— Что, мисс Грейнджер, в кои-то веки нечего сказать? Ну же? Празднуйте свою победу, коварная предательница.
— Вы правы, — тихо говорит она. — Но куда же вы? Куда?
Снейп в охапку собирает со стола свою мантию, бумаги и чемодан рядом. Гермиона пытается учинить ему препятствие — встает у него на пути, но он лишь грубо отталкивает ее.
***
«Дорогая Джинни,
я прочла твое письмо только что, хотя получила его уже давно. У вас, наверное, самый разгар трудового дня, все уже в курсе произошедшего, обсуждают, сплетничают, строят предположения. Тебе тоже любопытно, и ты решила все узнать из первых уст. Эти часы, пережитые мною сегодня, кажутся мне чем-то давно забытым, будто бы и не я их проживала, и не я была главным действующим лицом. Все кажется мне, будто в кинофильме. Я вижу, как она, то есть я, бежит вдоль берега, убегает от случившегося и собственных мыслей, но все равно останавливается и смотрит ему вслед. Окидывает жадным неверящим взглядом его худую фигуру. Приказывает ему повернуться и тоже посмотреть на нее. Но нет. Этого не происходит, и отчаяние завладевает ею. Хотя в ее фантазии, ей кажется — а может, это и вправду было? она уже не помнит — он зовет ее с собой, но, возможно, он просто прощается, машет ей рукой. И тогда она срывается с места и бежит что есть мочи, не обращая внимание на резкую боль в груди, на обжигающий легкие ледяной ветер. В ее голове стучит, стучит молоточками незнание, нерешительность, заглушаемые внезапными и кратковременными порывами обиды.
Только в этом письме, которое никогда не отправлю, я могу быть откровенна, как никогда прежде. Та девушка, что убегала ранним утром по берегу озера, оставляя еле заметные следы на замерзшем песке — это была я. Но мое сознание пока еще отторгает этот факт, хотя подсознание давно уже приняло его.
У меня еще горит ладонь, стертая о его мантию. Он вырывался, не желая слушать мои слабые доводы, и его глаза были безумны в этот момент. Я сама была безумна, совершая то, что сейчас бы, успокоившись, не совершила. Сейчас бы, наверное, я просто дала ему уйти. Моя рука запуталась в его одеждах, я тщетно пыталась задержать его, сама не зная почему, ведь он был прав, абсолютно прав, что возненавидел меня. А я абсолютно права, что предала его. Так мне казалось совсем недавно. Сейчас уже я не уверена в подлинности этих намерений. Сейчас остается довольствоваться только фактами. Мои руки на мгновение коснулись его щек, затылка, головы, и тлеющие звезды на утреннем небосклоне внезапно взлетели кверху, опрокинулись вместе со мной, когда… Он оттолкнул меня, и я отшатнулась и упала, и моя рука тогда сгорела, задержавшись чуть дольше, продолжая сжимать его колючую шерстяную мантию. „Ты предала меня, — усмехнулся он. — Маленькая изменница. Я никогда не прощу тебя. Но так мне нравится даже больше“. Он выплюнул эти слова и исчез.
Но зачем он махнул мне рукой? Или все это — лишь плод моего воспаленного мозга, мое предутреннее видение, разыгравшееся воображение? То, чего никогда не было, и что существует лишь сейчас, в блеклых воспоминаниях недавних событий и на этом листе, испорченном каплями от чернил. Кляксами. Этот лист — будто моя жизнь. А может быть, он еще вернется? Разве вот так вот уходят — легко и свободно, ни с кем не попрощавшись, никому ничего не сказав? Если бы я была сквибом, то тотчас бы излечилась от сильного чувства, которое в тот момент бушевало во мне — от удивления. Я не верила, пока его фигура не скрылась из вида, до последнего не верила, что он может уйти.
Я вбежала обратно в замок. По-прежнему было темно. Будто я только что встала с постели, будто ничего этого не было, и звезды не переворачивались. Я толкнула дверь в свою комнату и застыла, глядя на собранные свои вещи, которые заранее упаковала. Ведь должна была уйти только я. Однако я оставила все и пошла к нему. И стала свидетельницей его ухода, пыталась остановить его.
В его кабинете я нашла краткие указания — передача дел будущему новому директору школы Йерма. Он даже не знал его, ее и все же оставил, написал все незавершенные дела.
