— Ты не можешь этого знать.

— Я знаю, — Олдридж стоял, непреклонно уперев руки в бока. — Я не могу позволить этому повториться.

Мигель заметил, что док использовал слова «не могу», а не «не хочу».

— А если я не соглашусь? — Мигель отказывался одеваться и стыдливо сбегать.

— Несогласие не изменит реальность, Мигель.

— Точно. В реальности все повторится снова. В реальности ты хочешь меня так же сильно, как и я тебя. Я — твоя реальность во плоти, док, и если мы притворимся что ничего сегодня не было, это не изменит ничего, — Мигель обнажил перед Олдриджем свою покусанную шею.

Тот побледнел.

— Боже. Не могу поверить, что я...

— Мне понравилось, — прорычал Мигель. — Я хочу, чтобы ты снова так сделал. Пометил меня с ног до головы. Заклеймил меня, черт возьми, — Мигель в бешенстве натянул джинсы на испачканные джоки. — Единственное, что останавливает тебя — ты сам.

— Не все так просто...

Мигель небрежно натянул футболку через голову.

— Просто, док. Совершенно просто.

— Не понимаю о чем ты. Ты еще ребенок.

— Тогда кем это делает тебя, док?

Олдридж сверкнул глазами.

— Убирайся из моего дома.

— Я не ребенок, мать твою.

— Убирайся. Вон, — два слова, произнесенные ледяным голосом, пронзили Мигеля насквозь. Он натянул пуховик, шарахнул профессорской дверью и врезал кулаком по стене дома. 

Пятница, 6 декабря.

Дом Олдриджа.

Эванстон, штат Иллинойс.

«Единственное, что останавливает тебя — ты сам».

Олдридж, как бы сильно не старался, никак не мог забыть слова Мигеля, звеневшие в его голове. Профессора мутило от этих слов, потому что перед тем, как выставить Мигеля за порог, Олдридж наговорил ему многое, и не все из сказанного было правдой.

Он выгнал мальчика из дома не из-за страха, что их разоблачат или накажет администрация университета. Ну, не совсем поэтому. Страх был, но другого рода.

Связанный в доме Олдриджа Мигель представлял собой невероятно возбуждающее зрелище. Профессора тянуло к нему, как стрелку компаса к северу. Олдриджу ничего не мешало гладить и облизывать Мигеля, где он пожелает, как и глубоко вбиваться его в подтянутое тело.

Но когда все кончилось, мужчина испытал неловкость. Ему нужно было остаться в полном одиночестве. Больше ни секунды невозможно было терпеть присутствие Мигеля. Именно поэтому он выгнал мальчика из дома. Бесцеремонно. Даже без прощального поцелуя.

Сейчас Олдридж лежал на собранной в прямом и переносном смысле им же кровати и тихо ее ненавидел. Он хотел вернуть свою прежнюю жизнь. А еще лучше никогда не встречаться с Мигелем. Именно поэтому Тим и бросил Олдриджа. Сейчас было намного легче покончить с этой связью, иначе потом его окровавленное сердце будет беззащитно лежать у ног любовника, который, в спешке покидая дом, спокойно его переступит.

Лучше прекратить все сейчас, чем оказаться брошенным потом. Верно?

«Единственное, что останавливает тебя — ты сам».

— Да, — согласился Олдридж в темноту. — Я все прекращу. Сейчас же. Пока не стало слишком поздно.

Однако Олдридж боялся, что все и так уже зашло дальше точки невозврата.

Телефон снова и снова вибрировал, но Олдридж его игнорировал. Полный разрыв будет к лучшему. Станет легче. Может не так быстро, как хотелось бы, — потому что Олдридж так сильно хотел Мигеля, что это желание словно кислотой обжигало его внутренности, — но, в конечном итоге, станет легче. От глубокой раны останется лишь царапина. Некрасивая, неровная, но Олдридж залечит ее так, что и шрама заметно не будет. Но если позже — если только будет это позже — Мигель сам бросит Олдриджа, как поступил с ним Тим, нанесенный ущерб пронзит профессора насквозь.

Если бы только Олдридж уже не облажался. Если бы он был нормальным и на эмоциональном уровне. Но он, наоборот, являл собой сгусток противоречивых эмоций. Олдридж хотел быть один. Но хотел при этом Мигеля. Олдридж хотел снова ничего не чувствовать. И хотел вышвырнуть в окно незатыкавшийся телефон. Профессор хотел написать Мигелю, что ничего не изменилось, попросить прощения, искупления всех грехов и хоть капли успокоения. Он хотел кричать, плакать, смеяться над абсурдностью собственной жизни.

