Калтача поднял высохшую голову, ответил вполголоса:

— Ты хитрее лисицы, злее рыси. Калтача не верит…

Ярофей скрыл обиду:

— Велю тебя отпустить, укажи пути ладные и скорые.

Калтача выпрямился, глаза блеснули:

— Плачут эвенки в тайге… Пусть лочи убьют старого Калтачу, он не покажет им родных стойбищ!..

— Не о тунгусах говорю…

Ярофей торопил Ваньку пересказать Калтаче:

— Люди твои стонут от лютости даурцев… Худого не хочу, пусть тунгусы живут мирно… Иду к Амуру-реке, иду на даурцев!..

Калтача захохотал, закашлялся и ответил с хитрой усмешкой:

— Калтача старее совы ночной, а глупее лочей не встречал — ведь Амуром-рекой владеет могущественный даурский князь Албаза. Никто не побеждал Албазу. Великий китайский царь шлет дары Албазе! Не раз лочи бывали на Амуре-реке, не раз в страхе убегали!

— Кто убегал? В какие времена это было? — загорелся Ярофей.

Калтача растерянно мигал, вспомнить имена лочей не мог. Ярофей допытывался. По приметам Калтачи и его людей выходило так: лочи на Амур-реку пришли прошлой зимой. Где они теперь, Калтача не знал.

Вспомнились Ярофею слова беглого Магды, сказанные ему еще в Илимске. Магда клялся луной и звездами, что храбрый атаман Черниговский уплыл на Амур со своими казаками и что он, Магда, хотел с ним плыть, да устрашился.

…Калтача на расспросы больше не отвечал.

Ярофей насторожился. Хитрым глазом разглядел: вздернулись седые клочки бровей Калтачи, острые скулы покрылись темными пятнами, переполнились глаза мутной слезой. Калтача опустил голову. Вспомнил опустошительные набеги даурцев на эвенкийские стойбища. Даурцы побили эвенков, оленей увели, чумы разорили. Бросив кочевья родичей, бежал Калтача на Олекму. Даурцы страшнее лочей, с давних времен плачут от них эвенки.

Ярофей загордился, стал похваляться:

— Даурцев побью!.. Против русской рати им не стоять!

Калтача скалил гнилые зубы, трепал дрожащей рукой косичку, терялся в догадках. Ярофею не верил. Долго молчали. Наконец заговорил:

— Пусть лочи побьют даурцев!.. Пусть кровь прольется за эвенков!..

Ярофей мотнул головой. Калтача неторопливо говорил, водя черным пальцем по корявому полу:

— Плыви рекой Олекмой обратно, встретишь широкий плес: то пал в Олекму веселый Тугир. Им плыви до Олень-горы. Олень-гору переходи посуху, подойдешь к желтоводной Урке. Урка пала в Амур-реку.

Ярофей встрепенулся, заговорил отрывисто:

— Не худо ли задумал? Не брешешь ли, князец?.. Ярофей не спустит!

Ванька, размахивая руками, как и Ярофей, с большим старанием передавал его слова. Калтача морщил лоб, лукаво озираясь, подошел к Ярофею:

— Калтача сам проведет лочей к Олень-горе, укажет дорогу в Даурское царство. Пусть побьют лочи Албазу!..

С восходом солнца дощаники Ярофея скрылись за излучиной реки. Плыли недолго. По указке Калтачи приблизились к левому берегу. Пошла Олекма двумя руслами, разделил ее зеленый остров. Через две недели подошли к Тугиру. Казаки радовались.

Степанида говорила Ярофею:

— Глянь, Ярофеюшка, как нарядна река: утонула в лесах, камышах, прибрежных цветных травах…

Ярофей огляделся, смеясь, вдохнул носом:

— Близко, Степанида, горячие ветры.

Тугир темной полосой тянулся к югу. Ветер-верховик обдавал теплой влагой. Часто добывали казаки неведомых доселе птиц — красноперых, хохлатых, горластых. Ловили пучеглазую жирную рыбу. Смотрели ее на солнце, удивлялись: сквозь мелкую чешую светилась она восковым жиром, в вареве распадалась белыми ломтями. Вспугивали у водопоев табуны козуль, оленей, лосей. Отбивались от ярых кабанов, спасались от коварных рысей.

На одном из привалов принесла Степанида охапку цветов: ярко-желтые, крупные, они пылали на солнце, от сладкого запаха мутилась голова.

— Глянь-ка, Ярофеюшка, как красивы…

— Ты в цветах, как в полыме… Что за диковина? — удивился Ярофей. — Умру, набросай этих огневок на могилу. Каков цвет! Аж глаза режет!..

