Ленька, обезумев, бежал по крепостному двору и кричал:
— Казаки, одноглазый пес, Ярошка, нас не спасет! Надобно крепость сдать!..
Несколько казаков бросили самопалы, спрыгнули с шатров на землю, Ярофей ринулся на трусов, но корабельные пушкари ударили из пушек по шатру; Ярофей торопливо спустился вниз. Казаки разбежались.
Тогда вылез из подлаза Соболиный Дядька — старец дряхлый, обнажил белую голову и, опираясь одной рукой на костыль, а другой на бревенчатый оклад, призывал:
— Казаки!
Около него собрался немалый круг. Соболиный Дядька говорил:
— Казаки! Отчего терпим изменников и трусов? Надо их повывести с корнем.
Ветер разметал седые космы старца, а он, задыхаясь и падая, говорил:
— Казаки, умрем, как подобает русским воинам!
Старца снесли в шатровую подклеть.
Казаки разошлись по бойницам и подлазам, отбиваясь кто чем мог.
Синь-готу подтянул пушки еще ближе. Пушки ударили по крепости, подожгли ее с трех сторон.
С кучей храбрецов Ярофей спас крепость от огня. Синь-готу, встретив неслыханное упорство русских и терпя в огневых запасах нужду, послал в крепость четырех маньчжуров и доктора-иезуита. Посланцы через толмача, подойдя к крепостному валу, кричали:
— Сдавайтесь на милость великого богдыхана!
Ярофей отвечал с башни крепости:
— Не бывать тому! Милости богдыхановы нам ведомы — то петля да могила!..
Маньчжуры уговаривали:
— Великий богдыхан проведал о ваших бедах: многие от ран умирают, истекая кровью! Шлем доктора и лекарства травяные! Такова милость богдыханова.
Ярофей посланцев Синь-готу в крепость не пустил:
— Не ищем ваших милостей! Все в добром здравии проживаем!
Синь-готу, пораженный столь непреклонной силой албазинцев, решил крепость окружить.
На заре Ярофей Сабуров с сотней казаков ринулся из крепости в тайный пролаз.
Синь-готу видел, что сила русских мала.
Конники густой цепью окружили казаков и теснили их к Амуру.
Казаки отбивались.
Сабуров махал саблей, кричал. Крик тонул, глох… Казаки не слышали голоса атамана.
Маньчжурские воины, вскинув желтое знамя, кинулись в атаку, казаков смяли и опрокинули.
Ярофей Сабуров, побитый, окровавленный, с тремя казаками прорвался с левой стороны; он пытался добежать до леса, скрыться от тучи стрел.
Беглецов быстро заметили. Маньчжурский конник с желтым флажком на длинном древке отделился от конной цепи и поскакал в погоню. С корабельного мостика следил за боем именитый маньчжур Синь-готу. Рассмотрев в трубу на Ярофее Сабурове чешуйчатую кольчугу и высокую железную шапку, узнал в нем воина не простого, приказал:
— Надо этих трех русских поймать живыми. Особенно мужа рослого, в доспехах добрых, который в бою барсу подобен.
Конники и пеший строй стали смыкаться в плотное кольцо.
Ярофей разгадал их замысел, живым в плен попадать не хотел, побежал в крепость. Конники преградили путь.
Ярофей взбежал на холм и крикнул дозорному казаку:
— Бейте из пушек! Не мешкайте, казаки! Бейте! Смерть мне едина, иной не быть!
Маньчжуры надеялись, что албазинцы, щадя своих воинов, не станут стрелять, без опаски вышли на чистый холм.
Албазинцы ударили из пушек и самопалов.
…Ветер гнал по небу черные лоскуты туч. Луна пугливо косилась на землю, мутными пятнами освещала лес, горы, обливала башни крепости блеклой зеленью.
Поодаль воины Синь-готу жгли костры.
Луна озирала ратное поле. Зелеными пятнами засветился холм, на холме лежал в чешуйчатой кольчуге рослый воин. Железный шлем валялся поодаль. Воин лежал, широко разметав длинные руки. Ветер трепал волосы.
Воин застонал, оторвал голову от земли и вновь уронил.
Где-то далеко завыл шакал. Туча закрыла луну, темь нависла. Тени сгустились. Чаще перекликались сторожевые дозоры Синь-готу.
У крепостной стены, подле тайного подлаза, проползли три тени. Послышался шепот:
— Среди множества тел не сыскать Ярофея…
— Ярофеюшку сыщу хоть средь тысяч… — отвечала приглушенно женщина.
Тени двигались неторопливо.
