— Вы пришли за результатами тестирования? Если так, то смею вас успокоить. Вы набрали восемьдесят пять баллов. Очень достойная и грандиозная работа над ошибками в сравнении с прошлым тестированием. Если продолжите в том же духе, то удачно окончите мой курс.

Мигель стоял неподвижно, подавляя сидевшего Олдриджа, глаза парня мерцали какой-то непонятной эмоцией, но тот молчал и лишь саркастично улыбался.

— Круто. Твой кабинет. Он личный?

— Личный? Не понимаю... — Олдридж попытался нормально вдохнуть, но не получилось.

— Все ты понимаешь, — решительно возразил Мигель. — Да или нет?

— Я... да. Кабинет лично мой. У нескольких сотрудников, конечно, есть ключи, но они не станут их использовать, кроме случаев...

— Камеры?

Олдридж растеряно заморгал.

— Какие камеры?

Мигель закатил красивые карие глаза.

— Университетские камеры видеонаблюдения, papi

— Нет. Зачем они нужны в моем кабинете? И не называйте меня... — Олдридж заткнулся, потому что Мигель начал расстегивать свою клетчатую рубашку. Олдридж пытался попросить студента — объекта своих самых неуместных, но до сих пор сдерживаемых желаний — остановиться, но не мог подобрать слов.

— Papi? — Мигель скинул с плеч рубашку. Под ней оказалась обтягивающая, черная футболка с группой, которую Олдридж не знал. Одним текучим движением, Мигель сдернул ее через голову.

Мужчина знал каждый сантиметр этой груди от туго натянутой на ключицах кожи, брюшных мышц и до плоского провала пупка. Хотя сейчас все было иначе. Безопасного, полуанонимного уединения домашнего кабинета, где Олдридж мог спокойно ласкать свой член, или просто наслаждаться болезненным желанием, не было. Напротив, складывалось ощущение, будто именно он был в центре внимания, а не Мигель, скинувший кеды и расстегнувший в данный момент свои джинсы.

— Не надо, — слабо и тихо запротестовал Олдридж, что с легкостью проигнорировали. — Пожалуйста...

Мигель развернулся и продемонстрировал Олдриджу свою идеальную, накачанную задницу, стягивая джинсы с мощных ног. Профессор с трудом сглотнул. Это неправильно. Очень плохо. Его могут уволить, а Мигелю светил, по меньшей мере, академический испытательный срок. Олдридж снова попытался что-то сказать, но слова не шли.

Мигель развернулся к нему лицом, обнаженный и возбужденный. Его член не был каких-то чудовищных размеров, какими можно похвастаться, но оставался идеальным, красивым и более чем достаточным для Олдриджа. У его бывшего был очень большой член, во время секса не приносящий настоящего удовольствия, и пускай их отношения завершились не по этой причине, положение это никак не облегчало.

Олдридж уставился на эрекцию Мигеля и почувствовал, как потекла слюна во рту. Та его часть, довольно редко появлявшаяся, подняла свою голову и заинтересованно осмотрелась. Впервые за долгое время Олдридж подумал, что, наверное, ему хотелось большего, чем просто смотреть.

Ужасающая перспектива.

— Ты меня хочешь, — заявил голый, как пособие по анатомии, Мигель, неспешно обходя стол Олдриджа. — Я вижу по твоим глазам. Не понимаю, что в тебе такого, док. Честно говоря, мне всегда нравились девушки. Всегда, — он остановился, и его член качнулся в нескольких сантиметрах от Олдриджа.

— Тогда зачем? То есть, если ты не гей... — Олдридж нахмурился, блуждающий нерв сжался, вызывая ощущения ухнувшего сердца в груди мужчины. — Из-за оценок? В этом все дело? Натурал флиртует с профессором-геем ради проходного бала? Я не...

— Док, лучше заткнись, — не слишком дружелюбно произнес Мигель и впился в его рот поцелуем.

Все рациональные мысли вылетели из головы Олдриджа. Все, что он чувствовал — тепло, исходившее от кожи Мигеля, шелк его языка и сильные пальцы, стискивавшие его бицепсы. Олдридж не мог дышать. Он мог вот-вот отключиться или, скорее всего, задохнуться.

