возможность. Он не пытается юлить, и это Модесту — который как раз-таки постоянно выскальзывает — нравится. Основательный такой подход. Либо полное молчание и отрицание, либо прямолинейность железных рельсов, из одной крайности в другую. Учитывая характер Мода, привыкшего выкручиваться и потом от этого страдающего, можно рассчитывать на нечто хорошее. Более-менее стойкое. Но, разумеется, прежде всего надо узнать друг друга.
— Знаешь, я, как уже говорил, с парнями не встречался, — осторожно подбирается Модест к интересующей теме. — У тебя опыт ведь был?
— Да, — тут на слова Ян скупится, омрачается как-то. — Был.
— …что-то не так?
Радужки у него серые, цвета сухого летнего асфальта городских дорог. Ян кажется полным олицетворением города, но не тем, кому в нём комфортно. Он неуверенно, на ощупь ищет что-то живое и настоящее в одноликих лабиринтах, не находит и хмурится, закрывается и по-прежнему вслушивается и всматривается, но опоры нигде нет. Воздух. Ему не хватает воздуха. Дышать не смогом бесконечных дорог и парковок, а кем-то. Тёплым, живым и способным делиться этой жизнью. Кем-то, кто в то же время не настолько реален, насколько реальны окружающие городские дебри, кто бы в их плотном кольце выделялся, всё равно сохраняя способ быть собой, а не частью этого улья.
Станет ли Модест для него спасением?
Телефон в кармане джинсов Яна вибрирует, и он поспешно принимает звонок: кто-то из группы. Выслушивает его Ян с полной отстранённостью, будто приложился головой к стене; трёт одной рукой висок и кратко отвечает на неслышимые со стороны вопросы. Учёба явно не доставляет ему удовольствия. Мод зыркает на него с нескрываемым любопытством, но не вмешивается, только обслуживая клиентов. Уходят от него довольными — болтать меньше от того, что появились отношения, Мод не собирается. Ему по-прежнему необходимо больше кислорода общаться с людьми, с разными людьми. Примет ли это Ян? Не слишком ли он очарован сейчас, не расстроится ли впоследствии? Мод одёргивает себя: вообще-то они оба должны с этим разбираться. А всё решается через рот. Словами, то есть, словами. Надо говорить. Как можно больше и честнее.
— Чего хмуришься? — спрашивает он с поверхностной лёгкостью.
— Из универа, — сообщает Ян спокойно. Он выдыхает и возвращается к напитку, но, кажется, аппетит пропал. Помешивает ложечкой: — Моего отца часто зовут провести лекции. Мол, как добиться такого успеха. Пытаются через меня попросить, бесит.
— Вы не ладите? — Модест тут же прикусывает язык: из головы вылетело на секунду, Ян ведь напрямую говорил, что с семьёй отношения плохие, какие тут «ладить»! Становится нестерпимо стыдно. Ян, однако же, реагирует нейтрально, задумчивость овладевает его движениями, замедляя и смягчая их.
— Не ладим. Он хотел, чтобы я стал наследником корпорации, а я променял его надежды на свои «танцульки». — Ян задумчиво заглядывает в свой напиток, словно ища в нём ответы на все вопросы мира бренного. — Всё равно у него есть Эмилия. Она всегда оправдывала ожидания, золото, а не дочь.
— Она сильно старше?
— На четыре года.
— У меня нет родных братьев или сестёр, — чуть улыбается Модест. Он знает, что ходит по льду тонкому, ощупывая его трещины, уже находясь поверх них, и несколько удивлён, что Ян до сих пор отвечает, ещё и так откровенно. Но, видимо, для него естественно делиться и сокровенным, когда говоришь с партнёром. Похвальное отношение, так-то. Они плохо знакомы, а Ян старательно приближается, хотя не пытается прыгнуть выше головы и вывалить всё разом. Да и Мод интересуется не из пустого любопытства: для него это важно. Этот угрюмый юноша нравится ему. Правильно ведь хотеть знать человека, который нравится.
— Мы никогда не ладили, — пожимает плечами Ян. Поднимает глаза, но на его лице ровно никаких эмоций: ни скуки, ни горечи, ни удовольствия. — Так что родственники только по ДНК и фамилии. Она всегда стремилась наверх, а мне не было всё это важно.
Модест, растягивая время, переставляет бутыли с сиропами вдоль стойки. Оглядывается и качает головой с мягким изгибом губ, не подозревая, что от этой мягкости у Яна дыхание перехватывает.
