«То ли жизни скользкой дорожка крива…» То ли жизни скользкой дорожка крива – Бродит псина, оскалив клык. На дворе – трава, на траве – дрова И по выходным шашлык. Или жизнь в одночасье сошла с колес – Так не мне горевать над ней. На дворе трава, на траве злой пес – Жаль, что нету его родней. «Немудрено заблудиться в потемках зимы…»
Немудрено заблудиться в потемках зимы. Мятные сны и чернильный оскал фонарей Отодвигают застенчиво день, когда мы Станем беспечностью птиц и лукавством зверей. Если о пользе, ты встретишь меня невзначай Там, где оттаивать вместе нам не суждено. В сердце фарфоровом можно заваривать чай. Может, глинтвейн? Не купить ли покрепче вино? Может быть, встретив под новой звездой Рождество, Снегом всенощным укроем обитель обид. И бестолковое нас не покинет родство В час, когда ангел отбой чудесам протрубит. «Вырастить бы садик, выстроить бы домик…» Вырастить бы садик, выстроить бы домик. И родить бы сына, не убив змею. А потом веселый дописать бы томик Про чужое счастье и печаль мою. Смерть мудра под утро. Я приму отсрочку. А змея не дремлет в тереме святом. Вырастить бы сына, выстроить бы строчку И поднять бы дочку. Поживем потом. «Кто ваял оглоблю впотьмах…» Кто ваял оглоблю впотьмах, Кто ножи затачивал, кто боль – Это левой рученьки взмах, Что касается правой, изволь Половицы во кухоньке перестелить, Остроликих к совести призвать мышей И пространство скитаний мирских продлить Меж удушливых праведностью этажей. И ты не спи в ночи, мраморная капель, Не скули сквозь воздух, который густ, Мы войдем в чернозем через оттепель. И цвети, если хочешь, терновый куст. «Нежность, жалость – не порок…» Нежность, жалость – не порок, Если шлют дурные вести – Впал в отчаянье пророк, Потеряв заветный крестик. А всего-то от тоски, От надуманной тревоги Заскорузлые пески Заняли его дороги. И обочиной шурша, Горделиво и коварно Мы проходим не спеша Нашу родину бездарно. Пыльной вотчины спина, Профиль юности, кокетство, Где взрослеет глубина И стареет твое детство. «Ты мог стрелу легко заправить в лук…» Ты мог стрелу легко заправить в лук, Но птица окаянная уснула – Прикинулась жасмином. Обманула И отцвела, не помня твоих рук. А снег слепил сознанье, влажный, грузный. Так электричка, бормоча «всегда», Все таяла. Так чистая вода Просачивается через мед арбузный И через мрак кремлевской тишины, Где, что ни тень, то ладные курьеры. Спасибо за письмо. За все пробелы Непрожитой в который раз зимы. «То старец, то отрок, а то щенок…» То старец, то отрок, а то щенок Ластятся, не касаясь ног. Не соприкасаясь с жизнью земной, Плачут, воркуют, скулят надо мной. Вьются орленком над степью седой, В клюве приносят кувшины с водой, Дышат в затылок, а коль обернусь, Всяк вопрошает, когда я вернусь. «По булгаковским местам…» По булгаковским местам Ходит кот то здесь то там. А потом по той Москве Женщина летит в тоске. Она знает наизусть Боль проклятия и грусть. А потом и в той Москве Женщина живет в тоске. Женщина – живей живых – Строже псов сторожевых. Женщиной Москва хранима, Той Москвой, что так ранима… Та Москва, что для веков Рисовал Борис Мягков. «Снова мальчик войдет в алтарь…»
Снова мальчик войдет в алтарь, Освятите его ребро! Петербург мне подарит янтарь, А Москва – серебро. И смиренного горит свеча – Не горят так в аду! Петербург мне подарит печаль, А Москва – чистоту. Так молитва откроет итог И святая вода. Петербург мне подарит восторг, А Москва – благодать. Не осталось друзей и подруг, И опала листва. Поезда не идут в Петербург И закрыта Москва. |
