Аристотель с другими пассажирами с интересом наблюдал за игрой дельфинов, но она не показалась ему легкомысленной. Ему показалось, что дружелюбные животные, радуясь собственной ловкости, желают получить одобрение людей, хитро посматривая на них маслинными глазками. Заметив, что Феофраст тоже с интересом наблюдает за происходящим, спросил:

– Как думаешь, друг мой, отчего резвятся эти существа? Я не думаю, что они устроили спектакль ради нас, чтобы мы порадовались за них, словно заезжие актёры в театре. Думаю, что хорошее настроение у них вызвано удачной охотой на кефаль. Обычное дело! Совсем недавно я видел, как они жировали, окружив большую стаю; вода кипела, будто в котле над костром.

– Трудно не согласиться с тобой, Аристо, когда ты заявляешь, что наши дельфины так ведут себя, поскольку они только что полакомились жирной кефалью, – откликнулся Феофраст. – Но я предлагаю тебе посмотреть на их поведение иначе. А что, если дельфины рады видеть людей и так показывают своё отношение к нам? Они словно говорят: «Не оставляйте нас вниманием!»

– Но если допустить, что дельфины таким образом реагируют на корабль и наше присутствие, тогда, выходит, дельфины разумны?

– Думаю, так и есть. Мы наслышаны о разных историях, когда дельфин дружит с человеком. Ты помнишь, Аристо, сказание об Арионе? Матросы корабля, на котором он плыл с товаром, хотели ограбить его и убить; он прыгнул в море, а дельфин подхватил его и донёс на спине до коринфского берега.

– Ты легковерен, друг мой, – с ухмылкой произнёс Аристотель.

– Я верю фактам. – Феофраст пожал плечами. – В Коринфе мне показали место, куда дельфин доставил Ариона. А в местном храме Посейдона видел бронзовую статуэтку, изображающую человека, сидящего на дельфине. Жрецы утверждали, что она дар Ариона в знак своего спасения на море.

Аристотель промолчал, а Феофраст не сдавался:

– Ты знаешь лучше меня, Аристо, что легенды не рождаются на пустом месте. В основе каждой такой легенды обязательно сокрыта правдивая история. Учёному следует не отмахиваться от неё, а докопаться до корня. Лично я верю в дружбу дельфинов и людей.

Аристотель сдаваться не собирался:

– Я не буду ставить под сомнение твои впечатления от бесед с коринфскими жрецами, но спасение Ариона представляется мне как единичный случай, а не как система поведения всех дельфинов.

Феофраст упорствовал:

– Я приведу другую историю. В Милете один человек по имени Койранос увидел, что к рыбакам в сеть попал дельфин, которого собирались убить. Он не позволил им это сделать, купил дельфина и отпустил в море. Через некоторое время Койранос плыл на корабле, который наскочил на подводную скалу далеко от берега. Корабль затонул, все погибли, кроме Койраноса. По его словам, хотя он не умел плавать, его спас тот самый дельфин! Когда в преклонном возрасте Койранос умер, его тело, согласно обряду, положили на погребальный костер, разложенный на берегу моря. И в этот момент в бухте появилась стая дельфинов; они приблизились к берегу и смотрели на костёр, словно хотели привлечь внимание умершего. По их поведению люди поняли, что дельфины тоже оплакивали Койраноса.

На палубе появился Каллимах, подошёл и, прислушавшись к разговору, поддержал Феофраста:

– Я слышал о дельфинах, которые катали на спинах детей рыбаков, когда те купались, или спасали тонущих в море. Но это были рыбаки, которые никогда не убивали дельфинов, а когда дельфины нечаянно попадались, отпускали, прощая им повреждения сетей.

Аристотель решил закончить спор, как всегда, победителем:

– Ваши истории, друзья мои, ласкают слух своей занятностью. Но они всего лишь доказывают, что люди склонны к объяснению поступков этих, без сомнения, смышлёных животных человеческими мотивами, в то время как для них существует другое объяснение. Поэтому в их поведении я вижу обычный родительский инстинкт: в тонущем человеке дельфин видел заболевшего сородича и решил, что ему нужна помощь.