Но Олдридж всего лишь тихо и неподвижно лежал на кровати, раздираемый большим количеством разнообразных эмоций.

Кто-то позвонил в дверь, и Олдридж подскочил от этого звука. В его дверь некому было звонить. Мужчина никого не ждал. Но кто бы там ни был, названивал он с маниакальной настойчивостью. Олдридж попытался игнорировать, но неизвестный ему человек не успокаивался.

«Может, это Мигель».

Эта мысль вызвала в груди постыдный прилив надежды. Как Олдридж поступит, когда откроет дверь и увидит на пороге своего красивого, но, несомненно, разъяренного мальчика?

Сердце грохотало, каждым ударом болезненно отдаваясь в груди. Олдридж шел медленно, понимая, что должен открыть дверь, и одновременно этого страшась. Сможет ли Мигель его ударить? Или попытается поцеловать? Прикоснуться? Сможет ли Олдридж сам все это вынести? И есть ли у него вообще выбор?

Столько ненужных мыслей. Плохо, что он не мог отключиться от них, как предлагал ему Тим.

«Было бы здорово, имей мы возможность отключаться от эмоций, Ол, но не все из нас такие счастливые. Или талантливые. Или настоящие мудаки. Сам выбирай».

Олдридж несколько лет старался объяснить Тиму, как устроен его мозг, и раз уж тот не смог понять, как это может получиться у какого-то мальчишки, знавшего Олдриджа всего пару месяцев. Профессор выдержит любое заслуженное оскорбление от Мигеля — эмоциональное или физическое — и на этом конец. Точка.

И к лучшему.

Олдриджа еще сильнее скрутило от тошноты. Если бы в желудке было хоть что-то, оно бы обязательно попросилось наружу. Олдридж остановился перед большой дубовой дверью, по которой сейчас колотил Мигель, подбодрил себя и распахнул ее.

И оказался совершенно не готов к тому, что за ней увидел.

На пороге стояла девушка. Знакомая, но Олдриджу потребовалось пара секунд, чтобы понять, кто это, потому что он ждал Мигеля, и мозг отказывался принимать противоречившую информацию.

— ¡Cabrón! — воскликнула она и протолкнулась мимо.

— Не понял? — имя девушки всплыло в подсознании. Луна Хименес. Олдридж был ее куратором. Она училась на медицинском и была блестяще подготовлена, до этого момента Олдридж считал, что ей нравился. — Что, по вашему мнению, вы делаете?

— ¡Cierra la puerta si no quieres que todo el vecindario escuche esto![14]

— Что? Не понимаю, что вы говорите.

Луна зарычала на него, как львица.

— Я сказала, что лучше бы вам закрыть дверь, пока весь район не узнал о происходящем.

Олдридж сделал, как было велено, но, в большей степени, чтобы не впускать холодный воздух.

— Вы с ума сошли, мисс...?

— О нет, нет-нет-нет. Даже не заводите при мне эту песню. Все из-за вашей бестолковости, так что не пытайтесь увильнуть.

— О чем, черт возьми, вы говорите?

Луна уперла руки в бока.

— Мигель, — прошипела она.

Выбив тем самым воздух из легких Олдриджа. Он тяжело опустился на ту же мягкую скамейку, где недавно стоял на коленях Мигель, пока мужчина его трахал. Он все еще чувствовал слабый запах Мигеля, как и недавнего секса. Наверное, это гадко, но Олдриджу хотелось глубоко вдохнуть эти ароматы, пока они не исчезли.

— Мигель? — переспросил он. Голос выдавал своей слабостью. — Не понимаю.

— Чушь! Это я не понимаю вас! — Луна театрально взмахнула руками. — Ладно, если вы не хотите переходить на иной уровень. Ничего страшного! Серьезно, нормально! Тогда вы отвязываете chico loco[15]от лестницы. Отдаете одежду и предоставляете уединение, чтобы он мог одеться, а потом объясняете, почему не заинтересованы. Или, мать твою. Наверное, полицию вызываете. Не знаю. Но я точно знаю, что вы не должны были его трахать, а потом выставлять за порог, как какую-то puta[16]. Что с вами не так?