— Хочу тебя, hombre estúpido[9]. Сколько, мать твою, можно намекать? Только из-за тебя я хожу по квартире голым. Я написываю тебе полдня и полночи. Я живу только теми моментами, когда во время лекции мне кажется, что ты замечаешь меня среди толпы студентов. Нет, я не гей, но сосать член мне не в новинку, papi.

Олдридж сглотнул. Сердце забилось сильнее. Он пытался перевести дыхание. «Блядь. Только не это. Только не сейчас».

— Я знаю, что и ты меня хочешь, — безжалостно продолжал Мигель. — Я вижу. Практически чувствую. Хочешь?

Олдридж ощущал, как его зажало между желанием и старой дурацкой бессмысленной паникой. Он вцепился в подлокотники кресла и подавил ее. Он не хотел сломаться перед этим мальчиком — очень красивым, очень желанным мальчиком — который не имел никакого права раздеваться в кабинете Олдриджа, но уже стоял перед ним голым. Олдридж пытался сказать что-то — хоть что-нибудь — но смог лишь слабо кивнуть.

Мигель выдохнул.

— Да, — он взял в ладонь свой член и начал его поглаживать. — Без мыслей о тебе я больше не могу этим заниматься. Везде ты, только ты и это срывает мне планку.

Олдридж гулко сглотнул.

— Ты не можешь... мы не можем. Понимаешь, не можем...

— Черта с два, — ответил Мигель. — Я с радостью вылечу с этого проклятого курса, если взамен заставлю тебя мне отсосать, — он столкнул в сторону клавиатуру и запрыгнул на стол. Мигель держал свой член так, что тот указывал ровно на рот Олдриджа. — Я вижу, как ты смотришь на мой член, Профессор, — можно подумать, мужчина мог смотреть куда-то еще. — Ты же хочешь?

Ответ на этот вопрос довольно сложно сформулировать. Все сводилось к «да, но...» и миллион причин дальше. Олдридж открыл рот, чтобы озвучить свои мысли, но получилось:

— Да...

Мигель придвинулся ближе и мазнул выглядывающей из крайней плоти головкой по губам Олдриджа. Тот рефлекторно облизал губы и кончик члена Мигеля. На вкус он был соленым, горьким, с нотками мускуса, и все «но» в то же мгновение позабылись. Болезненные желание и нетерпение вскрылись, как застарелая рана, и поглотили Олдриджа.. Он открыл рот и вобрал в себя член Мигеля.

Было знакомо и незнакомо, резко и запредельно — абсолютное совершенство. Как Олдридж себе и представлял. Мигель не толкался в его рот, что побудило Олдриджа склониться самому и взять глубже, цепляясь за бедра мальчика также сильно, как недавно за подлокотники. Мигель стонал и нечленораздельно что-то бормотал, путаной смесью из испанского, английского и стонов. Так давно спящая часть Олдриджа пробудилась и была голодна. И с удовольствием поглощала Мигеля.

— Я сейчас кончу. Черт, papi, у тебя такой рот. Блядь. Блядь. Я...

Теплое, соленое семя разлилось по языку Олдриджа. Не такое, как у Тима. Не такое горькое. Слаще. Вкуснее. Олдридж сглотнул и нырнул языком в дырочку уретры в поисках большего.

Мальчик зашипел и отстранился.

— Черт. Чувствительно, — добавил он в качестве объяснения. Мигель откинулся на руки и вздохнул. Его голова устроилась на мониторе компьютера.

«Идеально, — подумал Олдридж. — Абсолютно идеально».

Затем Мигель сполз со стола на колени Олдриджа, вжимая того в кресло. Мужчина не мог пошевелиться. Не мог дышать.

Мигель его целовал, но профессор от внезапно нарастающей паники ничего не чувствовал.

Та его часть, которая с жадностью сосала член Мигеля, испарилась, словно кошка от громкого звука или резкого движения. Ее место занял застарелый страх, тот из-за которого вызвали в школу тетю Гейл, когда Олдридж выбил мальчику зуб. Именно поэтому профессор избегал гей-баров, множества близких контактов. И это главная причина, почему Тим его бросил.

Перед глазами побелело, потом покраснело, и Олдридж мог только издалека наблюдать за своими действиями, не в состоянии остановить неизбежную катастрофу. 

 Понедельник, 2 декабря.