Аристотель продолжил рассказ о дельфинах сведениями, полученными от лесбосских рыбаков. Он был уверен, что дельфин не рыба, а животное без жабр и спинного хребта, как у рыб, но есть особые кости, легкие и дыхательное горло. Удивительно, но у дельфинов не видно ушей, а они прекрасно слышат звуки в воде. Животные издают писк, когда их вытаскивают из воды, будто протестуют, а в воде голос дельфина похож на человеческий стон. Детеныши кормятся материнским молоком, растут быстро, но остаются с матерью достаточно долго. Услышав от Аристотеля, что дельфины живут до тридцати лет, Каллисфен удивился:

– Кто может знать, как долго живут дельфины?

– Всё элементарно! Рыбаки иногда развлекаются, делая отметины на хвостах пойманных дельфинов, и отпускают в море. Когда такой дельфин снова попадается рыбакам, они определяют возраст животного.

Разговор о дельфинах вскоре иссяк, и дальше путешественники наблюдали за ними, не произнеся ни слова. Каждый думал о том, что они оставили на Лесбосе и что их ожидает в Пелле.

Дельфины сопровождали корабль ещё некоторое время, а когда показалась гавань Метоны, конечный пункт плавания из Лесбоса, они исчезли, так же внезапно, как и появились.

За Метоной, где усталые воды Лудия попадали в цепкие объятия морского прибоя, для Аристотеля закончилась первая часть его путешествия. Мужчины пересели в двуконные коляски с высокими колёсами, арме, нанятые у содержателя придорожной гостиницы вместе с возницами. Женщины следовали в дзигоне – удобной для дальней дороги повозке. Груз и дорожную поклажу в сопровождении слуг везли небольшим караваном мулов и ослов. Дальнейший путь проходил в живописной долине вдоль реки без затруднений и происшествий.

У самой Пеллы дорога вошла в лес, преимущественно состоящий из огромных пиний*. Колеса повозок с тихим шорохом утаптывали прошлогоднюю хвойную подушку, отчего в воздухе витал крепчайший смолистый аромат.

Пожилой македонянин, встретивший в Метоне Аристотеля, как велел Филипп, сопровождал его коляску на рослом вороном коне. Чтобы скрасить дорогу, он время от времени сближался, чтобы поделиться очередной историей. От него Аристотель узнал, что раньше резиденция македонских царей находилась в Эги, царь Архелай перенёс её в отстроенную им Пеллу, теперь неприступную крепость. На возведение зданий и сооружений новой столицы ушло много камня, выломанного из скал, и строительного леса. На склонах здешних гор раньше возвышались огромные массивы дуба, но и через сто лет повсюду видны рваные раны, нанесённые лесорубами.

Аристотель услышал, как строилась Пелла. Сначала возвели каменную крепость, задняя сторона которой подошла вплотную к никогда не пересыхавшему болоту. Отсюда можно было не ожидать врагов – ни конного, ни пешего, ни летом, ни зимой. В крепости возвели дворцовые здания, а от крепости на юг уже развивался сам город, который немного позднее тоже обзавёлся собственными оборонительными стенами.

При въезде в город из глубокого рва резко пахнуло затхлой водой. В крепость попали по опускаемому мосту, охраняемому царскими гвардейцами.

Аристотель мысленно готовился к встрече с городом своего детства, но то, что он увидел, произвело на него сильное впечатление. Его поразили широкие улицы, пересекающиеся под прямым углом, вдоль которых выстроились в ряд каменные дома в один-два этажа с черепичными крышами. Встречались дома, сложенные из брёвен, укрытые тростниковыми матами, но таковых было мало. Когда Аристотель жил в Афинах, к нему доходили слухи о красоте и грандиозности македонской столицы, мечтавшей поспорить с Фивами или даже с самими Афинам. Но то, что он увидел, заставило его не только удивляться, но и восхищаться.

Все здания имели изысканную отделку главных фасадов, а ведь именно такое проявление роскоши у греков считалось неприемлемым. Но так обозначился свой, «македонский стиль», в архитектуре. Вместо афинской городской тесноты, что, собственно, встречалось почти в каждом греческом полисе, улицы выделялись просторами. В этом Аристотель узнал непревзойдённый «Гипподамов стиль», предлагаемый Платоном для своего идеального государства. Аристотель усмехнулся – как философ Гипподам не состоялся, но планировку полиса задумал великолепную, в конечном итоге, идеальную. Молодцы – македонские цари, переняли замечательную идею!