— Попробуй ты угадать. Интересно, что можешь сказать.

Особо возражать Ян смысла не видит, так что неуверенно, но старательно начинает:

— Тебя зовут Модест. Ты работаешь в кофе-лавочке в торговом центре во второй половине дня. Тебе, вроде, около двадцати.

— Двадцать пять, — улыбается Модест довольно, как сытый котёнок.

— …что? — У Яна аж глаза округляются. — Эм, извини. Просто я думал, ты младше.

Модест беззлобно смеётся, искрит своим добродушием на всю квартиру; им и правда не нужно включать лампу, тут имеется своё солнышко. Ян безостановочно твердит своему внутреннему голосу заткнуться, а всё равно слышит стуком сердца, пульсацией крови: «Он мне нравится, он мне нравится, он мне нравится…». Модест такой солнечный и улыбчивый, полная противоположность насупленному Яну — и этот контраст, связывая напрямик, отдаётся в сердцах сходным ритмом. В разговоре наедине, вне стен сверкающего торгового центра, Модест улыбается по-прежнему искренне, но теплее, ближе, он не просто людям улыбается, а именно Яну и невольно, не пытаясь поднять ему настроение. Улыбается только от того, что они разговаривают. Так странно и трепетно.

— Мне часто дают возраст меньше, — охотно сообщает парень. — Потому что худой, наверно. А тебе, собственно?

— Двадцать два.

— Недалеко ушёл. — Он весело фыркает: — Так что, играем? Давай не пальцы загибать, а отпивать кофе. Я давненько не орудовал туркой, но надеюсь, получилось неплохо.

— У тебя всё получается замечательно, — Ян чуть улыбается, непривычный столько говорить наедине с другим, особенно с тем, в кого влюблён. Он ёжится и думает, с чего начать; Модест тоже взвешивает, весы в его глазах кланяются обеими чашами в пользу Яна, и сердце сжимается в волнении: неужели интерес не односторонний? Они спали в обнимку. И вряд ли Модест с каждым человеком так спит. И на игру вот согласился. Ян тешит себя надеждами, а самому не терпится наконец глотнуть кофе — бодрость есть, а ясность ума ещё не подступила.

— Если у тебя такое было, отпиваешь кофе, — на всякий случай повторяет условие Модест. Он с предвкушением кладёт ладонь на свою чашку. Длинные аккуратные пальцы, стриженые чистые ногти. На руках у него колец нет. — Хм… Я начну тогда? — На мгновение он щурит небесно-голубые глаза, задумчиво и пронзительно, и выдаёт: — Я никогда не игнорировал звонки родственников.

Топор попадает в мишень, разбивая её в обломки. Ян напрягается, как прижатый к углу, омрачается, ожидая какой угодно реакции — вряд ли такое отношение делает ему честь в глазах Модеста, явно любимого ребёнка. Он проговаривает глухо:

— Откуда ты знаешь?

— Извини за самоуправство, — качает головой парень, — у тебя телефон звонил, и я принял вызов. Случайно. Чтобы тебя не разбудить. Твоя мама звонила.

Ян с сухой, как осенняя трава, бесцветной усмешкой пожимает плечами. Ему становится как-то никак. Холод заволакивает изнутри и отдаётся похрустыванием в суставах. Рано или поздно, если бы они с Модестом попробовали сблизиться, он бы об этом узнал. И что? Думал, сказка долго будет длиться? Не очень сообразительно. Приятнее было прикрыть глаза иллюзией, что его примут любым и не будут спрашивать о семье. Что ж, он сам подписался на эту игру, нечего давать дёру.

— Значит, она наверняка сказала, какое я разочарование рода, — с весельем, за километр отдающим отчаянием, пытается посмеяться Ян. Модест наблюдает за ним со зреющей осторожной тревогой, но молчит и слушает. — У моего отца, понимаешь, успешный бизнес. А я никогда не оправдывал его ожиданий. Всегда мне это повторяли. Не хочу иметь с ними ничего общего, вот и не отвечаю. — Он отпивает кофе, и его горячая свежесть пинает камень на сердце: не получается сдвинуть. Хотя бы попробовал, и то ладно.

— То есть ты сам живёшь? — Модест оглядывает быстро квартирку.

— Как получается. Подрабатываю, учусь. — На лице всё ещё улыбка: приклеенная и неестественная, острая, как лезвие ножа, который Ян сам себе в грудь вонзает. — Я потому и вырубился. Замотался. Вот и всё.