Я никогда не знала его мыслей, истинных намерений, я всегда путалась в его поступках, в его действиях и настроениях, но сегодня я точно поняла, что он меня ненавидит. И как будто бы восхищается и снова презирает. И усмехается горькой усмешкой тому, что был прав насчет меня. Что я сдам его с потрохами, предам, нажалуюсь на него. Что я зеленая еще и не готова к таким поворотам судьбы, не готова играть во взрослые игры. Что я сломаюсь рано или поздно. И я чувствовала его правоту, чувствовала, что мне следовало уйти тогда еще, когда мы оба обнаружили, что на подписанном МакГонагалл и Бруствером листе назначения нет его подписи, тогда, когда я сошла с автобуса. Он все же был честолюбивым, как мне кажется. Он хотел признания в глубине души, хоть и отрицал это и швырялся медалями. Он столько сделал для чужих в своей жизни, пусть и незаконными путями… Он не знает других, он так воспитан, так диктовали ему жизнь и обстоятельства. Он был обольщен надеждой. Хотел, наверное, как и я, начать новую жизнь здесь, подальше от писак и министерских работников. Но ведь он искал не только славы. Он искал, вероятно вершины своих возможностей. Может быть, ему уже казалось, что он достиг этой вершины, когда он пал во время войны во имя добра от укуса змеи и умирал, так жаждая смерти и конца, с чувством выполненного долга. Но ему не дали умереть, вернули к жизни, заставили покорять новые вершины. А может быть, все это — лишь мое предположение? И он просто снова помогал, бескорыстно, потому как не мог иначе, потому как привык помогать. Я могла бы думать только о хорошем в нем, но я отчасти знаю и темную сторону его души. Знаю, что дети не особо его волновали. И все это время, работая с ним бок о бок, я подозревала его в корыстных целях и трусости. Он просто бежал от мира. И сбежал от него еще раз, теперь уже навсегда, и вероятно, туда, где никто и никогда не потревожит его.
Джинни, я снова запуталась.
А ведь это я бежала сегодня за ним, пыталась остановить, просить прощения, взывала к его разуму. Страх потери сделал меня слабой и беспомощной. Почему я так боялась потерять его? Когда он говорил мне эти слова, когда так прожигающе смотрел на меня, я жила эти секунды вместе с ним и разделяла его чувства, и потому почти бездействовала, когда он оттолкнул меня. Это будто бы я сама себя оттолкнула. И лежала, чувствуя лишь жжение в руке, которое частично вернуло меня к реальности, заставило подняться и посмотреть, как он уходит. Я шла следом в сумерках какое-то время, выдыхая из себя, как и это раннее зимнее утро — ледяную скованность, долгий сон, наваждение. Мой разум, будто околдованный происходящим, медленно пробуждался от спячки.
С этой минутой воспоминания и их последовательность окончательно прерывается. Я отпустила его сама. Хотя он вроде бы звал меня с собой? Я уже не помню точно.
В своей комнате я безмолвно плакала и кричала, моя душа разрывалась на части, тогда как внешне я была спокойна, пребывая в странном оцепенении. Живоглот запрыгнул мне на колени и задремал. Я сидела сама как в полусне, надеясь на что-то, чего уже было не возвратить.
Может быть, он еще ждал. Ждет?
За окном тем временем ночь сменялась сумерками. Те звезды, глядящие на меня с немым укором, померкли, унося с собой осуждение».
Гермиона сидит за первой партой, сложа руки, будто ученица. Она не знает, сколько времени уже прошло, и ей не хотелось знать, хотя достаточно было одного только взгляда на часы. Она ждала, когда жизнь снова вдохнет в нее суетливость движений, радость от встречи с детьми.
Он точно уже ушел.
Гермиона отчасти радуется, что сумела сохранить э т о. Некую недосказанность, незавершенность, которая, безусловно, поможет ей в дальнейшем. Э т о останется в ней, заполнит отрезок ее жизни, как и его жизни, она была убеждена в своей правоте, ведь он чувствовал так же. Она должна все завершить до конца. Вылечить детей. Особенно сейчас, когда у нее все получается, когда ей доверят и остальных детей, увидев положительные результаты ее трудов. Дел так много! Она только что осознала это, сидя перед пустым классом, будто ученица, оставшаяся в наказание после уроков. Она заново все осмыслит, заново научится действовать, сейчас, когда у нее появился второй шанс. Какой умной она казалась себе, как только переступила порог этой школы, полной идеалов, умничая при каждом удобном случае и считая себя правой. До чего же она была уверена в своих действиях, решениях. Самоуверенна. Ей казалось, что стоит пойти на малую жертву — уехать подальше от Хогвартса, заманчивой должности в Министерстве, чтобы считать свои идеалы и жертвы оплаченными. Снейп вечно попрекал ее корыстью, честолюбием, противопоставляя ее идеалам и самоотречению трезвость мысли. Сейчас Гермиона готова рассмеяться — и она смеется. Нервно, скомкано. Над тем, что он был прав. Ведь со стороны всегда лучше видно. Насколько по-иному она это прочувствовала, оказавшись у Министра в кабинете.