На холме воин в чешуйчатой кольчуге вновь поднял голову, перевернулся на спину. Кольчуга на груди пробита, чешуйчатые кольца рассыпались. Грудь рассечена, запеклись на ней сгустки крови, израненное тело ныло. Воин открыл глаза, опаленным ртом жадно хватал воздух…
Небо очистилось. Луна горела светло. Воин закрыл глаза, простонал:
— Погасите лампаду…
Голова поникла, он умирал. Близко послышался шорох. Воин силился вновь подняться, застонал, повернулся на бок; из-под пробитой кольчуги выпал на землю окровавленный сверток в шелковом плате. Темные губы воина едва слышно шептали:
— Пометы мои заветные… пути тайные…
Сторожевой маньчжурский ратник кричал в ночной тишине, ему откликался второй. Крики, как жалобные вопли, катились по Амуру, эхо глохло над тайгой. Воин от крика вздрогнул, приподнял голову, беспомощно шарил рукой, стараясь засунуть сверток под кольчугу.
— Казаки, умираю! — крикнул он и вытянулся; по кольцам кольчуги хлынула кровь.
Воин упал вниз лицом, руки раскинул, жадно схватил полные горсти взмокшей от крови земли. Поодаль лежал заветный сверток — чертеж неведомых землиц и стран…
Степанида узнала голос Ярофей. Спотыкаясь, припадая к земле, поползла по холму; две тени беззвучно скользили за лей.
Степанида причитала:
— Ярофеюшка!.. Откликнись…
На чешуйчатую кольчугу будто посыпал кто щедрую пригоршню серебра: переливалась она, искрилась, трепетала…
Степанида признала Ярофея, залилась слезами.
Тело атамана албазинцы взяли на руки, помогла Степанида. Меж выбоин, по густой траве, хоронясь и оглядываясь, спешили они к крепости.
Тело Ярофея Сабурова положили в каморе Степаниды. Теплилась блеклая лампада. Вытянувшись во весь рост, лежал Ярофей Сабуров. Обрядила его Степанида в смертную рубашку, обмыла, причесала. У изголовья поставила иконку чудотворца Николая. Стояла Степанида, устремив взор на бескровное лицо, плакала молча. Слезы падали на шершавую руку Ярофея, Степанида причитала негромко: «Спокинул, Ярофеюшка, одинешеньку умирать оставил… Отчего, Ярофеюшка, огорчился да не взял меня горемычную с собой в могилу?..» Степанида упала на грудь мертвеца и глухо зарыдала; рыдала и жаловалась, пока жонки не увели.
Ярофея Сабурова схоронили в правом углу двора, возле часовни. Едва насыпали могильный холм, вновь ударили корабельные пушки.
Неприступным утесом возвышалась Албазинская крепость.
Корабли Синь-готу по-прежнему стояли на Амуре. Только пушки били совсем редко: иссякали огневые припасы, к тому же получил Синь-готу от богдыхана строгую грамоту. Богдыхан стыдил его за неуспех, грозился наказать за неумелую осаду, велел корабли беречь, на Амуре не заморозить, до зимы Албазин снести и вернуться с победой.
Невиданное упорство осажденных разгневало и опечалило Синь-готу. Недоумевал он, откуда у русских такое упорство, сила и запасы еды. Синь-готу созвал вожаков.
В это время в Албазинской крепости из сырых ям и камор выходили жонки, Степанида, собрав их, говорила, заикаясь и едва дыша:
— Китайцев надобно сломить лукавством… Стоять им возле Албазина опасливо, вот-вот зима скует корабли…
Плакали жонки без слез, худоба высушила. Седая, желтолицая, с провалившимися пустыми глазами, жонка Елизариха высохшими пальцами, словно крючьями, вцепилась в волосы Степаниды: заголосила:
— Душегубица!.. Ярофеева наказчица!.. Сыночка моего сгубила!.. Ой! Смертушка!.. Бейте ее, бабы!
— Винись!
Степанида пала перед жонками на колени, вмиг встала, выпрямилась, поседевшую без времени прядь откинула и мутными глазами оглядела жонок:
— А Ярофеюшку, жонки, не шевелите!.. Кости его не трогайте!.. О том молю!..
Жонки отшатнулись. Разошлись по своим норам.
…Небо чисто, звезды ясны, шумит над тайгой ветер. Степанида вскидывает руки вверх:
— Вразуми!.. Силы дай!..
Бросается бегом в камору, хватает восковой огарок, выбивает искру. С огарком крадется в амбарную подклеть. Ползет по сырым половицам, шарит по углам. Сыскав горстку пшена, жадно сгребает в холщовый плат. Из щелей старательно выскребает щепотку муки, бережно ссыпает в горсть. Обшарив подклеть, ползет в другую. Замечает следы пальцев: кто-то до нее ползал, в щелях выискивал крупицы.