— Некая Эмилия скоро приезжает на конференцию.

— Моя сестра — образец идеальной дочери, — фыркает он холодно. — Всегда во всём была прекрасным ребёнком. Окончила университет, впереди блестящая карьера. Гордость и повод хвастаться перед остальными, она же род не предала, в отличие от меня. — Он сжимает чашку. Продолжает так же безоттеночно: — Я никогда не был любим семьёй.

Модест в раздумьях, но слушает его со всепоглощающим вниманием, как будто каждое слово Яна — часть важного заклинания, без которого в этом мире не выжить. Он делает глоток, блаженно жмурясь от вкуса — кофе из турки не то же самое, что кофе из машины, ощущается не хуже, но совсем по-другому. Тут он сам делал, а не доверил дело бездушному автомату. Окружение действует на Модеста, как на заплутавшего путника действует появление в поле зрения костра — такое же чувство щемящей, вдохновенной радости, словно впереди будет что-то хорошее, по-настоящему хорошее, и оно всё ближе и ближе.

— Мой отец ушёл из семьи, когда я был маленьким, — протягивает Модест, придерживая чувство за перо. Вокруг тона серые, синие, белые, они ласковы и видятся теплее обычного. Восприятие реальности зависит от компании, и если Ян — необходимая Модесту компания, то не хочется его терять. — Мама воспитывала сама. Когда мне было десять или около того, она повторно вышла замуж. Мой отчим — очень славный человек, мы как родные. Мне не больно вспоминать о матери, — вижу по твоему лицу, что тебе неловко, — мы знали, к чему её болезнь идёт, и последние дни она провела дома. Наоборот, я благодарен ей за воспитание и поддержку. Не о чем грустить и не о чем жалеть.

Он вырос в заботе и любви, и правда. Ян не завидует: чтобы завидовать, надо хоть приблизительно представлять, как это; и всё же ему немного грустно. Самую малость. Не всем везёт родиться в семье с хорошим (или, по крайней мере, адекватным) отношением друг к другу, и Яну вот не повезло. Зато Модесту улыбнулась удача. Эта мысль неожиданно окрашивает сознание светом. Здорово, что у Модеста есть такое.

— Взбодрился немного? — заботливо осведомляется он.

— Лучше, чем было, — Ян не может подавить улыбку, и та невольно прорывается. Ян странно выглядит, когда улыбается — его довольно жёсткое лицо становится лишь наполовину мягким и светлым, и контраст так ощутим, что обычно люди начинают чувствовать себя неловко при таком раскладе; не то чтобы Ян предпочитал хмуриться, оно выходит само. Но Модеста, кажется, не пробить никакими странностями, даже будь странность Яна его сверхспособностью. Он мнётся: — Правда, спасибо.

— Ты уже повторил, — посмеивается Модест. Затем ухмыляется: — Моя очередь! Я никогда не… гм, не имел брата или сестру.

— Не похоже, что это по правилам, — фыркает Ян со смеху, хотя внутри всё замирает: неловкость снова зреет между двумя, и они оба её ощущают. Модест хотел сказать что-то другое, но не сумел или передумал, потому споткнулся. Что же это было? Снова на ум приходит то, в какой вольготной позе они спали и с какой уверенностью Ян прижимал парня к себе за причинные места, и… ну вот опять. Что ж такое. Внизу живота сводит жаром, а жар другого рода заливает щёки. Ян отпивает кофе и сбивается, чтобы заговорить: — Я никогда не оканчивал университет.

Модест не сомневается, делая свой штрафной глоток.

— Я по образованию переводчик с французского, — сообщает он с оттенком гордости. — В свободное время перевожу тексты. Сама специальность не порадовала.

— Нравилось учиться?

— Да, очень. Но к концу как-то угас интерес. С кофе нравится больше — это неизменно делать людей счастливее. Я, наверно, и в кондитерской бы прижился. — Модест рассказывает так, словно они знакомы много лет или вообще родственные души, с кем можно не стесняться. Пробелы в знаниях постепенно заполняются, как вода захлёстывает пустую чашу, и Ян не может не подрагивать от волнения. С чего такая откровенность? Ещё и будто он может получить ответ на любой, даже самый интимный, вопрос. Этот вопрос висит на проводах, не меняя интонацию, но и вслух не произносясь; осторожно, ещё осторожнее, предельно аккуратно… как же о таком люди говорят?