Засмеялся. Увидев, как казаки разбрелись по берегу, крикнул:

— Плывем! Отчаливай!..

«К чему бы это?» — вздохнула Степанида. Слова Ярофея о цветах-огневках встревожили ее, и она бросила их в реку. Они медленно плыли, и по воде растянулась узкая желтая дорожка.

…Богатство даурцев казалось безмерным.

Земли даурские манили, зрело у каждого желание стать на эту землю твердой ногой.

Доплыли до Олень-горы, долго не отрывали глаз. Повисла над рекой черная скала в виде огромной рогатой головы оленя.

Тут попрощались с Тугиром. Омыли головы, ноги. На пригорье срубили наскоро часовенку. Поп Гаврила отслужил молебен. Оставили в часовенке; малую икону Спаса, чтоб знала эта земля русская веру.

У Олень-горы жили долго. По тайге волоком перетащили дощаники через гору. Перенесли на плечах запасы, переволокли пушки.

Калтачу Ярофей отдарил и отпустил на волю. Наказал Калтаче сказать эвенкам твердо, чтоб ясак платили русскому царю, от даурцев бы отошли навечно, с русскими бы жили в мире.

Починив дощаники, поплыли казаки быстро вниз по Урке-реке к великому Амуру, в Даурскую землю, на рубежи неведомого. Серединного царства — Китая.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Корабли Ярофея Сабурова ранней веской уплыли на Амур. Казакам Амур казался больше Лены, и вода его не переливалась ржавой желтизной, как в Олекме. Амур раскинулся безбрежной сизой гладью. Когда поднимался серый туман и солнце показывало из-за гор свою багряную кромку, Амур казался светло-зеленым, щедро осыпанным белыми пятнами. Изредка пробегал ветерок, Амур тускнел, зыбкая рябь ерошила тихие заводки, колыхались прибрежные вербы. По левому берегу спускались горы, покрытые голубой березой, серебристой ольхой, даурской сосной, пихтой, лиственницей. По правому — тянулись луга.

Подымалось солнце. С юга дул теплый ветер. Казаки плыли у самого берега, над головами плотным карнизом нависала зелень.

Ярофей Сабуров поднимал голову, жадно тянул носом влажный воздух. Сонные листья трепетали, сквозь их сетку виднелись клочки синело неба.

Выше поднялось солнце, рощи расцвели нарядным ковром, пели, до этого неслыханные, голосистые птицы, трещали кузнечики, свистели суслики.

Ярофей и Степанида садились на корму дощаника, казаки переставали грести; несло дощаники течением плавно, беззвучно. Все молчали; каждый в думах улетел в поднебесные выси, позабыв ратные невзгоды и горести.

Тихо вокруг, не шумел лес, не колыхались травы. Сквозь зелень пробивались горячие лучи, рассыпались они по воде мелкими пятнами. Степанида хватала Ярофея за руку:

— Ярофеюшка, глянь, какие красоты!.. Цветисты, любы!.. А небо?..

Ярофей смотрел пристально ввысь. «Синь-то, синь какая, и нет ей ни края ни конца. Сомкнется она с далекими грядами гор. Это и есть край. А вот подойти к нему, опять убежит земля. Кто знает, где ее конец?».

Рядом сидела Степанида чуть дыша, сердцем своим догадывалась: сладкое, заветное овладело Ярофеюшкой, вишь, как глаза его тепло светятся. А у самой тоскливо, зябко на душе. Опустила голову, закрыла глаза и жалуется в смутных молитвах и просит немногого. Устала она от ратных походов, от бездомной жизни, от невзгод… Вот бы маленькую избушку, мирную, тихую. Чисто в ней вымыто, прибрано; жарко топится печь, пахнет хлебом, медом душистым. Жилое русское место с иконкой святителя Николая в переднем углу. А в оконце выглянешь — тишина ласковая, цветут поля, ребятишки бегают, резвятся, курицы копошатся в пыли. Захлопнешь оконце: спит на лежанке Ярофеюшка, избавленный от тягостных походных забот, от страшных ратных дел. А потом все это растает, уплывет, и начнет корить себя Степанида: «Баба я, глупая баба! Время ли о теплом угле плакаться, Ярофеюшку печалить, сокола храброго, вольного и безудержного? Думы-то у него совсем иные. Глаза-то его вон какие огромные, смотрит он в белые дали, разгадать познать ему все хочется, своими глазами видеть невиданное, своими ногами ходить по нехоженым землям».