— Когда я ходил в университетский хор, у нас была такая девочка. В семье её ни во что не ставили, она всегда молчала там — мы, можно сказать, дружили. Но голос у неё был удивительный. Она пела так, что сердца разбивались. Я думаю, ничего страшного, если ты не делаешь то же, что делает твоя родня. Ты можешь быть талантлив в другом. Кгхм… — Он покашливает в кулак, смущаясь немного порыва. — Не прими за жалость. Просто… вот. Я так думаю.
Ян ловит его руку в свою и крепко сжимает, обжигая теплом, через краткое прикосновение передавая то, что вряд ли сумеет словами выразить — но слова не так важны, когда искренности столько в движениях. Он улыбается. Модест не вырывается и только замирает, привыкая к контакту и наслаждаясь этим, а затем оба вздрагивают, как облитые водой, и резко распускают руки. Они всё-таки на людях.
— Ты во сколько заканчиваешь? — спрашивает Ян, сглаживая нервозность. Он почёсывает нос. — Я могу тебя встретить. Ну, то есть, может, мы прогуляемся. Или зайдём куда-нибудь.
— В десять. У тебя нет учёбы? — ломко спрашивает Мод на автомате, не задумываясь; сердце его подозрительно подскакивает в груди, даже не остаётся в сознании, что вообще-то учится Ян в первую смену.
— Завтра семинар утром, — сразу отликается Ян. — Так что, эм. Но я готов. И сегодня уже не буду заниматься. Так что если ты не против…
— Не против! Может, лучше завтра после твоего семинара?
— Хорошо.
И обмениваются взволнованными взглядами. Модест тихо усмехается в рукав рубашки и отворачивается к кофемашине.
Ян действительно сидит с ним до десяти, ничем не мешая и спокойно то занимаясь своими делами, меняя телефон на конспекты, то поддерживая беседу. Он не скрывает деталей и хотя не очень разговорчив, когда ему дают свободу выбора, на заданные вопросы отвечает честно и прямо. И весь вечер Модест ловит себя на понимании, что очень ждёт завтрашнего дня.
Он возвращается в дом, где пьёт чай с отчимом, и они не разговаривают — обоим хочется какое-то время побыть в молчании, словно между ними стоит бесплотное и бесформенное нечто. Модест смотрит в чашку на плавающие чаинки и представляет, что рядом сидит Ян. Он, наверно, больше чай любит. Надо предложить ему фирменный, Мод отлично его заваривает. И как-нибудь посидеть вдвоём, а не просто провести вместе время у кофейной лавочки. Именно посидеть; интересно, какую еду Ян любит… Модест смотрит на фотографию матери в чёрной рамке и думает, приняла бы она выбор сына? В конце концов, об ориентации как-то не возникали разговоры. Мод только с девочками гулял, и родители об этом знали.
Он уже давно не ребёнок и сам вправе решать, что делать со своей жизнью, всё равно, есть одобрение или его нет. Но так даже непривычно как-то. Выращенный в жёстком воспитании, когда воля взрослых определяла собственную, не подавляя, а сочетаясь с ней, Модесту сложно представить, что какой-то важный вопрос он может оставить при себе. Всегда обсуждал. Вот только… Только впервые он совсем не спешит делиться личными делами с отчимом. Как будто изнутри подрагивает недовольство. Как будто что-то впервые принадлежит именно ему, только ему. «Как смешно, — растерянно думает Мод. — Он ведь не собственность, а человек, притом очаровательный». И пуще прежнего утыкается в чай, надеясь, что отчим не заметит, как покраснели кончики ушей.
Следующим днём Модест слоняется в парке у университета, не приближаясь: во-первых, его смущает необходимость стоять у ворот, во-вторых, он пришёл слишком рано и плохо представляет, что делать. С утра он привёл себя в порядок, причесался, прихорошился, избежал неловких вопросов от отчима и покинул дом, шагая словно по мелким иголочкам — те поселились в кончиках пальцев, щеках и даже из улыбки проглядывают робко. Мод покашливает в кулак: и чего разволновался? Они встречаются. Свидания — это естественно. И всё равно сердце подскакивает к горлу, когда из-за ограды показывается Ян — в той же распахнутой куртке, ниже которой в этот раз не свободные штаны, а облегающие джинсы. Не один Модест, выходит, приоделся? И он улыбается себе под нос, а затем и подходящему парню — всем сердцем и всем лицом, и замечая, как мгновенно озаряются глаза юноши сдерживаемым, но прорывающимся счастьем. Они замирают оба, не зная, с чего начинать, и Модест радостно произносит:
