Ян краснеет словно до самого нутра, потому что до него разом доходит: во-первых, они лежат под одним одеялом, во-вторых, Модест самый-красивый-парень-в-мире привлёк Яна к себе, как игрушку, за плечи и надёжно держит так, в-третьих, Ян сам обнял его в ответ, переплетя ноги и положив — пресвятые духи! — ладони не выше и не ниже, чем на ягодицы Модеста. И тому очень даже комфортно, ибо вырваться не пытается. То, что они оба одеты, мало успокаивает, и Ян лихорадочно дрожит и пытается оглядеться, но не может оторваться от спящего парня, руки не убирает, хотя надо бы. И, к ужасному ужасу ужасающегося от положения дел Яна, Модест, выдернутый из сна, приоткрывает один глаз. Сонно и со слабым раздражением от возвращения в реальность он смотрит на Яна, пытаясь сфокусироваться. Затем оставляет попытки, прикрывает и, притягивая новоиспечённую подушку ещё ближе, бурчит сквозь дрёму:
— Не ёрзай.
И преспокойно засыпает! «Что-о-о?» — истерит мозг, сердце юлюлюкает, а Ян едва выдыхает. Он и сам, конечно, не до конца пробудился, но ситуация не позволяет толком всё осознать. Потому Ян, с отчаянием истинного героя сбегая от реальности, решает обдумать всё, как проснётся, потому что сейчас на дворе ещё ночь стоит, а утро вечера мудренее и все дела. Так что не позволяет объятиям Модеста разомкнуться и просто расслабляется. «Об этом всём я подумаю завтра».
А когда это обещанное «завтра» наступает, Ян просыпается внезапно, словно в голове прозвенел будильник, и рывком садится, комкая одеяло и сбивая с дивана простыню. Он оглядывается, как загнанный в ловушку сурок, и, должно быть, выглядит помятым и встревоженным, потому что стоявший всё это время у кухонки Модест торопится его поприветствовать:
— Доброе утро! Как спалось?
— Умоляю, — Ян почти рыдает, — скажи, что я тебя не изнасиловал!
— Ты меня не изнасиловал, — покорно говорит Модест, крайней удивлённый, но решающий принимать всё как естественный исход проведённой ночи. — Настолько странно?
Ян мотает головой, поднимает руку и опускает на лоб, проверяя. Температуры нет. Очевидно, парень посреди квартирки ему не мерещится, но объяснить это выходит с трудом. Модест в той одежде, в какой работает, но рубашка его несколько помялась — не облегающая в этот раз, а свободная, прячущая фигуру, и действительно прятала бы, не помни Ян на ощупь, насколько у Модеста узкая талия и как она приятно ощущается в объятиях.
— Откуда ты здесь? — спрашивает он негромко. Воспринимать реальность реальностью трудновато, но лучезарный юноша у кухонки выглядит совершенно невозмутимым, даже довольным — уголки губ приподняты, то и дело начинает мурлыкать под нос какую-то мелодию. Рукава закатаны и подвёрнуты, и Ян обнаруживает, что его стол сверкает девственной чистотой. Становится стыдно: за него тут ещё и прибрались.
— Не помнишь? Ты же сам вчера пришёл! — посмеивается Модест. Он ведёт себя так, словно живёт в этой квартире, а не просто заглянул — даже вещи уже разложил по удобным позициям. Ян припоминает, что его поймали перед самым падением, хмурится, пытаясь разогнать туман в голове, и Модест с сочувствием во взгляде ласково дополняет: — Ты совсем замотался. Крайняя степень утомления. Не бойся, деньги и документы я не трогал, просто отвёл тебя сюда и спать уложил. Ну, и сам лёг. Против?
— Нет. — «Тебя, знаешь ли, очень приятно обнимать». Ян краснеет, и вряд ли его новоиспечённая хозяюшка не догадывается почему. — Спасибо.
Модест улыбается — торжествующе и радостно. Он весь такой положительный, такими разве что протоны бывают, чистый сплошной заряд солнечности.
— У тебя красивое имя, — говорит он вдруг. — Почему раньше не представился?
— А надо было? — Ян решает, что хуже вряд ли будет, но и лучше — тоже. Он чешет затылок, заминаясь, и Модест вздыхает с бесконечным нежным терпением.
— Садись к столу, я кофе сварил, — предлагает он в роли заправского хозяина. — Удачно, что у тебя есть турка!
