«Даже из неясностей холодных…» Даже из неясностей холодных И голодных ясностей продажных, Из иллюзий зримых и бесплотных Может получиться радость наша. Эта ратность то на дачах людных, То на берегах степных, корявых. Все лишь потому, что много трудных Правильных вопросов и неправых То в моих слепых устах, то в зрячих – С той же благодатью и тревогой; Я проснусь от снов твоих горячих, Чтоб обнять тебя перед дорогой. «За щепотку жизни неурочной…» За щепотку жизни неурочной, За шершавый камешек греха Мне морочат дешево и прочно Голову четыре старика. Мы знакомы были молодыми, Путались в обыденных вещах – Горы представляли золотыми, Выпивая кофе натощак. А теперь, щадя себя кефиром, Морщась от вселенской кислоты, Мы смеемся над бесполым миром У могильной крошечной плиты, Над которой памятью о разном – Близок и немыслимо далек – Машет алым шарфиком атласным, Покорив вершины, мотылек. «На печи, что в дому у Емельки…» На печи, что в дому у Емельки, Вечно вкусности, помню сама – То сухарики, то карамельки, То великая щучья зима. За водою идти нам негоже – Ни на сказку, ни наоборот Не похожа река, не похожа. Я вчера перешла ее вброд. «Угрюмый дождик нечего учить…» Угрюмый дождик нечего учить В объятья брать лохмотья ладных крон. Но ни за что теперь не отличить Мирских от пластилиновых ворон. Тут мокрый ворон скажет воронью: «Конечно, сыро. Но оно и что ж?!» А мы, не приближенные к вранью, Перемолчим с тобой и эту ложь. «Обожженная дождями…» Обожженная дождями Жизнь. И – скалы, скалы, скалы. В обездоленных долинах Эволюция планеты. Над московскими мостами Пролетали аксакалы, И звенели в римском цирке Старорусские монеты. Как исчезнувшие виды, В янтаре дичали люди. От улыбки Гераклита Соловели водолазы. Увядая, дозревали Волчьи ягоды на блюде. А дожди в ковчегах молний До чего ж голубоглазы. «Боготвори меня в ночи и в полдень…»
Боготвори меня в ночи и в полдень И береги меня зимой и летом. Не обещаю премию и орден И даже доступ к маленьким секретам. Не жди на гуще чайной и кофейной Трофейной правды, лжи бесстыжей тоже! Не обещаю легкого глинтвейна И самогона крепкого. О, Боже, Зачем ты спички положил в ладони? За что перечить глупости заставил? Ведь кто-нибудь один из нас утонет, Переплывая этот век без правил. «Черный хлеб, а мне светло…» Черный хлеб, а мне светло – На приветливом печенье Много разных приключений – А с тобою повезло. Стройки, строчки, супрастин, Быт гостиничный убогий, Не горшки ваяли боги, А того, кто был один. Нам и в чопорной ночи На снегах упрямо-строгих Будут сниться хлеба крохи И младенцы у печи. Пригласи меня к столу, Разломи ржаную жалость, Жертвенную, чтоб осталось Много крошек на полу. Как зовут тебя в миру, Это я запомню тоже. И смиренье губ. О, боже, Все с собою заберу. «Вечер очнется в печи огарком…» Вечер очнется в печи огарком, Ночь ощетинит бок. Бродит луна по безлюдным паркам И улыбается Бог Рыжему псу в этом сне зловещем, Который кажется днем Знакомой и никчемной вещью, Чужой – чтоб забыть о нем. И погоняет коней усталость, Черепом чуя змею. С кого же теперь взимаешь за старость Несбывшуюся мою? «Грехи отпущены, и поздно…» Грехи отпущены, и поздно На чайной гуще ворожить. На небе холодно и звездно, А посему – придется жить. Менять перчатки и береты, Делиться хлебом и вином, Хранить великие секреты Хотя бы в зернышке ржаном, Мечтать о домике в деревне – О незатейливом. Иметь Достоинства весталки древней И право пошлое на смерть. |