— Это не моя, — рассеянно отвечает Ян, пересаживаясь. — Чела, у которого снимаю.
— Значит, не твоя квартира? — Модест разливает горячий ароматный напиток по двум чашкам. Бариста один раз — бариста навсегда, видимо, или же ему просто нравится процесс готовки. От кофе — крепкого — поднимается приятная дымка, и парень выуживает из кухонного шкафчика сахарницу. Действительно, он тут будто давненько обитает. Ян растерян, но не может сказать, что ему это не нравится. В счастье настолько не верится, что мерещится: Модест вот-вот норовит рассеяться, как пустынный мираж; странно, что дневной свет со стороны балкона не проходит его насквозь.
— Нет. Я как бы прописан, но она дядина, я ему как за аренду плачу. Денег на свою пока не хватает, — усмехается Ян. Он греет ладони о чашку и ломает голову над тем, как теперь держаться. Очевидно, они уже не чужие люди — по крайней мере ночевали в одной кровати. Кстати, об этом… Он прокашливается. — Эм-м, так ты остался на ночь? Как бы… я ничего странного не делал?
— Ты спал, — доверительно сообщает Модест. — И во сне у тебя очень милое лицо.
«Не такое милое, как у тебя всегда», — Ян проглатывает язык. Ему вообще ситуация кажется какой-то смущающей, но для Модеста нет ни капли напряжения. Он словно в своей стихии очутился — заботится, ухаживает вон как, садится сам напротив, берёт свою чашку. Модест такой живой и настоящий, что недоверие почти отступает. Ян делает вывод, что уже бесполезно замыкаться и отворачиваться, так что открыто его разглядывает, и тот продолжает безоблачно:
— Извини, что не спросил разрешения, но не хотел тебя будить. Я подумал, что лучше тебе побыть под присмотром, так что остался. Диван у тебя достаточно широкий, мы поместились. — Он вдруг запинается, а в следующую секунду Ян становится свидетелем потрясающей сцены: бледную кожу Модеста заливает робкий румянец, подкрашивая глаза и делая его улыбку мягче и тише, как ветер приглаживает море цветущих трав. Бариста поспешно повторяет: — Поместились, вот и всё.
Он тоже помнит, в каком положении они спали и насколько плотными были ночные объятия. Видимо, не его одного нахлынувшие образы смущают, однако он больше изумлён, даже растроган — оказывается, Модест становится ещё очаровательнее, когда смущается.
— Посреди ночи ты попросил не ёрзать, — замечает Ян, переставая дышать от собственной фразы. Лисица приближается к обрыву и с бескрайним любопытством, что значимее любой опаски, трогает лапкой край земли.
— Чтобы удобнее было! — сразу отзывается Модест. Он всё ещё румяный. Отводит взгляд. Глаза у него из-за разреза кажутся лукавыми, смешливыми, как будто он рождён был с улыбкой. Ян снова думает, что до смерти хочет узнать этого юношу — понять, о чём он думает, что любит, что ненавидит, как он вырос. Какие ещё выражения лиц у него могут быть. Какое у него выражение лица, когда ему хорошо… Тут уши вспыхивают предательски, и какое-то время оба смотрят исключительно в чашки, пока не притрагиваясь к напитку: один борется с плотским влечением, болью отдающееся в сокровенной части тела, второй переосмысливает своё поведение и находит в нём многовато того, что он себе никогда раньше не позволял.
— Слушай… — Ян нарывается и в курсе об этом, но отчаяние его достигла высшей точки. Сейчас или никогда. Возможно, если он не попробует сейчас что-то предпринять, потом всю жизнь будет сокрушаться, ибо такие шансы не выпадают постоянно. Тем более с Модестом, с которым их ничего не связывает. Тот уже во внимании; Ян выдыхает, вдыхает и проговаривает: — Давай поиграем.
— М? Во что?
— Знаешь «Я никогда не»? — пытливо вглядываясь, Ян получает в ответ кивок. Модест издаёт тихое «О!» и активно соглашается, видимо, найдя игру неплохим поводом познакомиться поближе — потому что, с чего начинать адекватное знакомство, оба едва ли представляют. — Давай попробуем. Только… можешь сказать хоть что-нибудь? Сначала. — Ян пыхтит, но честно признаётся: — Я долго наблюдал за тобой, но всё равно ничего не знаю.
Парень напротив активно кивает, складывает руки перед собой, как за партой, и опирается на них, не придавая позе никакой официальности. Думает, проговаривает:
